– Мы же христиане! – воскликнул он. – Мы служим Луке, который служит церкви. Крестовые походы – это священная война против неверных! – Это вы – христиане, – напомнила она. – Вы четверо. А я – нет. Я хочу сама решить. И я просто слишком мало знаю о господине Луки… и об оттоманском вельможе тоже. – Нам придется следовать за господином Луки: мы ведь не можем бросить Луку, – заявил Фрейзе. – Я люблю его, как брата, а твоя госпожа не расстанется с ним, если ее не вынудят. А ты?.. – Он адресовал ей мимолетную улыбку. – Ты же голову от него потеряла, разве нет? Она рассмеялась. – Я ни от кого головы не теряла! – сказала она. – Она у меня крепко держится. Да, он заставляет мое сердце биться чуть быстрее, готова это признать. Но ничто на этом свете не заставит меня потерять голову. Мне она нужна. – Настанет день, – торжественно предупредил ее Фрейзе, – и ты обнаружишь, что потеряла голову от любви ко мне. Надеюсь, что ты не будешь слишком с этим тянуть. Она рассмеялась. – И какая это была бы ошибка! Достаточно только посмотреть, как ты ухлестываешь за другими женщинами! – И в этот день, – продолжал Фрейзе, не обращая внимания на ее смех, – в этот день я буду к тебе добр. Я тебя обниму, я разрешу тебе меня обожать. – Я это запомню! – пообещала она. – И вот еще что запомни, – сказал Фрейзе уже серьезнее, – Лука поклялся повиноваться магистру своего Ордена. Я пообещал следовать за Лукой и служить ему. Ты путешествуешь с нами. Ты не должна поддерживать наших врагов. – А как насчет наших друзей? – упрямо спросила она. – И таинственных поручений, которые Лука получает от своего господина? Слуга Церкви приезжает в Венецию во время карнавала с приказом спекулировать золотом и продавать товар с корабля? Это в твоей церкви – священное дело? Колокол Сан-Джакомо начал звонить прямо над их головами, и стаи голубей сорвались с церковной крыши, так что спор пришлось прервать. – Час дня, – сказала Ишрак. – А это, наверное, отец Пьетро. Они увидели немолодого седовласого мужчину, одетого в рясу бенедиктинца из некрашеной шерсти, с мокрым от святой воды лбом, который, продолжая креститься, шел через людную площадь. Купцы, негоцианты и прохожие приветствовали его по имени, пока он пробирался в толпе. Он приостановился, чтобы благословить поздоровавшегося с ним ребенка, а потом, наконец, добрался до начала моста Риальто, где небольшая каменная тумба, предназначенная для швартовки лодок, служила ему сиденьем. Он занял свое место, после чего слуга, шедший за ним следом, установил небольшой столик, развернул длинный скрученный свиток и вручил священнику перо. Отец Пьетро осмотрелся, окунул перо в чернильницу и стал ждать, держа перо наготове. Он явно был готов приступить к делам, но Ишрак с Фрейзе не успели с ним заговорить: вокруг него уже собралась небольшая толпа: люди выкрикивали имена своих родственников и забрасывали его вопросами. Ишрак с Фрейзе смотрели, как монах просматривает свой список, вносит в него новые имена, сообщает о тех, кого ему удалось разыскать, и дает советы просителям. Для одного молодого человека у него нашлось радостное известие: его двоюродного брата отыскали на захваченной территории Греции, и хозяин был согласен на продажу. Большая часть Греции была захвачена Оттоманской империей, так что грекам приходилось служить турецким господам и платить ежегодную дань. Этот обращенный в рабство мужчина работал на ферме у одного из захватчиков. Хозяин назвал цену, и отец Пьетро счел ее приемлемой, хотя она была обозначена как «лира ди гроссо» – десять дукатов, годовой заработок рабочего. – Где я возьму такие деньги? – спросил мужчина. – Твоему храму следует провести сбор денег для выкупа твоего родственника, – посоветовал монах. – А Его Святейшество ежегодно выделяет деньги на освобождение христиан. Если ты соберешь часть денег, я смогу ходатайствовать об оставшейся сумме. Приходи, когда у тебя будет по крайней мере половина, и мы обменяем ее на английское золото. В этом году рабовладельцы хотят получать только английские нобли. Но я обеспечу тебе справедливый курс у менял. – Господи, благослови! Благослови тебя Бог! – выпалил молодой человек и нырнул обратно в толпу. Несколько человек подошли ближе и о чем-то негромко поговорили, а потом перед столиком монаха очутились Фрейзе с Ишрак. – Отец Пьетро? – уточнил Фрейзе. – Так меня зовут. – Рад, что нашел вас. Я приведу к вам моего господина: он разыскивает родителей, которых захватили в рабство. – Сочувствую ему – и им. Молю Бога, чтобы Он вернул их домой, – мягко отозвался монах. – Можно привести его к вам сюда завтра? – спросил Фрейзе. – Да, сын мой. Я всегда здесь. Дело моей жизни – искать заблудших овец, украденных из стада. Как зовут его отца и мать? – Их фамилия – Веро, и он получил известие об отце. Его отец – Гвиллиам Веро. Говорят, что он был галерным рабом на корабле, принадлежавшем… Фрейзе с досадой хлопнул себя по широкому лбу. – Байиду, – подсказала ему Ишрак. – Но нам сказали, что это было несколько лет назад. Мы точно не знаем, где он сейчас. Отец Пьетро кивнул. – Мне этот Байид известен. Я сегодня вечером просмотрю те списки, которые хранятся у меня дома, и расспрошу кое-кого из недавно отпущенных рабов, – пообещал он. – Недавно Байид продал мне одного своего раба. Возможно, этот человек знает что-то о Гвиллиаме Веро. Надеюсь, что завтра я смогу дать вам какой-то ответ. – Байид продал вам какого-то галерного раба? – переспросила Ишрак. – Он купец, – проговорил отец Пьетро так спокойно, словно ничто на свете уже не может удивить его. – Он торгует рабами так, как английские купцы торгуют тканями. Христианские души для него такой же вид товара, как и все остальные, да простит его Бог. Он продал мне раба за десять дукатов, но потребовал, чтобы ему заплатили английским золотом, так что мы отправили ему восемь английских ноблей. Тогда они стоили меньше, чем сейчас. – А почему они не берут выкуп дукатами? – удивилась Ишрак. – Ведь это же венецианские деньги! – Они всегда требуют или золото в слитках, или такие деньги, которым они могут доверять. В этом году они просят английские нобли, потому что в каждой монете всегда сто восемь гран золота. С английскими монетами они всегда знают, что получают. В некоторых странах монеты выпускают из металла с большим количеством примесей. Вы убедитесь, что в здешних пикколи почти совсем нет серебра. Чуть ли не одно только олово. Опасайтесь фальшивых монет. – Тут монах ласково посмотрел на Ишрак. – А ты, дитя? Что ты делаешь так далеко от дома? Ты рабыня или свободная? – Свободная. – Под вуалью Ишрак покраснела. – Моя мать приехала в эту страну по доброй воле, а я родилась здесь. – Твой отец христианин? – Я не знаю своего отца, – глухо призналась она. – Мать ни разу не назвала мне его имени. Но она говорила, что они были женаты. Мой отец был христианином, а моя мать была свободной. – А какова твоя вера? – Мать учила меня Корану, а лорд-христианин, который взял нас к себе в дом, читал мне Библию. А сейчас они оба умерли. Я не исполняю обрядов ни одной из религий. Боюсь, что я не имею веры. Он тихо ахнул, огорчаясь такому отсутствию набожности, и покачал головой. – Дитя мое, я буду молиться за тебя и надеяться, что ты найдешь дорогу к истинной вере. Ты не придешь ко мне для вразумления? – Если вы настаиваете, – неохотно согласилась Ишрак. – Но, отче, к сожалению, должна признаться, что учения веры мне плохо даются. Он улыбнулся ей, словно ее смелость позабавила его. – Потому что другое учение тебе дается очень хорошо? Что ты читаешь, моя ученая дщерь? Она кивнула, игнорируя его мягкую иронию. – Я и правда учусь, отче. Меня интересуют новые знания, – ответила она. – Труды греков, которые начали переводить арабские ученые, чтобы мы все могли черпать из них мудрость. – Да благословит тебя Бог, дитя мое, – с жаром проговорил он. – Я буду молиться, чтобы Господь коснулся твоего сердца и чтобы ты была готова получать знания через откровения, а не через учение человеков. Но разве тебе не хочется снова вернуться домой? Она на секунду задумалась. – Я и не знаю, какое место сейчас могу назвать домом. Тот дом, где я выросла – замок Лукретили, – захвачен вором, братом моей подруги, а я поклялась помочь ей его вернуть. Я была бы рада за него сражаться и увидеть, как он будет ей возвращен. Но даже если мы победим, даже если она вернется домой, чтобы там жить… я не смогу говорить, что это действительно мой дом. – Ишрак устремила на него открытый взгляд черных глаз. – Отче, иногда я начинаю бояться, что мне нигде нет места. У меня нет ни отца, ни матери, ни дома. – А может, ты свободна, – негромко заметил отец Пьетро. Мысль оказалась настолько новой, что Ишрак ничего не ответила. Он улыбнулся. – Принадлежать кому-то – значит всегда быть чем-то связанным: долгом верности, работой, временем, любовью, налогами. Ты – необычная молодая женщина, раз не принадлежишь ни какому-то мужчине, ни какому-то месту. Тобой не распоряжается твой хозяин или твой муж. Это значит, ты вольна выбирать, где жить. Ты вольна выбирать, как жить. – Я… – промямлила Ишрак, – это правда. Я свободна. Он поднял палец. – И потому сделай правильный выбор, дщерь моя. Постарайся идти путями Господними. Ты свободна жить свободно по Его святым законам. Затем он с мягкой улыбкой обратился к Фрейзе: – А ты, сын мой, во Христе? – О, я никому не интересен! – жизнерадостно сообщил Фрейзе. – Раньше помогал на кухне в монастыре, теперь служу молодому господину. Денег всегда мало, всегда хочется есть, всегда радуюсь. Обо мне не тревожьтесь. – Ты посещаешь церковь? – спросил отец. – Да, конечно, отче, – подтвердил Фрейзе, почувствовав легкий укол стыда: ходил-то он туда регулярно, а вот слушал редко. – Тогда ходи путями Господними, – посоветовал ему отец, – и помогай бедным, а не игрокам. Ишрак округлила глаза, удивляясь, что отец видел, как они делали ставки в игре с шариком и стаканчиками. – А они всегда здесь? – спросила она. – Каждый день, и одному только Богу известно, сколько пикколи они собирают с глупцов и транжир, – ответил он. – Это – ловушка для простаков, и каждый день они уходят отсюда с набитым серебром кошелем. Больше не трать на них деньги. – Он улыбнулся и, подняв руку, благословил их обоих. – И передай своему хозяину, что я жду его завтра.