– Думаю, Ирма откажется от приема пищи. Она часто выражает своё недовольство подобным образом. Мне повезло, что Кристофер не ошибался – Ирма отказалась от еды, благодаря чему мне достался её сибас с тушеными овощами на пару. Насладившись вкусным ужином, я решила, что, пожалуй, мне стоит почаще сподвигать свою подопечную на голодный протест. Исходя из контракта, мой рабочий день заканчивался сразу после того, как Ирма сдавала мне все свои домашние задания. А так как она, по всей видимости, хотела избавиться от меня поскорее, сегодня я вернулась домой уже в семь часов вечера. Я знала, что наши отношения не заладятся с самого начала, и знала, что Ирма ещё придумает, как выжить меня со своей территории, но сегодня мне не хотелось об этом думать. Поэтому я проигнорировала жвачку, приклеенную к моему рабочему лэптопу, хладнокровно оформив и приклеив аналогичную к планшету своей подопечной, пока та выходила в туалет. Что ж, даже если она проткнет мне ногу ножницами, я знаю где достать в ответ спицы поострее. Уже завернув на свою улицу, я увидела свет полицейских мигалок прежде, чем заметила автомобиль правоохранительных органов у родительского дома. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что именно происходит. Тяжело вздохнув, я заехала в арендованный вместе с домом гараж, как всегда припарковав свою клячу слева от байка Нат. Этот дом я стала снимать несколько месяцев назад, заехав в него в конце января. Причин моего переезда из Лондона обратно в эту глушь было слишком много, и дешевая арендная плата не являлась основным показателем, хотя и приятно грела душу. Подобие дома, который мы с Нат арендовывали напополам, стояло на самом краю “заброшенной” улочки, в трехстах метрах от отличной, просторной “семейной” улицы с красивыми двухэтажными особняками и детскими горками за белыми заборчиками. Улица, на которой я родилась, выросла и, с некоторых пор, продолжила своё проживание, считалась не просто отщепенцем города, но и единственной, на которой жил самый настоящий призрак, которого, естественно, никто никогда не встречал. По легенде, Белая Дама была убита здесь в конце девятнадцатого века собственным ревнивцем-мужем, вот только никто не учел того факта, что эта улица возникла в середине двадцатого века. Хотя, может быть ревнивец-муж прикончил Белую Даму прямо посреди поля – кто его знает? И всё же, если верить нашему восьмидесятилетнему мэру, тело неизвестной молодой женщины и вправду было найдено в окрестностях нашей улицы в конце девятнадцатого века, что было задокументировано местной полицией и обнародовано в начале нулевых, после чего нашу улицу накрыла новая волна легенд и загадок. На самом же деле это была обыкновенная, наполовину заброшенная улица, и ничего на ней интересного не происходило. За исключением моей семьи. Она разбавляла скучную жизнь порой не только этой улицы, но и целого города. До сих пор помню реакцию Нат, когда она узнала о том, что я являюсь членом громко известной на весь город семьи, чей дом красовался через дорогу слева от нас (напротив арендованного нами домика грустила пустая поляна, заросшая сорной травой). – Одна из этих чокнутых?! Ты ведь не серьезно?! – едва не взвизгнула моя компаньонка, но было уже слишком поздно – дело было сделано, мы уже две недели как жили вместе. И всё же, если бы Нат узнала о моем происхождении сразу, едва ли она согласилась бы делить кров с одной из Грэхэмов, о чем она, спустя месяц после своего открытия, мне честно сама и призналась. – Погоди, но ведь твоя фамилия Палмер, а не Грэхэм! – восклицала первую минуту над моими вскрытыми картами Нат. Бедняга, откуда ей было знать, что я сменила фамилию? Ей следовало уточнить обо мне побольше информации, прежде чем соглашаться делить со мной крышу над головой лишь потому, что я не против алкоголя и сигаретного дыма. Следующие сутки после моего откровения Нат ходила в явном трансе от того, что связалась с одной из семейства “чокнутых”, однако не прошло и трёх дней, как она с новым огнем в глазах продолжила своё хобби – каждый вечер по моему возвращению из Лондона, огневолосая рассказывала мне свежие новости о моем семействе, от которых у неё порой мурашки по всему телу бегали. И не только у неё одной. – Что на этот раз? – поинтересовалась я у знакомого полицейского, ожидающего своего напарника в машине у дома моих родителей. – Действующая миссис Грэхэм в очередной раз сцепилась с еще не вступившей в свои официальные права миссис Грэхэм, – подняв на меня взгляд из-за опущенного окна, поджал губы Тэн. Тэну Бенсону было двадцать девять лет – я знала это точно, так как он, в своё время, учился на класс младше Энтони и сейчас время от времени обновлял о себе информацию в социальной сети, в которой значился у меня в друзьях. Когда-то этот застенчивый голубоглазый блондин с весьма завидным телосложением был влюблён в меня, но боялся мне в этом признаться, постоянно впадая в краску при каждом моем появлении на его горизонте. При таком цвете лица только круглая дура не поймёт, что именно у парня в голове, но он был слишком уж “хорошим” для меня, и так как я не хотела ранить хорошего человека, я делала вид, будто не замечаю его чувств. Благо он так и не набрался смелости мне признаться в своих душевных муках, а позже и вовсе наши пути разошлись на почве моей учебы в Лондоне. Тэн, как я уже сказала, был хорошим парнем, а хорошие парни, как известно, долго не пылятся на холостяцких антресолях. Едва ему исполнилось двадцать четыре года как он женился на первой же своей девушке, которая сразу разглядела в парне неограненный алмаз. Так уже в свои двадцать девять лет Тэн Бенсон успел дважды стать отцом – вторая девочка родилась чуть больше года назад. – А-а-а, Таша, – тяжело выдохнул мистер Иден, неслышно подошедший ко мне сзади. Этот грузный пожилой мужчина шестидесяти лет не имел на голове ни единого седого волоска не смотря на то, что уже успел обзавестись дюжиной внуков. Что поделаешь – в нашем маленьком городке все знали друг о друге порой даже больше, чем о себе. – Пришла поинтересоваться, что вновь произошло? Миссис Грэхэм сцепилась с миссис Элмерз. Подозреваю, что первая разбила губу второй, однако вторая решила умолчать о данном факте, так как отомстила своей обидчице серьезной царапиной на щеке. Вызов вновь оформили Фултоны. – Снова выписали штраф? – приподняла бровь я, заметив шевеление в кустах за отцовским гаражом. – Фултоны на вас разбогатеют, честное слово, – тяжело фыркнув, мистер Иден протер лоб белоснежным платком, после чего добавил. – Сочувствую, Таша. Ладно, нам пора ехать. На Цветочной улице подрались подростки, нужно разобраться… Моё внимание уже было всецело приковано к кустам, поэтому в ответ собеседнику я лишь положительно кивнула головой, после чего аккуратным шагом направилась к цели. Прежде чем полицейская машина развернулась, я успела подкрасться к кустам впритык. – Бум! – попыталась не слишком громко воскликнуть я, чтобы не перепугать детей больше необходимого, но меня, по-видимому, караулили с самого начала. Пятилетняя Жасмин с криком “А-а-а!” кинулась на меня из кустов словно маленький львёнок, в то время как двухлетняя Мия сидела на траве чуть поодаль и давилась смехом в свои крохотные ладошки. – Тётя Таша, тётя Таша, отпусти меня! – Жасмин бросалась смехом, словно цветным бисером, пока я, схватив девочку сзади, щекотала её бока. – Тётя Таша, тисе, у нас тут уклытие! – прошептала малышка Мия, приложив указательный пальчик к своим губкам. Для своих двух лет и девяти месяцев Мия весьма хорошо разговаривала, хотя, по сравнению с Жасмин, и была очень тихим ребенком. – У вас тут укрытие? – переступив через старый, неподстриженный куст кизила, переспросила я. – От кого вы укрываетесь? – окинув взглядом аккуратно разложенные вокруг разросшегося кустарника пластмассовые игрушки, поинтересовалась я, совершенно наплевав на тот факт, что забыла переодеться в домашнюю одежду. – Ото всех, – многозначительно ответила Жасмин, приподняв вверх указательный палец. – Вот как? Ото всех… Но я слишком большая для этого куста, так что предлагаю перенести штаб за дом. Согласны? – подтянув к себе Мию и взяв её на руки, предложила я, после чего встала на ноги и отправилась, как и предлагала, за дом. Жасмин, идущая рядом быстрым шагом, тут же схватила меня за свободную левую руку, чем отвлекла меня от указательного и среднего пальца Мии, которые она, по вредной привычке, вновь засунула себе в рот. – Мия, не засовывай пальцы в рот, – попросила я и как бы мимолетом добавила. – Где ваша мама? – Она в гараже спит, – не сбавляя шага, ответила Жасмин, увлекающая меня вперёд за собой. Уже спустя полминуты я с племянницами сидела на старой, почерневшей от проливных дождей лавочке, прислоненной к той самой стене дома, которая пятнадцать лет назад пострадала от энтузиазма Энтони. Правда черное пятно на стене располагалось слева, намного дальше от нас, так что сейчас оно не привлекало моего внимания. – Ну, малышки, как у вас дела? – улыбнулась я, усадив спокойную Мию к себе на руки и заглянув в глаза рядом сидящей Жасмин. – У нас как всегда всё хорошо, а у тебя как? – заулыбалась Жасмин, явно радуясь моему обществу. Желая честно ответить на вопрос племянницы, я вспомнила не лучшее знакомство с Ирмой Риордан, после чего нахмурилась и ушла в себя буквально на несколько секунд, как вдруг Мия выдернула меня из тяжелых мыслей о том, что в недалеком будущем мне определенно придется искать себе новую работу. – Потему Элизабет и Шилли лугаютя? Они так мешают спать маме, – тяжело выдохнула девочка. Даже портовые пушки не помешали бы их матери спать, но я не хотела разговаривать со своими племянницами на языке сарказма, поэтому решила не оглашать все свои мысли вслух. – Почему Ширли и Элизабет ругаются? – задумчиво переспросила я. – Просто они из одного теста, – попыталась улыбнуться я. – Из одного теста? – округлила глаза Мия. – Да, это как я с тобой, – убедительно кивнула головой Жасмин. – Мы с тобой никогда не лугаемся, – нахмурилась Мия. – Я имела ввиду, что ты моя сестра, значит мы слеплены из одного теста, – с нотками безнадежности вздохнула Жасмин. И вновь я мысленно заметила, что и здесь Жас права лишь фифти-фифти*, так как хотя у них и была общая мать, отцы-то у них были разные, и вновь мне пришлось сдержать свой сарказм (*50 на 50). Как объяснить детям отношения взрослых? Ведь объяснить подобное бывает даже сложнее, чем понять. Ширли, жена дяди Генри, буквально выжила своего мужа из дома, который он купил в молодости сразу после их свадьбы. Генри перебрался жить в дом к своему брату, который, по совместительству, являлся его соседом и моим отцом, а Ширли, уже спустя два месяца, заселила на его место своего любовника. Вместо того, чтобы разобраться с первой женой, развестись с ней и разделить имущество, наш добродушный дядя Генри попал в расставленные сети другой женщины – Элизабет Элмерз. У Генри и Ширли не было детей, зато у Элизабет было две дочери одна другой краше. Роканера, старшая дочь, работающая стриптизершей в Лондоне, дружила с головой куда лучше своей матери и сестры. Не смотря на свою профессию, Роканера была неплохой женщиной – по крайней мере я уважала её за честность. Вторая же дочь Элизабет, Хлоя, была сущим ходячим наказанием своей матери и, что-то мне подсказывало, что она являлась точным отражением её собственной молодости. Генри буквально запутался в сетях Элизабет, а когда понял это, было уже поздно – Элизабет, вместе со своей младшей дочерью, на данный момент пребывающей на шестом месяце беременности, переехала под крышу, которую ему благодушно и безвозмездно уже несколько лет предоставлял мой отец. Моему отцу, собственно, уже давно было безразлично, что именно происходит в его доме, так как он дни и ночи напролет проводил в своей мастерской. На его месте я бы погнала весь этот табор куда подальше из своего дома, за исключением дяди Генри конечно, но отцу действительно было наплевать. Как ни странно, но и в этом я его тоже понимала. Став соседками, Ширли и Элизабет начали бессмысленную и беспощадную войну за территорию, которая им даже не принадлежала. Ширли не желала отдавать Элизабет дом Генри, Элизабет же, в свою очередь, жаждала заполучить эти заманчивые квадратные метры. И только Генри оставался в стороне, не обременяя себя войной за территорию, которая, по факту, принадлежала ему. Все любили Генри за его добрую душу, но его добродушие зачастую перерастало в мягкотелость. Ему давно следовало вышвырнуть Ширли с её приживальцем из своего дома и избавиться от глупостей со стороны Элизабет и её младшей дочери, но он словно не находил в себе сил сказать твёрдое “нет” всем тем вздорным женщинам, которые облепили его, словно злобные осы бесплатный мёд. В сложившейся ситуации мне хотелось защитить всех своих близких людей, однако я сомневалась в том, что в силах защитить хотя бы себя. Я была правнучкой, внучкой, дочерью, сестрой и даже тётей, но едва ли я справлялась на отлично хотя бы с одной из этих многочисленных ролей. Все эти роли – это одно единое я, раздробленное на острые осколки. Кажется, у меня в душе никогда уже не будет покоя. А всё потому, что осколки прежде были цельной мозаикой, от которой внезапно отделились и потерялись пазлы, без которых картина уже никогда не сможет стать прежней. Глава 6. Одной из причин, почему я променяла аренду квартиры в Лондоне на аренду “спичечного коробка” в глухомани под столицей, была моя прабабушка. Амелии Грэхэм без трех месяцев было девяносто три года и, хотя она держалась бодрячком, Элизабет вздумалось поднять в нашей семье тему дома престарелых. Прабабушка не требовала к себе особого внимания или ухода, обладая в свои девяносто два невероятно трезвым умом и отточенной способностью передвигаться по дому со скоростью полуторагодовалого ребенка – то есть достаточно быстро, чтобы самостоятельно организовывать себе завтраки, обеды и ужины. Отец и Генри наотрез отказались сдавать свою бабушку по отцовской линии в дом престарелых, но Элизабет всё ещё грела свои грязные надежды, с жадностью смотря на квадратные метры Амелии. – Эта нехорошая женщина хочет забрать мою комнату, – смиренно улыбнулась бабушка, сидя в своем кресле-качалке напротив небольшого окна, за которым виднелся березняк. – Этот дом построил мой муж, в нем я родила своего сына, воспитала внуков и увидела правнуков, у которых уже есть свои дети. Элизабет больше не заговаривает с Генри о доме престарелых, но я знаю, что она ждёт моего исчезновения, чтобы отдать мою комнату своей беременной дочке. Она говорила об этом Хлое на кухне, не заметив моего появления. По крайней мере эта алчная женщина боится того, что если меня отдадут в дом престарелых, я начну отдавать свою пенсию тебе… О, мой бедный внук! Когда же Генри уже наконец хватит ума и душевных сил выпроводить этих бездельниц из нашего дома?! …За последние десять лет наш дом изменился до неузнаваемости – только спальня родителей по прежнему оставалась спальней родителей. Генри переехал в пустующую комнату моих братьев, позже подселил к себе Элизабет, а еще немногим позже Жасмин и Мию переселили из спальни для девочек, в которой прошло всё моё детство с сёстрами, на первый этаж в маленькую комнатушку, которая всю жизнь, сколько себя помню, принадлежала прабабушке. Нашу же детскую, просторную комнату, отдали Хлое и её еще не родившемуся ребёнку, поясняя это тем, что её животу нужно больше пространства, чем моим племянницам. Бабушку же переселили на чердак, перед этим утеплив его и настроив открытый лифт – по-другому сюда подняться либо спуститься было невозможно. По факту бабушка жила в отдельной части дома, где её никто не мог побеспокоить, и она, в свою очередь, никого не беспокоила. Каждый день она наматывала круги по чердаку, трижды в день спускаясь на кухню, чтобы приготовить себе, а иногда и ближайшим родственникам, чего-нибудь съестного. Элизабет умела готовить только самые простые блюда вроде яичницы или макарон, зато бабушка готовила так, как, пожалуй, никто больше не умеет готовить во всей Британии. Это было не удивительно – её руки кормили не одно поколение нашей семьи. Приготовление еды разбавляло её преклонную старость тремя-четырьмя часами в сутки, еще пару часов занимали Жасмин и Мия, обожающие бабушкины рецепты, сказки, и её “таинственный” чердак, переполненный чудокаватыми вещицами из прошлых веков и всё равно остающийся достаточно просторным для тихой старости. Старалась не забывать заглядывать в гости к бабушке и я, регулярно приходила к ней в гости моя сестра Пени со своей семьей, остальные и так не давали о себе забыть, а некоторые не давали от себя и отдохнуть, хотя всем и хотелось бы того. Едва ли бабушка чувствовала себя одинокой, но я не решалась у нее спросить об этом напрямую, возможно, боясь услышать противоречащий моим желаниям ответ. – Все мы одиноки, – лежа на диване в пижаме в виде коротких хлопковых шорт и белого топа, Нат выпустила струю сигаретного дыма в потолок, в ответ на мои мысли на счёт Амелии. – Ей ещё повезло, что у неё есть родственники, которые задумываются о подобном. – Едва ли состояние в родственных связях со мной можно считать везением, – криво ухмыльнулась я, сидя справа от входной двери на деревянном столике, который мы с Нат обычно использовали для прессы. Мы договорились не курить в стенах дома, чтобы мебель не пропахла дымом, но на улице начался дождь, а у Нат сегодня был сложный день, так что выкурить одну сигарету в гостиной сегодня для неё не считалось преступлением. Я тоже хотела курить, но сегодня решила воздержаться. В конце концов в моей жизни бывали дни и похуже, да и я была уверена в том, что сигареты мне ещё понадобятся. – Ненавижу подростков, – совершенно спокойным тоном произнесла Нат, запустив очередное кольцо дыма в потолок. Натаниэль – так звучало полное имя моей соседки. Во всем мире данная форма имени официально признана мужской, но история о том, как так получилось, что такую красивую девочку назвали звонким мужским именем и, впоследствии, не переименовали, слишком длинная, а я сегодня не способна на длинные истории. Нат работала учителем французского языка в местной старшей школе. Пожалуй, она была самым брутальным учителем французского, которого я только встречала на своем пути – до встречи с ней еще никто в моей практике не произносил летящий французский словно мотодор на корриде. Подростки при виде её трепетали – ею восхищались и её боялись, с ней хотели дружить сопливые девчонки и мечтали переспать прыщавые девственники. Она была эталоном современного учителя, грозой среди коллег-старпёров и подражанием для молодых практикантов. Сегодня какой-то очередной влюблённый в неё подросток вложил в её учительский журнал анонимное любовное послание и, честно говоря, ему повезло, что он решил остаться анонимом – иначе бы Нат заставила его съесть его наивную писанину вместе со всеми его грамматическими неточностями. “…Chaque jour je pense à toi, j'aime ton sourire et je rêve de te rencontrer dans le coulloir de l'école…”. По-видимому парнишка хотел донести до Нат то, что он каждый день думает о ней, наслаждается её улыбкой и мечтает о встрече с ней на школьном коридоре. – Он либо заика, либо страдает хронической, неконтролируемой страстью к удвоенным согласным, – недовольно хмурила лоб Нат. – Я не для того учу этих недоумков, чтобы они даже любовное послание без ошибок написать не могли. Я хотела сказать, что парень всего лишь описáлся в одном-единственном слове “coulloir”, почему-то совершенно необъяснимо доставив лишнее “l”, однако я вспомнила построение единственного предложения в его записке и пришла к выводу о том, что составить его можно было бы более грамотно, потому и не стала тратить свои силы на защиту таинственного анонима. – Жаль, что тучи небо заволокли, звёзд из-за них не рассмотреть, – не докурив, Натаниэль потушила в натёртой до блеска хрустальной пепельнице сигарету, явно переживая из-за закончившегося на прошлой неделе освежителя воздуха. Что происходит? Мие два года и девять месяцев, ей необходима серьезная операция на правом лёгком. Чем раньше операция будет проведена, тем лучше её крохотный, но ежедневно растущий организм зарубцует шрамы. Самые результативные операции на детских легких, затронутых подобным недугом, проводятся в Берлине. Подобная процедура стоит столько, сколько одному человеку нереально заработать за ближайшие пять лет, при этом работая без выходных двадцать пять часов в сутки. У нас был год, не больше, чтобы накопить необходимую сумму. Позже Мие прогнозируют серьёзные проблемы со здоровьем, которые могут не позволить ей больше вести обычный образ жизни здорового ребенка. Благотворительный счет был открыт, рекламные акции выброшены в сеть и прессу, но оказалось, что люди, в большинстве случаев, одиноки в своем горе. За месяц с момента открытия счёта на нём накопилось всего лишь 103 $. Мне нужна была сумма, равная 157 000 $. И это только на операцию с последующей полноценной реабилитацией, без учета проживания хотя бы одного взрослого родственника в пределах Берлина в течении всего предоперационного и реабилитационного периода. Без учета стоимости тех лекарств, которые Мия на данный момент принимает, чтобы глушить свою одышку и сжатие под рёбрами, которое стало проявляться чаще одного раза в месяц… Сто пятьдесят семь тысяч долларов… Эту сумму можно повторять бесконечно. Даже если я продам обе свои почки, мне всё равно не хватит денег. Почки остальных членов моей семьи не в счёт – все забракуют по старости, либо по преждевременной изношенности. Оставалось только узнать, смогу ли я жить без печени, селезёнки и пальцев ног. Ничего ценнее органов и частей тела в моём арсенале давно уже не осталось. Итак, мой рабочий день на новом месте начинался в два часа дня. Приезжая в “Изумрудный город”, я парковалась рядом с машиной Джины, после чего мы с Кристофером ехали за Ирмой. Я не до конца понимала, зачем за девчонкой необходимо ехать двум взрослым людям, но не хотела оспаривать право Кристофера на вождение автомобиля, чтобы он вдруг ненароком не подумал, будто я покушаюсь на его хлеб. – Сегодня у вас мини-гольф? – как только мы выехали в Лондон, решил начать непринужденный разговор Кристофер. – Не у нас, а у нее, – заметила я. – Ошибаешься. Гольф – одно из немногих её занятий, которые распространяются и на её компаньонку. – Компаньонку? – ухмыльнулась я. – Мы теперь так будем это называть? Что ж, всё лучше, чем быть няней или надзирательницей. Ты хорошо знаком с её расписанием? – У меня хорошая механическая память. Я каждый день занимаюсь тем, что развожу Ирму по её интересам – волей-неволей маршруты запоминаются. – Да ну-у-у… Можешь рулить без навигатора? – задорно ухмыльнулась я. – Что за погода, – улыбнувшись в ответ, заметил Кристофер. – Как думаешь, будет сегодня дождь? – Да брось, прогноз погоды обещал беспросветную и безветренную облачность. – Тогда, скорее всего, занятия по гольфу пройдут на открытой местности… Слушай, не знаю как сегодня, – внезапно выпалил мой собеседник, – но мы должны с тобой как-нибудь пересечься после работы, чтобы выпить по чашке горячего шоколада. В конце-концов мы с тобой единственная компания в этом опустевшем особняке.