Сале видела, как напряглось тело брата. Нет, сейчас он уже не был тем мальчишкой, который швырял камни в стену, да и деревья, стволы которых можно было пинать ногами, в комнате не росли. Его лицо покрылось крупными каплями пота, и тут Сале впервые поняла, насколько важно, чтобы кто-то вроде Таймуллы Ажара исполнял роль посредника в предстоящих контактах семьи с полицией. Напускное спокойствие – это не для Муханнада. Запугивание, да еще с угрозами – вот на чем, по его мнению, должны основываться взаимоотношения. – Отец, ты только посмотри, что мы получили в результате этой демонстрации: встречу с инспектором полиции, отвечающим за расследование. И признание того, что это убийство. – Это я вижу, – согласился Акрам. – Ну, а теперь ты должен поблагодарить своего двоюродного брата за советы и выпроводить его из нашего дома. – Да что, черт возьми, с вами происходит?! – Муханнад взмахнул рукой, и три рамки с фотографиями, стоявшие на каминной доске, полетели на пол. – Что с вами происходит? Чего вы боитесь? Вы что, связаны такими сильными узами с этими проклятыми европейцами, что не можете даже подумать о том… – Хватит. – Акраму изменила обычная выдержка: он повысил голос. – Нет! Не хватит. Ты боишься того, что Хайтама убил англичанин. И если окажется, что это именно так, ты намерен кое-что предпринять в связи с этим – ну, например, изменить свое отношение к ним. Но ты не можешь смотреть правде в глаза, а все потому, что все эти двадцать семь лет ты тужился изо всех сил, изображая из себя благочестивого англичанина. Акрам вскочил со стула и буквально в мгновение ока очутился рядом с сыном; Сале поняла, что произошло, только после того, как отец со всего маху ударил Муханнада по лицу, и невольно закричала. – Не надо! – В ее голосе слышался страх. Страх за них обоих; за то, что они могли причинить друг другу; за то, что результатом этого может стать крушение семьи. – Муни! Аби-джан! Не надо! Мужчины стояли лицом к лицу в напряженных позах; Акрам, предостерегающе подняв вверх палец, покачивал им перед глазами Муханнада. К этому приему он нередко прибегал в детские годы своего сына, но теперь все было не так, как тогда. Теперь ему надо было тянуть вверх руку с поднятым пальцем, потому что сын больше, чем на два дюйма, превосходил отца в росте. – Мы же все стремимся к одному и тому же, – сказала Сале, обращаясь к ним. – Мы хотим выяснить, что случилось с Хайтамом. И почему. Мы хотим выяснить почему. – Она не была уверена в том, что сказанное ею правда. Но все-таки сказала это, потому что сейчас для нее было более важным сохранить мир между отцом и братом, чем говорить им чистую правду. – О чем вы спорите? Разве не самое лучшее – идти по пути, который скорее всего приведет нас к правде? Разве все мы хотим не этого? Мужчины молчали. Сверху донесся плач Анаса, и сразу же послышался топот бегущих по коридору ног Юмн, обутых в дорогие сандалии. – Лично я хочу этого, – спокойным голосом произнесла Сале, ничего не добавив к этим словам, поскольку не было нужды повторять: «Я ведь тоже заинтересованная сторона, ведь он должен был стать моим мужем». Вместо этого она повторила: – Муни! Аби-джан! Только не это. Таймулла Ажар встал с дивана. И в росте, и в весе он уступал обоим мужчинам, но в манере говорить был им ровней. – Чачья, – сказал он. Акрам вздрогнул, услышав такое обращение к себе. Брат отца. Это было напоминание об узах крови, которые их связывали, хотя он и не признавал их. – Я не хочу создавать смуту в вашем доме, – произнес Ажар и жестом остановил Муханнада, намеревавшегося с обычной горячностью прервать его. – Позвольте мне сделать хоть что-то для семьи. Вы увидите меня только в том случае, если я вам понадоблюсь. Я буду находиться в другом месте, так что вам не надо будет нарушать обет, данный моему отцу. Когда возникнет необходимость, я смогу помочь, ведь я помогаю нашим людям в Лондоне, когда у них возникают неприятности с полицией или с правительственными чиновниками. У меня есть опыт общения с англичанами… – И нам известно, к чему привел его этот опыт, – язвительно изрек Акрам. Ни один мускул не дрогнул на лице Ажара. – У меня есть опыт общения с англичанами, который может быть нам полезен в сложившейся ситуации. Я всего лишь прошу разрешить мне помочь вам. Ведь я не имею непосредственного отношения ни к этому человеку, ни к его смерти, и я менее эмоционально воспринимаю случившееся. А поэтому могу думать более спокойно и видеть все более ясно. Я предлагаю вам себя. – Он опозорил нашу фамилию, – объявил Акрам. – Поэтому я ее более не ношу, – ответил Ажар. – У меня не было другого способа выразить свое сожаление по этому поводу. – Он должен был исполнить свой долг. – Я делал все, что мог. Оставив реплику Ажара без ответа, Акрам устремил пристальный взгляд на Муханнада. Он, казалось, оценивал своего сына. Затем, тяжело повернувшись, посмотрел на Сале – она, примостившись на кончике стула, сидела на своем месте – и сказал: – Я многое дал бы за то, чтобы тебе не пришлось пройти через это, Сале. Я вижу, как ты переживаешь. Я хочу только довести все это до конца. – Тогда позволь Ажару… Акрам, подняв вверх руку, приказал Муханнаду молчать. – Только ради твоей сестры, – произнес он, обращаясь к сыну. – Но так, чтобы я его не видел. И чтобы он не говорил со мной. И снова не бесчестил и не позорил фамилию, которую носит наша семья. Сказав это, Акрам вышел из комнаты. Послышался тяжелый топот его ног на каждой ступеньке ведущей наверх лестницы. – Старый пердун, – не в силах сдерживать себя прошипел Муханнад. – Глупый, злобный, одержимый старый пердун. Таймулла Ажар покачал головой. – Он хочет сделать все возможное для своей семьи. И я, в отличие от вас, это понимаю. Покончив с приготовленным Эмили блюдом, подруги собрались перейти в сад, разбитый позади дома, но вдруг раздался телефонный звонок. Звонил теперешний возлюбленный Эмили. До того, как она успела дойти до телефона и выключить автоответчик, он успел сказать: «Не могу поверить, что ты и вправду не хочешь видеть меня сегодня, после того, что было на прошлой неделе. Ну когда еще тебе довелось испытать столько оргазмов…» – Привет. Я дома, Гари, – сказала Эмили, поворачиваясь спиной к Барбаре. Их беседа, судя по репликам Эмили, была отрывочной. – Нет… Да ничего подобного… Ты же говорил, что у нее мигрень, и я тебе поверила… Тебе это кажется… Ничего подобного… Гари, ты же знаешь, я не терплю, когда ты меня перебиваешь… Да, так оно и есть, сейчас у меня гость и я не могу долго обсуждать с тобой это… Ой, ради бога, не смеши меня. Ну даже если и так, какое это имеет значение? Мы ведь с самого начала договорились, что все будет… Да дело не в контроле. Сегодня вечером я работаю… А вот это, дорогой, тебя не касается. Резким движением швырнув трубку на рычаг, она сказала: – Мужчины… Господи, боже мой. Если они даже не способны позабавить нас, то стоит ли вообще иметь с ними дело? Барбара молчала, не зная, что сказать для поддержания разговора. Ее опыт в отношении того, на что способны мужчины, был слишком ограниченным и позволил ей лишь закатить глаза, надеясь, что Эмили воспримет это как вопрос: «Неужто и вправду так?» Эмили, судя по всему, удовлетворила ее реакция. Она, взяв со столика мойки миску с фруктами и бутылку бренди, скомандовала: «Пошли на воздух» – и повела Барбару в сад. В саду было не больше порядка, чем в доме, однако сорняки были в основном выполоты; аккуратная дорожка, выложенная камнем-плитняком, огибала по дуге высоченный конский каштан. Под этим деревом и расположились Барбара с Эмили, усевшись в низкие складные металлические стулья с парусиновыми сиденьями. Перед ними стояла миска с фруктами и два стакана бренди, за наполнением которых следила Эмили; где-то в ветвях над их головами пел соловей. Эмили доедала вторую сливу, Барбара ощипывала виноградную кисть. В саду было чуть прохладнее, чем на кухне, да и вид был несравненно лучше. По Балфорд-роуд, проходящей под ними, шли машины; сквозь густые сумерки и ветви деревьев, растущих вдоль улицы, пробивались лучики света из окон стоящих в отдалении летних домиков. Барбара гадала, почему подруга не догадалась вынести в сад свою раскладушку со спальным мешком, торшер и «Краткую историю времени». Ее размышления нарушила Эмили. – Ты сейчас встречаешься с кем-нибудь, Барб? – Я? Вопрос показался ей нелепым. У Эмили не было проблем со зрением, а потому она могла знать ответ наперед, даже не задавая вопроса. Да ты посмотри на меня, хотела сказать Барбара, у меня же тело, как у шимпанзе. С кем, по-твоему, я могу встречаться? Но вместо этого она сказала: «С тем, у кого есть время», надеясь, что после такого легкомысленного ответа вопрос будет исчерпан. Эмили посмотрела туда, куда смотрела Барбара. На Кресенте зажглись фонари, и, поскольку дом Эмили был последним на этой улице, свет уличных фонарей проникал в сад. Барбара чувствовала на себе пристальный, изучающий взгляд Эмили. – Ты, похоже, оправдываешься, – после паузы произнесла она. – В чем? – В том, что сохраняешь статус-кво, – сказала Эмили и бросила сливовую косточку через забор на соседний участок, буйно заросший сорняками. – Ты по-прежнему одна, так? Но ведь ты же не хочешь вечно быть одна. – А почему нет? Ведь ты же одна. Но не думаю, что тебе это мешает. – Правильно. Но не совсем. Быть одной и быть одинокой — это разные вещи, – слегка поморщившись, сказала Эмили. – Ты понимаешь, о чем я. Барбара отлично понимала, что именно имеет в виду подруга. Раньше, ведя одинокую (по понятию Эмили) жизнь, Барбара никогда не была без мужчины больше одного месяца. Но ведь тогда все, что для этого требовалось, было при ней: симпатичное лицо, изящная фигура, веселое настроение. Ну почему женщины, для которых частая смена мужчин так же естественна, как и само их существование, обычно полагают, что у других женщин есть возможность жить так же? Ей нестерпимо хотелось курить. Накатывало то же самое чувство, которое она испытывала после того, как выкурила последнюю сигарету. Черт возьми, ну чем и как некурящие убивают время, отвлекают себя от нежелательного внимания к кому-то или к чему-то, как они избегают нежелательных споров, как и чем, в конце концов, успокаивают нервы? Можно было сказать: «Прости, но я не хочу обсуждать это», однако такой ответ был бы совсем не к месту сейчас, когда Барбара надеялась работать бок о бок с Эмили, возглавляющей расследование убийства. – Ты мне не веришь, так? – спросила Эмили, озадаченная долгим молчанием Барбары. – Ты знаешь, приобретенный опыт породил во мне скептицизм. И к тому же… – Она сделала глубокий выдох в надежде подчеркнуть этим свое безразличное отношение к обсуждаемой теме. – Я вполне довольна сложившейся ситуацией. Эмили, взяв из миски абрикос, катала его на ладони. – И собой, – задумчиво дополнила она ответ подруги. Барбара решила, что эти два слова означают конец дискуссии, и задумалась над тем, как бы поделикатней перевести разговор на другую тему. Какая-нибудь фраза типа «Если говорить об убийстве», наверное, сработала бы – ведь, выйдя из кухни, они так и не говорили об этом. Барбаре не хотелось самой подводить беседу к этой теме; полулегальное участие в этом расследовании не обеспечивало ей обычного для ее должности статуса, но вместе с тем ей очень хотелось вернуться к привычной, хотя и неожиданно подвернувшейся, работе. Она ведь и приехала в Балфорд-ле-Нец именно из-за этого расследования, а не для того, чтобы отдохнуть в одиночестве. Барбара напрямую перешла к интересующей ее теме, стараясь обставить это таким образом, будто обсуждение убийства на Неце даже и не прерывалось. – Я все время ломаю голову над тем, присутствовал ли расовый мотив, – сказала она, и пока Эмили раздумывала над тем, уж не волнует ли подругу проблема межрасовых отношений, возникшая в ее личной жизни, продолжила: – Если Хайтам Кураши недавно прибыл в Англию – так, по крайней мере, сообщили в телевизионном репортаже, – то он мог и не знать убийцу. А это, в свою очередь, наводит на мысль о том, что это могло быть немотивированным преступлением, совершенным исключительно по причине расовой ненависти. О таких преступлениях часто рассказывается в репортажах из Америки, а также и из других больших городов в остальном мире – такие уж времена настали. – Барб, ты мыслишь точно, как эти азиаты, – ответила Эмили, кусая абрикос, который перед этим помыла под струйкой бренди. – Но ведь Нец не место для совершения немотивированных преступлений на расовой почве. По ночам там пусто. Ты ведь видела фотографии. Там нет освещения; даже на вершинах скал не установлены фонари. Поэтому, если кто пришел туда – и представим на секунду, что и Кураши тоже оказался там по собственной воле, – то для этого у него была одна причина, максимум две. Прогуляться в одиночестве… – Он ушел из отеля, когда стемнело? – Да. Кстати, и луна в ту ночь тоже не светила. Поэтому версию прогулки в одиночестве можно отмести сразу – если, конечно, он не планировал побродить, ориентируясь, подобно слепому, на ощупь; теоретически он мог оказаться здесь для того, чтобы наедине поразмыслить о чем-то. – Возможно, он задумывался над тем, так ли необходима ему предстоящая женитьба. Может, он хотел избежать этого брака и размышлял, как это сделать? – Звучит весьма правдоподобно. Но есть одно обстоятельство, которое мы не можем оставить без внимания: его машину буквально распотрошили. Кто-то здорово над этим поработал. Что ты скажешь по этому поводу? Объяснить это можно было лишь одним, а именно: – Он приехал сюда специально, чтобы встретиться с кем-то. И захватил что-то с собой. Он не отдал это и тем нарушил договоренность, за что и поплатился жизнью. После этого этот кто-то обыскал его машину в поисках того, что Кураши должен был ему передать. – Здесь я не нахожу никакого расового мотива, – сказала Эмили. – Жертвы таких убийств, как правило, случайные. Это убийство не такое. – Это не значит, что убийцей не мог быть англичанин, Эм. Но даже если это и так, то причиной убийства явилась не расовая неприязнь. – Это понятно. Но это и не означает, что убийцей не мог быть кто-то из азиатов.