Ну и что тебе дали пять лет воздержания, ехидно говорил голос. Ничего хорошего. Потерял квалификацию. Совершенно разучился чувствовать женщину. Превратился в обычного тупого самца. Неправда, обиделся Кантор. Я просто был пьян, потому и не почувствовал. А за тупого самца я кому-то и морду могу набить. Себе, посоветовал голос. Или своему отражению в зеркале. Стыд и позор, отодрал бедную девушку, как хотел, и не удовлетворил ни разу. И что она после этого будет думать о мужчинах? А о сексе вообще? Что это вещь долгая, утомительная и болезненная, со вздохом согласился Кантор. Вот именно, сказал голос. И тебе не стыдно? Тоже мне, любовник… Так разочаровать партнершу! Да когда с тобой такое было? Никогда, опять вздохнул Кантор. Даже в сопляческом возрасте такого не было. И что ты намерен делать, не унимался зловредный голос. Извиняться? А исправить дело тебе не приходит в голову? Ты что, охренел, оскорбился Кантор. Этого еще не хватало. С меня достаточно. Что, боишься опять опозориться, съехидничал голос. И хочется, а боязно. Надо же, неустрашимый Кантор струсил! Ничего подобного, возмутился Кантор. Но не сейчас же. У меня голова болит. А может у тебя еще и месячные, расхохотался голос. Голова у него болит, надо же! Как бы там ни было, ты задолжал девушке четыре оргазма. Если не больше. Пять, проворчал Кантор. Кто ты вообще такой? Какой-то сексуально озабоченный потусторонний голос еще будет мне указывать и считать, что я кому задолжал! Я — это ты, ответил голос. Настоящий ты. А ты — это я, только обиженный, озлобленный и разочарованный. На этом он успокоился, и Кантор подумал, что у него начинается раздвоение личности, и, наверное, это очень плохо. И что самое противное, все началось еще до того, как его стукнули по голове. Неужели правда от фанги? Так ведь не сказать, чтобы злоупотреблял… В-четвертых, он вспомнил странный сон. Вернее, не сон, а скорее бред, потому что видел он все это пока лежал без сознания после удара по голове. А тогда как раз была пятница. В этот раз Лабиринт имел вид густого южного леса с незнакомыми деревьями и цветами. Также здесь водились яркие птицы, змеи и насекомые устрашающего вида. А еще посреди леса стояла хижина, и на пороге сидел его старый знакомый, так настойчиво преследовавший его по пятницам. — Ну, наконец-то, — сказал он, поднимаясь и кланяясь по своему восточному обычаю. — Я уже думал, ты сюда никогда не попадешь. Что ж ты так плохо помнишь сны? — Я бы давно рехнулся, если бы хорошо их помнил, — проворчал Кантор, присаживаясь на траву. — Тебе так часто снятся кошмары? — уточнил мистик, внимательно его изучая. — Так ведь их ты все равно помнишь. — Не всегда, — возразил Кантор, тоже разглядывая собеседника. Он выглядел так же, как обычно — молодой, большеглазый, худощавый, только не в нормальной одежде, а в какой-то скудной набедренной повязке. — А где я сейчас? — Сам знаешь. Ты здесь бываешь часто. Вернее, не совсем здесь, но поблизости. Когда спишь. — А сейчас я что делаю? — Сейчас ты лежишь без сознания. Не бойся, ничего страшного, поправишься. Просто тебя хорошенько ударили по голове. Когда ты очнешься, ты ничего не будешь помнить. А когда к тебе вернется память, вспомнишь и меня. И расскажешь, наконец, Шеллару, что такое марайя, а то ведь и сам изведется, и окружающих замучит. — А как я его увижу? — Не обязательно лично. Передай кому-нибудь. Элмару, Жаку, или своей девушке. Все равно. Они передадут. Только запомни как следует хоть на этот раз. Марайя — это методика создания фантомов и маскировки путем замены своего изображения иллюзорным изображением окружающей среды. Повтори. Кантор послушно повторил три раза, запомнил, после чего не удержался и спросил: — А зачем ты мне снился? И что ты тут делаешь? — Давай по порядку, — улыбнулся Шанкар. — Сначала, что я тут делаю. Я тут зацепился, когда возвращался после общения с одним недоумковатым некромантом, о котором ты знаешь не хуже меня. Из чистого любопытства остался, интересно было посмотреть, что из всего этого выйдет. Да и надоело мне там, где я был. Скучно, противно, да еще и больно бывает… Все равно мне скоро на новое перерождение, вернуться всегда успею. Мне там недолго осталось. Вот я тут и сижу. А зачем я тебе снился… Просто хотел, чтобы ты передал Шеллару, что такое марайя. Может, он все-таки придумает, как извести этого дракона. У меня к нему должок имеется, если ты знаешь. — К королю? — не понял Кантор. — К дракону. Он ведь меня убил, этот подлец, и я на него до сих пор за это обижен. Ты разве не знал? — Не знал. Я слышал, что соратники Элмара погибли, но не знал точно, как. Этель тоже?.. — Нет, Этель как раз не пострадала совсем, живет себе в своей башне, что-то исследует. — И почему бы тебе было ей не присниться? — Потому, что классические маги не попадают сюда. Странное место, я о таком не слышал, а таких вещей, о которых я не слышал, крайне мало в природе. Ты откуда о нем знаешь? — О Лабиринте? Мне отец рассказал. — Ах, вот оно что… Да, загадочный он был человек, твой отец… — А ты не знаешь, куда он делся? — Что я, по-твоему, бог? — Нет, я просто подумал, что мертвые знают намного больше, чем живые, и… — Ну что ты, мы знаем столько же, сколько и при жизни. — А откуда же ты знаешь, что сейчас творится в мире живых? — Так ведь я знаю только то, что произошло после моей смерти. А твой отец пропал уже давно. Еще что-то спросишь? Живые обожают задавать вопросы, я сам таким был. — А скажи, — тут же спросил Кантор, — что там, после смерти? Там действительно что-то есть? — Это у кого как, — пожал плечами Шанкар. — У меня есть. Я проведу положенный мне срок в царстве мертвых и потом смогу родиться снова. В других учениях все происходит иначе. — И ты снова будешь мистиком? — А вот это я не знаю. Вряд ли мне стоит рассчитывать вообще родиться человеком. В последней жизни я здорово отяготил свою карму убийствами, пока болтался по свету с Элмаром… А если ты хочешь узнать, что будет лично с тобой, когда ты умрешь, то этого тебе никто не скажет. Сам узнаешь. — А будущее ты можешь видеть? — Иногда. Но я тебе ничего не скажу. — Скажи хоть, что с Ольгой случилось? Почему ее выносили на носилках? — Вот придешь в себя, сам узнаешь. — А что с ней будет? — Это от тебя зависит. — От меня? А что я должен делать? И что с этим проклятием недоделанным? Ты знаешь? — Как ты любишь задавать по много вопросов сразу! Ничем оно никому не грозит, это проклятие, ты правильно понял. Просто… как бы тебе сказать… ей можно встречаться и выходить замуж за кого угодно, но с человеком, с которым она связана, ей будет лучше всего. — Может, мне стоит на ней жениться? Или что? — Не надо. Пока. А потом сами разберетесь. В первую очередь сам разберись в себе. Договорись как-то со своим внутренним голосом, который тебя так раздражает. — А он что, теперь навсегда останется? — испугался Кантор. — Я что, с ума сошел, или что это значит? — Нет, — засмеялся мистик. — Это означает, что ты становишься собой. А теперь тебе пора идти. Кантор и сам почувствовал, что ему пора идти, и даже точно понял в какую сторону. — Ты меня не проводишь? — спросил он, поднимаясь. — Нет, — покачал головой Шанкар. — Мне нельзя в ту сторону. Иди. И в-пятых, вспомнив этот разговор, Кантор подумал, что он полный болван. Спрашивал, что попало, а о том, что пять лет не давало ему покоя, так и не спросил. Что теперь, опять попытаться придавить Амарго? Как же, придавишь его теперь. Особенно, когда будешь получать по первое число за наркотики. Смотри, как бы самого не придавили. Перед обедом проснулся Дик и радостно сообщил, что вспомнил, как было дело. Оказалось, под конец вечера его все так достало, что он рассвирепел и пошел бить морды всем подряд, пока его не остановили чем-то очень увесистым. Учитывая, что в своем родном мире этот парень был профессиональным кулачным бойцом, это «что-то» должно было быть особо увесистым, и Кантор невольно вспомнил неподъемную палку товарища Торо, которую языкатый Рико как-то окрестил «миротворцем», заметив склонность товарища применять ее для разнимания драк. Потом это имя к ней прилипло, поскольку всем показалось забавным дать палке имя, как рыцарскому мечу. Кстати, если Торо к тому моменту не ушел спать, то с него вполне могло статься навести в заведении порядок подобным образом… Сам Дик не видел, кто и чем его остановил, да в общем и не особенно этим интересовался, просто подсчитывал, на какую примерно сумму он наколотил посуды, гадал, уволят его или нет, и мечтал изловить крупье и переломать ему руки-ноги. Кантор даже позавидовал простоте и незатейливости его проблем. Вечером рыжего вышибалу выписали, и он ушел долечиваться домой. А Кантора Стелла предупредила, что ночью за ним придут и заберут на базу. Так делалось всегда, и Кантор знал, как. Здесь он уже бывал пару раз, так как в клинике доктора Кинг имелось небольшое, скрытое от всех отделение, где лечились тяжелораненые мистралийские боевики. Их доставляли телепортом прямо с гор, причем в глубокой тайне даже от своих. Видимо, чтобы никто не догадался, кто из товарищей маг-телепортист. Точно так же доставляли обратно, с завязанными глазами. Значит, сегодня ночью за ним придет Амарго, отведет в морг, завяжет ему глаза, проведет по коридору в другое помещение, затем что-то пожужжит и пощелкает, и они окажутся на базе. Так было в прошлый раз. И в позапрошлый тоже. И вообще, все говорили, что за ними приходил сам Амарго. Интересно, почему. Амарго не маг, это совершенно точно, никакой Силы в нем нет. Наверно, только он один знает мага и никому больше не доверяет. И странная школа у этого мага, надо сказать. Зачем он так гудит и щелкает? Но уж пусть, хоть такой есть, и то хорошо. Нынче в Мистралии найти приличного мага проблема. Кто смог, разбежались, кто не смог — вечная память. В горах их почти нет, мало кто из магов, переживших охоту, решился остаться и сражаться дальше. Остались ведь кто? Недоученные ученики, вроде той же Харамы, которые не смогли пристроиться в других странах. Пара фанатиков, пылающих жаждой мести. Самоучки, вроде товарища Пассионарио. А настоящих боевых магов перебили всех. Даже телепортист, наверное, один на все Зеленые горы… Потом Кантор вспомнил про Ольгу и забеспокоился, что так и не успеет с ней поговорить, но она все же пришла. Вошла, как привидение в своем больничном халате, бледная до зелени, ужасно смущенная. Молча присела на стул и одарила сочувственным взглядом. Святая женщина, честное слово! Это кто кому должен сочувствовать? — Как ты? — неловко опустив глаза, спросила она. — Уже хорошо, — ответил он и подвинулся. — Садись на кровать, поближе. Она пересела на кровать и снова сочувственно на него посмотрела. Ничего больше не сказала, видно, не нашла, что сказать. Поправила халат, хотя это было и ненужно, и бесполезно. Во-первых, ничего предосудительнее ключиц из-под него не виднелось, а во-вторых Кантору хватило и этого. Он тут же невольно дорисовал себе все остальное и с тихим ужасом почувствовал, что никакое сотрясение мозга не состоянии победить его проклятую кобелиную сущность, которая так неожиданно пробудилась от многолетнего сна и, видимо, не собиралась его покидать, поскольку выспалась на много лет вперед. Небо, но не сейчас же! Хоть поговорить же сначала надо, как собирался! Объяснить, разобраться… не оставлять ее в обидах и сожалениях, как выразился поэтичный Элмар. Не торопиться, не гнать, тактично выяснить, может ли она вообще взирать на такого горе-любовника без отвращения. А уж потом, как советовал внутренний голос, попытаться что-нибудь исправить… если она позволит. Договориться о встрече, навестить ее… в более подходящем состоянии, чтобы не опозориться повторно… и убедить, что первое впечатление, которое она получила о мужчинах, не соответствует истине.