Глава восемнадцатая Дофина Наверное, сразу же, как только мы осознали, что не только я покидаю общество С.Е.К.Р.Е.Т., но еще и Марка забираю с собой, нам следовало уйти отсюда. В каждой из комнат, куда мы заглядывали, имелись городские телефоны. Мы могли позвонить куда угодно и кому угодно. Мы могли вызвать автомобиль или Клодетт… Или позвонить Матильде. А могли и просто уйти из Особняка. Но после наших игр в апартаментах «Домино» мы ударились в странную, головокружительную авантюру, словно обретя второе дыхание. Когда Марк предложил предпринять тайную экскурсию по Особняку, а заодно заглянуть в некоторые из тех комнат, где он проходил тренировки, я тут же набросила на себя купальный халат и включилась в игру. –  Веди меня, Ромео! – сказала я. Я увидела роскошно отделанную Королевскую комнату с односторонним зеркалом и помещение, называемое Берлогой, где вокруг были разбросаны разные штучки для садомазохистских забав. –  И ты тоже этим пользовался? – спросила я нервно (или возбужденно?), проводя пальцем по столу, заваленному кожаными плетками и путами. Я не очень хорошо представляла, какой ответ мне хотелось бы услышать. Марк пожал плечами. –  У меня такое чувство, что у нас с тобой может получиться кое-что поинтереснее этого, – сказал он, подхватывая меня под руку и выводя из комнаты. –  Пожалуй, ты прав, – решила я, целуя его в губы – ох, эти губы! Я не хотела слишком много знать о его выходках, так же как он не слишком интересовался моими. Единственное, что нас заботило, так это то, какую пользу полученный опыт может принести нам обоим. Самой симпатичной в Особняке была комната в подвале, называемая Гарем. Ее украшал бронзовый шест, а пол устилали пышные подушки, к тому же здесь имелся небольшой бассейн с подогревом. –  А здесь ты чему учился? Как быть шейхом? – поддразнила я Марка, делая у шеста один оборот, другой… пока наконец Марк не убедил меня снять халат и устроить для него настоящий эротический танец у шеста, а сам в это время лежал на подушках, поглаживая себя. –  Руками не трогать! – предупредила я, кружась и выгибаясь и заставляя его корчиться от желания. С Марком было так весело, мы вели себя глупо, по-детски! Да, наверняка мы должны были кому-нибудь сообщить о нашей экскурсии. Но вместо этого мы полчаса плескались в горячем бассейне, а потом, закутавшись в халаты, налетели на холодильник с баром, набрали воды и фруктов для коктейлей, в основном апельсинов, нарезанных на кусочки ананасов и засахаренную вишню, и отправились по лестнице на третий этаж, где, похоже, жил обслуживающий персонал. В конце коридора мы обнаружили симпатичную уютную спаленку со стенами из неоштукатуренного кирпича и сосновым полом, выкрашенным белой краской. Мебель здесь стояла плетеная. Это напомнило мне гостиную в одном прелестном коттедже на морском побережье. Мы забрались на высокую кровать, набросили пухлое одеяло на утомленные сексом тела и пустились в разговоры. Я немножко рассказала Марку о своем прошлом, о своих страхах, о том, как Люк и его глупая книга почти полностью лишили меня уверенности в себе. А Марк, вместо того чтобы предложить набить Люку морду, заявил, что напишет обо всем этом песню. –  Тебе незачем это делать, – возразила я. – Я уже вполне со всем справилась. –  Значит, песня будет именно об этом. А потом мы крепко заснули посреди пуховых подушек, апельсиновых шкурок и по меньшей мере четырех пустых бутылок из-под воды. Утром мы снова занялись сексом, нежно, медленно, и мои ноги к этому времени покрылись крошечными синяками от пальцев Марка. Марк снова поднимал мои ноги вверх, его бедра ударялись о мои, но на этот раз осторожно, и наши тела двигались не спеша, радуя друг друга. Сплетя свои пальцы с моими, Марк вскинул меня на себя, и я мягко поднималась и опускалась, сидя на нем, а его рука гладила мою грудь, живот, и на лице Марка отражался восторг, когда он смотрел на солнце, игравшее в моих волосах, заставляя их пылать красно-золотым огнем. Я легко и быстро дошла до финала, потому что то, как ласкал меня Марк, казалось просто невозможным после всего одной ночи знакомства. И у нас не осталось никаких сомнений: нам нечего обсуждать, не в чем сомневаться, нечего бояться. Первым делом я позвонила Элизабет и сказала, что ужасно себя чувствую, что слишком больна для того, чтобы работать сегодня. Эта ложь привела ее в восторг, потому что она сразу поняла: свидание прошло лучше некуда. –  Как ты вчера? – спросила она. –  Я не могу говорить сейчас. –  О! Это потому, что он еще там? Потрясающе! Второй звонок был Кэсси, но ей я просто оставила сообщение. И наконец, звонок Матильде. * * * Она велела нам прийти к ней, когда мы оденемся. И теперь сидела за своим столом в коуч-центре, напротив нас. Марк устроился рядом со мной, нежно зажав в ладонях мою руку. Я все еще не могла поверить, что это происходит на самом деле. –  У вас обоих вид, как у побитых собак, – сказала Матильда. – Почему? А ты, Марк? Значит, ты тоже нас покидаешь? Я посмотрела на профиль Марка. Моя рок-звезда, мой мужчина, такой дерзкий на сцене, перед Матильдой выглядел растерянным и застенчивым. –  Просто я чувствую то же, что и она, мэм. Такое ведь случается, вы знаете. Словно молния ударила. Я просто хочу быть с ней, – сказал он, как будто и сам удивлялся собственным словам. –  А почему бы тебе и не чувствовать то же самое, дорогой? Ты ведь не полный идиот. Может быть, я даже завидую вам немного. Потому что ты прав, хотя то, что произошло между вами, случается нечасто. Но уж когда такое происходит – это нечто особенное. – Матильда ненадолго замолчала. «Это не просто особенное, – хотелось сказать мне. – Это нечто невероятное, ослепительное, взрывное!» Я боялась, что Матильда попытается отговорить, переубедить меня, что начнет предостерегать и объяснять, что даже самый прекрасный секс еще не есть настоящая любовь. Но нас ждало совсем другое. –  Однако это значит, что придется искать замену тебе, Марк, и найти другого кандидата в С.Е.К.Р.Е.Т. вместо Дофины. Но это уж наше дело. А теперь, Марк, мне бы хотелось поговорить с Дофиной наедине. Почему бы тебе не подождать ее во дворе? Несколько минут. И спасибо за твою службу, пусть и недолгую. В самом деле, ты был… настоящей находкой. –  Но это я получал удовольствие, мэм… – Он встал, выпрямился и заглянул мне в лицо, погладив по подбородку. –  И, Марк… – ласковым тоном добавила Матильда, когда он уже пошел к двери. – Никогда больше не называй меня «мэм». Он смущенно кивнул, вышел, а мы проводили его взглядом. Когда же мы остались одни, я повернулась к Матильде. –  Я пыталась дозвониться до Кэсси, но у нее телефон выключен, – сказала я. –  Она в госпитале. Вчера вечером у ее коллеги начались роды. Но я ей все передам, – ответила Матильда, накрывая мою руку своей. – Послушай, тебе следует знать: вчера Комитет проголосовал за то, чтобы пожертвовать деньги, полученные за картину – все целиком, – на помощь разным женщинам. Пьер не захочет вернуть нам картину, но мы решили, что организация, посвятившая себя освобождению женщин, не может принять деньги от мужчины, посвятившего себя тому, чтобы манипулировать ими. –  Но как насчет тех женщин, которых вы могли бы поддержать с помощью его денег в том же смысле, что всегда? –  С.Е.К.Р.Е.Т. имеет блестящее прошлое. Почти сорок лет. И думаю, у нас хватит денег еще на несколько лет. Надо просто подсчитать хорошенько. А если возникнет необходимость, то мы обладаем еще одной картиной, хотя я надеюсь, что с ней нам не придется расставаться. – Матильда встряхнула головой, как бы отказываясь думать о неприятном, и искренне улыбнулась мне. – Ты сделала свой выбор, Дофина. Но мы расстаемся не навсегда. Я хочу знать, как у тебя пойдут дела, все до мелочей. И уверена, что Кэсси тоже этого захочется. –  Матильда, ты просто не представляешь, что вы все сделали для меня. Вы вернули мне силу духа, радость. И у меня просто нет слов, чтобы выразить благодарность вашей организации. Я встала, обошла стол и крепко обняла Матильду. Но хотя мне безумно нравилось это место и его магия, я дождаться не могла того момента, когда наконец вернусь в свою пыльную квартирку, в свой крошечный магазинчик, к своим потрясающим покупателям и милой Элизабет. И к Марку. Мой мужчина ждал меня снаружи, под солнцем, и его волосы были в полном беспорядке, а улыбка восхитительна, и у него были теплые руки… а в животе у него отчаянно урчало от голода. –  Детка, мне просто необходим большой жирный омлет и что-нибудь еще жареное. Я хочу бекона, я хочу тостов! – заявил он, целуя меня в шею. – И мне нужна ты. И все это не было фантазией. Это была реальность. «Подумать только, что может случиться, если ты откажешься от постоянного самоконтроля и дашь себе немножко свободы, – подумала я. – Весь огромный мир тут же обрушится на тебя!» –  Ты просто читаешь мои мысли. Идем отсюда! Глава девятнадцатая Кэсси Трачина уже выбрала имя для своей малышки – Роза Нико, в честь нашего кафе, которое, в свою очередь, было названо в честь одной из первых афроамериканок, занявшихся бизнесом в Новом Орлеане. –  Мы будем звать ее Ник, – сказала Трачина, целуя дитя в крошечный лобик, размером не больше серебряного доллара. Сказать, что малышка была маленькой, значит описать лишь часть ее невероятной внешности. Она была почти прозрачной; сеточка голубых жилок покрывала все ее личико и тельце, как бледная паутина, придавая коже светлый багровый оттенок. Когда ее не держали на руках, она лежала в передвижном инкубаторе, стоявшем рядом с кроватью Трачины, и маленькая салфетка прикрывала нижнюю часть ее тела; кулачки у крошки были размером с розовые бутоны. Благодаря щедрости богатого отца крохи у Трачины была отдельная палата. –  Доктор говорит, с ней все будет в порядке, – прошептала Трачина. Она говорила так тихо не потому, что боялась шуметь, а потому, что почти лишилась голоса во время родов, когда кричала без передышки, ругаясь на Каррутерса и Уилла. На всякий случай она позволила обоим присутствовать при процессе. А теперь Каррутерс, явный победитель, в зеленом госпитальном халате и шапочке, отлично устроился неподалеку в огромном кресле, а его костюм, жилет и галстук валялись где попало. Каррутерс спал, положив ладонь на стеклянную крышку инкубатора, словно защищал его. –  Наверное, мне придется побыть здесь несколько дней, но никаких осложнений не предвидится, – сказала Трачина. Ну, по крайней мере медицинских осложнений точно не будет. А всему остальному, что мне необходимо было знать, суждено было прийти позже, когда в последующие недели у нас с Трачиной начало завязываться нечто вроде дружбы. И за несколько месяцев после ее драматических родов мне предстояло выяснить, что у нас с ней куда больше общего, чем мне казалось. Она сказала, что ей хотелось бы как можно дольше оттянуть процедуру определения отцовства, потому что это может разбить сердце Уилла. Сразу было видно, что она очень заботится об Уилле, но за время пути в родильный центр и после родов стало совершенно очевидно то, что любила-то она Каррутерса. И все же Трачина чувствовала, что Уилл стал бы куда более хорошим отцом – более надежным, более заботливым, безусловно любящим своего ребенка. А Каррутерс был политиком, обладающим немалой властью. У него была жена, которая, впрочем, скоро должна была стать бывшей женой, и двое детей школьного возраста. И тем не менее было нечто особенное в том, как он сидел рядом с Трачиной всю ночь, выходя из палаты лишь изредка, чтобы ответить на какой-нибудь телефонный звонок, и даже старался как можно добрее относиться к Уиллу, хотя Уилл резко отвергал все его попытки к сближению. И именно поэтому Трачина до момента родов вынуждена была лгать. Она, как и я, не хотела стать клином, вбитым в чьи-то отношения. И хотя Каррутерс с самого начала воспылал к ней страстью, он тогда не был готов к тому, чтобы уйти из семьи. А Трачина слишком хорошо знала, как легко скатиться к состоянию любовницы, и ей этого совсем не хотелось, она не желала лгать и прятаться, тем более что Трей становился все сообразительнее, а под рукой оказался такой хороший человек, как Уилл. И она полностью порвала с Каррутерсом. А затем обнаружила, что беременна. Сама она росла без отца и потому решила сделать все, что в ее силах, чтобы у ее ребенка был отец. И все эти месяцы она держала рот на замке. К тому же лишь тот, кто совершенно ничего не знал о ее и Уилла семьях, мог усомниться в его отцовстве просто потому, что цвет кожи ребенка мог оказаться не совсем таким, как у Уилла. Ведь у Уилла имелись две бабушки-афроамериканки, а у Трачины были белые родичи с обеих сторон. Так что ребенок мог иметь какой угодно цвет кожи, природа позволяла в этом случае бесконечное множество оттенков. Но тест на отцовство все же был проведен, и результат оказался вполне предсказуемым. Трачина позже сказала мне, что невозможно было бы представить себе более грустной картины, чем вид Уилла, повесившего голову и уходившего из родильного центра со смятым листком результата в руке.