Часть 4 из 8 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
4
Ван Ыок пошла домой вниз по Пант-роуд, вдоль реки к Черч-стрит, потом через мост, но остановилась на полпути, чтобы посмотреть на мутные воды реки Ярра и полюбоваться открывающимся с моста видом на город. Вместо того чтобы слушать на айподе диалоги по французскому, она все это время пыталась разгадать загадку Билли Гардинера.
Ее первое предположение было вызвано исключительно логикой – у него на уме заранее спланированная пытка. Сегодня не конец, нет, он специально тянул время. От этой мысли по коже поползли зловещие мурашки. Ван Ыок остановилась, поправила рюкзак, чтобы было не так тяжело, и убрала челку с глаз. Наверное, это был какой-то тщательно разработанный план, спор с высокими ставками: попытаться убедить ее, что она ему нравится, а потом унизить у всех на глазах. Типа той сцены из фильма «Нецелованная»[4], где главная героиня вспоминала, как парень мечты должен был отвезти ее на выпускной бал, а вместо этого обкидал яйцами и умчался с другой. По мнению Ван Ыок, это было очень обидно. Так что для нее лучше всего будет избегать Билли. Что-что, а оставаться в тени она умела.
Но потом ей вспомнился случай, доказывающий, что у Билли Гардинера было (хотя он тщательно это скрывал) сердце. В прошлом семестре, когда они оказались в лагере «Маунт Фэрвезер», она случайно подслушала его телефонный разговор с сестрой. Ван Ыок точно знала, что это была его сестра, потому что тем же днем, когда Бен Капальди спросил его, кто звонил, он ответил: «Сестра». В «Маунт Фэрвезер» каждый телефонный звонок был важным событием, потому что их количество строго ограничивалось.
Ван Ыок очищала и убирала в футляр гобой, а Билли, должно быть, прислонился к другой стороне стены репетиционной комнаты, когда говорил по телефону, который вообще-то нельзя было выносить из канцелярии. Но Билли и правила? Ван Ыок постеснялась открыть дверь и пройти мимо него и осталась в комнате. Судя по всему, его сестру бросил парень. И Билли вел себя… идеально. Он был участливым и любящим. Он слушал. Он признал ее чувства, но был уверен, что скоро ей станет лучше. Он напомнил ей о том, как важно съесть шоколад и посмотреть «Девочек Гилмор» и «Веронику Марс»[5]. И завершил звонок словами: «Я всегда знал, что этот парень придурок», что, видимо, заставило его сестру рассмеяться, потому что он тоже начал смеяться, а потом добавил: «Вот это другое дело». И еще он сказал: «Звони мне в любое время». А затем: «Я люблю тебя, помнишь?»
Ван Ыок плелась по Альберт-стрит. Вообще-то Билли Гардинер был еще и умным. Настолько умным, что учителей это доканывало. Казалось, он не обращал никакого внимания на других, а потом вдруг правильно отвечал на вопросы, заданные специально, чтобы загнать его в тупик. Кажется, он умел без всяких на то усилий концентрироваться сразу на нескольких вещах одновременно.
Жар от асфальта обжигал ноги сквозь дырочки в туфлях. Из дверей ресторанов время от времени доносились ароматы кориандра, чеснока и лемонграсса. Ван Ыок шла домой давно привычным маршрутом, старалась избегать наркоманов, потому что ее форма ученицы частной школы так и манила к себе всяких нелицеприятных субъектов, и через каждые три метра натыкалась на знакомых.
Подойдя к высотному зданию, где располагалась ее квартира, Ван Ыок с наслаждением остановилась в знакомой длинной тени, которую оно отбрасывало ближе к знойному вечеру.
Отлично. На площадке тусовались Ник Спэрроу и его дружки. Почти всех маленьких детей позвали на обед домой. На улице остались только большие мальчишки, которые тут же заняли место малышей.
– Телка, телка, телочка! Эй, телочка! Леди хочет пошалить. – Ник схватил себя за промежность и повращал бедрами.
Серьезно? С чего она должна выслушивать второсортные пошлости Ника Спэрроу, которые он позаимствовал из американского сериала? Средь бела дня, да еще и на собственной территории? Она посмотрела, кто именно был с ним. Мэтью Тран и еще три парня, которых она знала по начальной школе Уэст-Абботсфорд. В любой другой день она притворилась бы, что их здесь нет, и прошла мимо. Может, дело в том, что Ван Ыок уже перешла в одиннадцатый класс и на горизонте уже маячили окончание школы и начало взрослой жизни? А может, дело было в странном поведении Билли Гардинера, совершенно сбившем ее с толку? Она не стала опускать глаза и проходить мимо. Она не позволит им испортить свое настроение. Она заставит себя заговорить. Сказать хоть что-нибудь, сейчас. Прямо сейчас, чтобы не упустить момент. Чтобы поставить этих придурков на место.
Но ничего не вышло.
Ван Ыок, как могла дерзко, развернулась на пробковом покрытии площадки и ушла, надеясь, что вся злость, какую она чувствовала, отразилась на ее лице. Несмотря на то, что она не смогла и звука вымолвить. Что остановило ее? Входя в вестибюль здания, она чувствовала, что предала всех: себя, Джейн Эйр и Деби.
* * *
Из спальни родителей доносился стук оверлока. Три или четыре дня в неделю мама занималась шитьем, что по сравнению с теми временами, когда Ван Ыок была маленькой, напоминало почти что выход на пенсию. Это снова были детские ползунки, судя по бледно-голубой ткани на скамье в кухне, на которой мама делала предварительный раскрой. Ван Ыок взяла яблоко и отправилась в свою комнату, чтобы в оставшиеся пару часов до ужина поделать домашнюю работу.
В начале восьмого класса Ван Ыок вместе с Деби, своей наставницей из подготовительного клуба, начали читать «Джейн Эйр». Сначала книга казалась ей очень тяжелой. А слова! У нее до сих пор был этот список. Cavillers, moreen, lamentable, letter-press, promontories, accumulation, realms, vignettes, eventide, torpid, hearth, crimped, stout, dingy, lineaments, visage, gorged, bilious, bleared, sweetmeats, morsel, menaces, inflictions, mused, tottered, equilibrium, rummage, tyrant, pungent, predominated, subjoined[6]… И это только в первой главе. Эта груда непонятных слов рождала панику, сомнение в собственной грамотности, отчаяние! Ван Ыок никогда не слышала таких слов дома. Если уж на то пошло, она вообще была единственной в семье, кто когда-нибудь будет читать книги типа «Джейн Эйр».
Ван Ыок до сих пор помнила, как осветилось лицо Деби, когда она прочитала первую строчку: «There was no possibility of taking a walk that day»[7]. Энтузиазм Деби был невероятно заразительным.
– Я настоящая фанатка этой книги, – говорила Деби. – Мой учитель в восьмом классе заставил написать пересказ каждой главы, и это было очень здорово. У меня появилось такое ощущение, как будто мы сроднились с книгой. Я знала ее наизусть.
Ван Ыок тогда решила, что тоже хочет знать эту книгу наизусть. И когда они прочитали четвертую часть романа, случилось кое-что поистине волшебное. Спустя недели тяжелой и кропотливой работы что-то щелкнуло; Ван Ыок перестала запинаться на незнакомых словах и длинных предложениях. Слова магическим образом стали открывать ей свое значение, по крайней мере, большинство из них, через контекст. А предложения перестали быть препятствиями и начали рассказывать историю. Ее глаза бежали вперед; она понимала форму и ритм языка. Она переживала за Джейн и умирала, как хотела знать, что же случится дальше. Она словно сама испытала все горести и унижения Джейн и в конце книги торжествовала вместе с ней.
После того как Ван Ыок читала вслух абзац, они с Деби обсуждали его, говорили о тех временах, когда был написан роман, об ограничениях и ожиданиях, возложенных на героинь типа Джейн, да и на всех женщин в зависимости от их социального статуса. Они беседовали о религии в ту эпоху, о том, как обращались с людьми, у которых были психические заболевания, и, когда они почти закончили читать книгу, Деби сказала: «Никогда не слушай тех дураков, которые утверждают, что «Джейн Эйр» – это роман о девушке, которая заполучила мужчину, пусть и грубияна. Нет, эта героиня добилась всего, чего хотела, и жила по собственным принципам, потому как обладала моральной силой, интеллектом, мужеством, воображением и железной волей. И это чертовски крутой список! Только представь себе: Шарлотта Бронте написала эту книгу в тысяча восемьсот сорок седьмом году! Впечатляюще для женщины, жившей в ту эпоху!»
Ван Ыок была согласна. Бедной Шарлотте Бронте сначала даже пришлось использовать мужской псевдоним – Каррер Белл, чтобы книгу напечатали. Настолько бесправными были тогда женщины.
У Ван Ыок вошло в привычку мысленно обращаться к Джейн, когда ей хотелось набраться мужества или происходила какая-то несправедливость. Она задавала себе вопрос: «А как бы поступила Джейн?» Как будто Джейн жила в доме по соседству. Или скромно пыталась влиться в компанию одноклассников – бедная девочка в школе для богатеев. Она часто задумывалась о том, что бы сделала или сказала Джейн и что ей самой стоит сделать или сказать в той или иной ситуации. Ван Ыок вспомнила Ника Спэрроу, и ее опять охватило раздражение. Однажды ей хватит смелости сказать то, что сказала бы в подобном случае Джейн.
Вслух.
Она взяла это себе на заметку.
Пообещала, что так и будет.
5
Ее ba, отец, как раз заканчивал готовить ужин, когда Ван Ыок вышла из-под гипноза неевклидовой геометрии. Это было одно из его особенных блюд – рыба с розовым перцем, имбирем и кориандром. Когда он готовил его, то всегда говорил одно и то же: «Кто-то покупает этот перец в дорогих магазинах. Но не мы».
– Не мы, – повторяла Ван Ыок.
– Нет, мы идем на берег реки, – говорил он. – Потому что мы знаем…
– Мы знаем, где растет перец.
И она улыбалась, спрашивая себя, как много раз уже повторялся этот диалог.
Родители отца выращивали овощи и фрукты на продажу, и папа готовил лучше мамы. Если они выходили на прогулку, то он всегда подмечал еду, которую можно было собрать: дикий лук, расторопшу, амарант и рукколу вдоль трамвайных путей; лимоны и сливы, свисающие через заборы на узких улочках; шинус у извилины реки в пяти минутах ходьбы от их дома. Рядом с шинусом он посадил rau ram, вьетнамский кориандр, и тот рос в изобилии. Более капризный вид кориандра они посадили дома в горшки, которые поставили на кухонный подоконник.
В половине двенадцатого, когда родители спали уже часа два как, Ван Ыок тихонько проскользнула на кухню, чтобы сделать себе поздний холодный «Майло»[8] (к которому пристрастилась во время учебы в «Маунт Фэрвезер»). Вся домашняя работа была сделана, осталось лишь подшлифовать задание по литературному мастерству.
Она размешивала напиток, вдыхая солодовый аромат и слушая, как звякают кубики льда о стенки стакана, и таращилась на изломанное отражение в окне над столом.
Весь ее здравый смысл подсказывал ей, что Билли Гардинер скорее всего – а еще лучше, точно – поведет себя так, как вел со всеми остальными на протяжении тех двух лет, что она наблюдала за ним, и скорее всего, а еще лучше, точно, он задумал для нее какую-то грубую шутку… и тут ее словно громом поразило – Ван Ыок вспомнила про желание. То глупое, легкомысленное, загаданное совершенно случайно желание…
Потому что… потому что его странное поведение, которое началось как раз со вчерашнего занятия – которое она приняла – принимала – за подготовку злой шутки, – могло быть вызвано (ой!) желанием, в котором она загадала понравиться Билли. Ван Ыок вдохнула напиток, вместо того чтобы выпить, и поперхнулась. Какие слова она использовала, когда загадывала желание? Чтобы он предпочел ее всем девчонкам в мире, чтобы считал потрясающей? Нет. Нет-нет-нет. Ей было стыдно даже допустить эту мысль. Но все же как еще объяснить, что он с такой горячностью принялся защищать ее, сказав, что она австралийка? Конечно, это немного раздражало Ван Ыок, потому что это такое автоматическое право – быть австралийцем, и пусть у Билли были самые доблестные намерения отвести от нее противное «эмигрант», не менее раздражительное, потому что оно автоматически вызывало предположения о низком социальном статусе, но с другой стороны…
Она не верила ни в фей, ни в зомби, ни в вампиров, ни в Санта-Клауса – как и в волшебные желания. Вся эта ерунда годилась для детей. Ван Ыок выпила еще немного «Майло», собрав ложкой холодные хрустящие кусочки льда с поверхности. А потом уже в сотый раз заглянула в свой пенал. Маленькая стеклянная колбочка ну точно не могла вот так взять и исчезнуть. Она провела пальцем по внутреннему шву, под молнией, а затем высыпала все содержимое на стол. Нет, ее по-прежнему нигде не было.
Желания – они ненастоящие.
Ненастоящие и все.
Поправка.
Желания были настоящими.
И иногда желания исполнялись.
Желания исполнялись, потому что волшебство существует.
* * *
Чтобы вернуть себе связность рассуждений, Ван Ыок решила попробовать что-нибудь написать; особенно после сегодняшнего разговора про эмигрантов и маленького разочарования, когда она так и не смогла ничего сказать тем азиатским подросткам… ей так хотелось при случае находить остроумные ответы и произносить их вслух, а не просто подумать про себя.
Откуда ты?
Из Австралии, как и ты, тупица.
Нет, откуда ты на самом деле?
Ты вообще слушаешь? Мои родители родились во Вьетнаме, но они тоже граждане Австралии.
Вау, эта еда выглядит так интересно и необычно, тебе повезло!
Так мы едим дома. Попробуй отступить от этого повсеместного западного взгляда на жизнь. Не во всем мире стандартным ланчем будет сэндвич.
Ты горячая азиаточка. Ты такая умная, как все азиаты.
А ты знаешь, что это унижающие человеческое достоинство расистские стереотипы, а не комплименты? Нет? Что ж, теперь знаешь.
У тебя строгая мать?
Иногда мама строгая, а иногда она хрупкая и ранимая, как мотылек.
А у тебя появятся проблемы, если ты не будешь учиться на одни «пятерки»?
Такого никогда не случалось, но если я буду получать плохие оценки, то могу попрощаться со своей стипендией. У меня в отличие от тебя нет подстраховки.
А ты обгораешь на солнце?