Грелш пристально на нее смотрит. — У меня есть нить, Дом. — У тебя есть нить. «Я не могу раздавить тебя логикой и не могу тебя одурачить, я могу лишь зацепить твое любопытство». — Я звонила в участок, где занимаются делом Сиксмита. — Нет никакого дела! Это было самоубийство! Если только речь не идет о Мерилин Монро, то самоубийства тиражей не увеличивают. Слишком унылая тема. — Выслушай меня. Зачем Сиксмит купил билет на самолет, если в тот же день собирался пустить себе пулю в висок? Грелш разводит руками, показывая размер своего неверия в то, что он вообще участвует в этом разговоре. — Внезапное решение. — Тогда почему у него была отпечатанная на машинке — хотя самой машинки не было — записка о самоубийстве? Он что, подготовил ее заранее и ждал, когда его посетит это внезапное решение? — Я не знаю! Мне наплевать! Что меня волнует, так это необходимость сдать номер в четверг вечером, спор с печатниками, грядущая забастовка почтовиков и Оджилви, держащий над моей головой… чей бишь там?.. меч. Проведи спиритический сеанс и спроси у Сиксмита сама! Сиксмит был ученым. У ученых неустойчивая психика. — Мы с ним на полтора часа застряли в лифте. Он был хладнокровен как рыба. Слово «неустойчивый» к нему совершенно не клеится. И еще одно. Он застрелился — предположительно — с помощью самого бесшумного пистолета, имеющегося на рынке. Это «роучфорд» тридцать четвертого калибра со входящим в комплект глушителем. Заказать можно только по каталогу. К чему ему было об этом беспокоиться? — Так. Копы не правы, медэксперт не прав, все не правы, кроме Луизы Рей, лучшей из желторотых журналисточек, чья необычайная проницательность позволяет ей заключить, что всемирно известный числовод был убит только потому, что указал на несколько изъянов конструкции ядерного реактора в некоем отчете, само существование которого никто не подтверждает. — Отчасти. Вероятнее всего, полицейские не случайно пришли к выводам, удобным для Приморской корпорации. Их к этому подтолкнули. — Ну конечно, коммунальная компания покупает полицейских! Какой же я болван! — Учитывая дочерние предприятия, Приморская корпорация — десятая по величине в Штатах. При желании они могут купить Аляску. Дай мне время до понедельника. — Нет! За тобой обзоры этой недели и, да, материал по кулинарии. — Если бы Боб Вудворд[101] сказал тебе, что заподозрил президента Никсона в том, что тот отдал приказ взломать офисы своих политических противников, и записал это на пленку, сказал бы ты ему: «Боб, милый, забудь об этом, мне нужно восемьсот слов о сервировке салатов»? — Не смей выдавать мне эту арию: я-разъяренная-феминистка. — Тогда ты не выдавай мне арию: слушай-я-занимаюсь-этим-тридцать-лет! Одного Джерри Нуссбаума в этом здании более чем достаточно. — Ты втискиваешь реальность восемнадцатого размера в предположение размера одиннадцатого. Это погубило многих отличных журналистов. Многих и многих. — До понедельника! Я раздобуду копию доклада Сиксмита. — Обещания, которых ты не можешь исполнить, не являются твердой валютой. — У меня нет никакой другой валюты, кроме как встать на колени и умолять тебя. Ну же! Дом Грелш не станет сворачивать журналистские расследования только потому, что они не окупаются на следующее же утро. Папа говорил мне, что ты был едва ли не самым смелым репортером из всех, кто работал где-либо в середине шестидесятых. Грелш поворачивает свое кресло и устремляет взгляд поверх Третьего авеню. — Черта лысого он это говорил! — Еще как говорил! Это разоблачение в шестьдесят четвертом насчет фондов избирательной кампании Росса Зинна. Ты навсегда вышвырнул из политики этого апостола белого превосходства, от которого у всех кровь стыла в жилах. Отец назвал тебя упрямым, неустрашимым и неутомимым. Дело Росса Зинна потребовало нервов, пота и времени. Я обойдусь своими нервами и своим потом, единственное, о чем я прошу, это немного времени. — Ввязывать сюда своего отца было грязным трюком. — Журналистика требует грязных трюков. Грелш гасит сигарету и закуривает другую. — В понедельник, с изысканиями Сиксмита, и доказательства, Луиза, должны быть ураганной силы, с именами, источниками, фактами. Кто уничтожил отчет, и почему, и каким образом Суоннекке «Би» станет Хиросимой для Южной Калифорнии. Кое-что еще. Если ты добудешь улики в пользу того, что Сиксмит был убит, мы, прежде чем это печатать, отправимся в полицию. Я не хочу, чтобы под сиденье моей машины заложили динамит. — «Все факты без прикрас и страха». — Держись этого. Когда Луиза садится за свой стол и вынимает спасенные письма Сиксмита, Нэнси О’Хаган изображает на лице некоторую приятность. Грелш в своем кабинете колотит по боксерской груше. — Упрямый! Хрясть! — Неустрашимый! Хрясть! — Неутомимый! Редактор видит, как его отражение насмехается над ним. 22 Звуки сефардского романса, сочиненного до изгнания евреев из Испании, заполняют музыкальный магазин «Забытый аккорд» на северо-западном углу Спиноза-сквер и Шестой авеню. У телефона хорошо одетый человек, бледноватый для этого загорелого города, повторяет вопрос. — Секстет «Облачный атлас»… Роберт Фробишер… По правде сказать, я о нем слышал, хотя никогда не держал в руках настоящего оттиска… Фробишер был вундеркиндом, он умер как раз на взлете… Позвольте мне посмотреть, у меня тут список от дилера в Сан-Франциско, специализирующегося по раритетам… Фрэнк, Фицрой, Фробишер… Так, вот и он, есть даже небольшое примечание… Сделано всего пятьсот отпечатков… в Голландии, перед войной, ну и ну, неудивительно, что это такая редкость… У дилера есть копия с ацетата, выпущенная в пятидесятых… разорившейся французской фирмой. Да уж, не пластинка, а поцелуй смерти… Я попробую, месяц назад «Облачный атлас» у него был, но никаких гарантий по качеству звучания, и должен предупредить, что обойдется это недешево… Здесь указано… сто двадцать долларов… плюс наши десять процентов комиссионных, что составляет… Да? Хорошо, я запишу ваше имя… Рей кто? О, мисс Р-Е-Й, простите, пожалуйста. Обычно мы просим задаток, но у вас такой честный голос… Через несколько дней. Будем вас ждать. Продавец записывает, что ему надлежит сделать, затем возвращает иглу к началу «?Por que lloras blanca nina?»,[102] опускает ее на мерцающий черный винил и грезит о еврейских пастухах, перебирающих струны своих лир на освещенных звездами склонах Иберийских холмов. 23 Луиза Рей не замечает запыленного черного «шевроле», едущего рядом, когда входит в свой многоквартирный дом. Билл Смок за рулем «шевроле» запоминает адрес: 108, «Тихоокеанский Эдем». За последние полтора дня Луиза дюжину раз перечитывала письма Сиксмита. Они не дают ей покоя. Университетский друг Сиксмита, Роберт Фробишер, написал эту серию посланий летом 1931 года, когда надолго задержался в некоем бельгийском шато. Беспокоит Луизу не тот нелестный свет, который они проливают на уступчивого юного Руфуса Сиксмита, но ослепительно яркие образы тех мест и людей, что вызываются из небытия этими письмами. Образы настолько живые, что она может назвать их только воспоминаниями. Прагматичной дочери журналиста надлежит, что она и делает, объяснять эти «воспоминания» работой воображения, чрезмерно обостренного недавней смертью отца, но деталь в одном из писем сбросить со счетов невозможно. Роберт Фробишер упоминает о родимом пятне в форме кометы между своей лопаткой и ключицей. «Я просто не верю в эту чепуху. Я просто не верю. Не верю». Строители обновляют вестибюль «Тихоокеанского Эдема». Пол устлан большими листами бумаги, электрик проверяет проводку, молотят невидимые молотки. Прораб Малькольм, увидев Луизу, кричит ей: — Эй, Луиза! Минут двадцать назад в твою квартиру пробежал какой-то незваный гость! Но слова его тонут в грохоте дрели, он говорит по телефону с кем-то из мэрии о кодовых замках, да и в любом случае Луиза уже вошла в лифт. 24 — Сюрприз, — сухо говорит Хэл Броди, застигнутый за тем, что снимает с полок Луизы книги и пластинки, препровождая их в свою спортивную сумку. — Эй, — говорит он, чтобы скрыть укол вины, — ты так коротко постриглась. Луиза не очень удивлена. — Разве все брошенные женщины не делают то же самое? Хэл издает гортанный щелкающий звук. — Стало быть, День Рекламаций, — говорит Луиза, злясь на самое себя. — Почти завершен. — Хэл отряхивает с ладоней воображаемую пыль. — Вот это избранное Уоллеса Стивенса[103] — оно твое или мое?