Офелия схватилась за щеку. Ее пронзила острая боль, как будто в лицо вцепилась когтями разъяренная кошка. Если Торн и заметил это, то никак не отреагировал. Фрейя скрылась в толпе, оставив после себя напряженность, которую не удалось рассеять даже весельчаку Годфруа. – Н-да, в детстве она не была такой злыдней, – сказал он, покачав головой. – Видимо, это материнство испортило ей характер. – Мне плевать на нее. Торн произнес это не так уж враждебно, но довольно решительно. Однако Годфруа ничуть не обиделся. – Да, верно! Ты ведь теперь должен думать о своей семье! – воскликнул он, снова хлопнув Торна по спине. – Мне заранее жаль женщину, которой суждено каждое утро видеть твою мрачную физиономию. – Мрачную физиономию, которую ты разукрасил на свой манер, – бесстрастно напомнил Торн. Годфруа с хохотом провел пальцем по своей брови, словно воссоздавая шрам Торна у себя на лице. – Я придал тебе оригинальности, так что скажи мне спасибо! Да еще будь благодарен за то, что сохранил глаз! Офелия, которая держалась за горевшую щеку, утратила последние иллюзии. Значит, этот добродушный весельчак Годфруа – всего лишь циничное животное?! Когда он с хохотом удалился, она мысленно взмолилась: «Пусть я никогда больше не встречусь ни с одним Драконом!» Эта семейка внушала ей ужас, и того, что ей уже довелось увидеть, казалось более чем достаточно. Торн двинулся дальше. В просторном вестибюле дышалось намного легче, но было еще слишком людно, чтобы Офелия могла заговорить. Она с жалостью думала о тетушке Розелине, одиноко сидевшей в гримерке. И шла следом за Торном, надеясь, что он уведет ее не слишком далеко. Торн прошел мимо билетной кассы к гардеробу. Там не было ни души. Офелия сочла это место идеальным для беседы, но, к ее удивлению, Торн не остановился. Миновав ряд шкафов для одежды, он направился к тому, на котором висела табличка «интендант». Неужели он хотел взять плащ? Торн вынул из кармана связку ключей, выбрал один из них, позолоченный, и вставил его в замок шкафа. Когда он открыл дверь, Офелия увидела внутри не вешалки с одеждой, а небольшое круглое помещение. Торн дернул подбородком, что, видимо, означало приглашение войти, и запер за ними дверь на ключ. В комнатке, довольно прохладной, не было никакой мебели, зато вдоль всей стены шли двери, окрашенные в разные яркие цвета. Очередная Роза Ветров. Они могли бы поговорить здесь, но помещение было проходным, и Торн уже вставил ключ в скважину одной из дверей. – Я не должна уходить слишком далеко, – прошептала Офелия. – Еще несколько шагов, – сухо ответил Торн. Они прошли через две-три такие же Розы Ветров и наконец оказались в каком-то непроницаемо темном холодном помещении. У Офелии перехватило дыхание от стужи. Торн развернул к себе настенный газовый рожок, подкрутил колесико, и слабый огонек кое-как разогнал темноту. Офелия растерянно огляделась и увидела, что они находятся в привокзальном зале ожидания. Все скамейки были сплошь покрыты инеем, ледяные сталактиты свисали с окошек билетных касс, с багажных тележек и циферблата стенных часов, давным-давно не показывавших время. – Что это – заброшенный вокзал? – Только зимой, когда снег заваливает рельсы, – буркнул Торн, выпустив изо рта облачко пара. – Поезда ходят в теплые месяцы. Я думаю, здесь нам никто не помешает. – И вы можете свободно передвигаться повсюду с помощью ваших ключей? – спросила Офелия, стуча зубами от холода. – Лишь в общественных учреждениях и административных зданиях, – объяснил Торн, направившись к чугунной печурке в углу. Присев на корточки, он чиркнул спичкой, поджег газету, убедился, что тяга в порядке, добавил топлива и развел огонь. С тех пор как Офелия поднесла ему бокал шампанского, он ни разу не взглянул на нее. Может быть, его смущало ее мужское обличье? Офелия подошла к печке и протянула к огню руки в перчатках. Горьковатый запах старой горелой бумаги показался ей восхитительным. Торн продолжал сидеть на корточках, пристально глядя в топку. На его лице плясали причудливые тени и отсветы огня. Наконец-то Офелия могла смотреть на него сверху вниз, и это ее вполне устраивало. – Вы хотели говорить со мной, – буркнул он. – Я вас слушаю. – Мне пришлось оставить свою тетку одну в Опере. Сегодня вечером она очень странно ведет себя. Вслух перебирает воспоминания о далеком прошлом, а когда я с ней говорю, не слышит меня. Торн поднял голову и бросил на невесту стальной взгляд. Его светлая бровь, рассеченная надвое шрамом, была удивленно поднята. – И это все, что вы хотели мне сообщить? – недоверчиво спросил он. – Но она действительно в каком-то странном состоянии, уверяю вас. Сама не своя… – Вино, курительная смесь, ностальгия, – перечислил Торн сквозь зубы. – Ничего, это у нее пройдет. Офелия собралась было ответить, что тетушка Розелина вполне достойная особа и не грешит такими слабостями. Но тут печка выпустила облако едкого дыма, и девушка судорожно закашлялась, отчего у нее внутри снова вспыхнула жгучая боль. – Мне тоже нужно с вами поговорить, – объявил Торн. – Вы должны помешать моей тетке ехать завтра на охоту. Офелия была поражена. Она ожидала чего угодно, только не этого. – Судя по всему, она твердо намеревается быть там, – возразила она. – Это безумие! – прошипел Торн. – Вся эта традиция – чистое безумие! Звери только что проснулись после зимней спячки, они голодны и свирепы. Каждый год мы теряем нескольких охотников. И, кроме того, мне не очень понравились намеки Фрейи. Драконам не по душе беременность моей тетки. По их мнению, она стала чересчур независимой. Офелия вздрогнула всем телом, и не только из-за холода. – Можете мне поверить, я и сама не испытываю ни малейшего желания присутствовать на охоте, – сказала она, потирая ноющее ребро. – Но только я не представляю себе, каким образом смогу помешать намерениям Беренильды. – Подыщите веские аргументы. Офелия задумалась. Конечно, она могла бы упрекнуть Торна в том, что он больше заботится о своей тетке, чем о невесте, но к чему бы это привело?! А главное – она разделяла его дурные предчувствия. Если они ничего не предпримут, эта история может кончиться очень скверно. Девушка покосилась на Торна. Он по-прежнему сидел на корточках, в шаге от нее, поглощенный созерцанием вокзальной печки. Она невольно задержала взгляд на длинном шраме, рассекавшем его щеку. Разве можно считать родными людей, которые наносят такие раны?! – Вы никогда не рассказывали мне о своей матери, – прошептала Офелия. – У меня нет никакого желания говорить на эту тему, – сухо оборвал ее Торн. Офелия не посмела настаивать. Но Торн, вероятно, расценил ее молчание как обиду, потому что бросил на нее тревожный взгляд из-за плеча. – Я неудачно выразился, – ворчливо сказал он. – Это всё из-за охоты… По правде говоря, я куда больше тревожусь за вас, чем за свою тетку. Эти слова застали Офелию врасплох. Вместо ответа она снова протянула руки к печке. Теперь Торн смотрел на нее с пристальной зоркостью хищной птицы. Сидя на корточках, он как будто не мог решить, что ему делать. Потом вдруг неловко протянул руку и схватил Офелию за запястье, прежде чем она успела отстраниться: – У вас кровь на ладони. Офелия, растерянно мигая, смотрела на свою перчатку чтицы. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, откуда у нее на руке кровь. Сняв перчатку, она коснулась щеки и почувствовала на ней открытую ранку. Торн не заметил ее из-за ливреи Мима. Иллюзия скрывала все подлинное – царапины, родинки, очки – под безупречно гладкой кожей лакея. – Это ваша сестра, – сказала Офелия, надевая перчатку. – Она обошлась со мной без церемоний. Торн разогнул свои длинные ноги, поднялся и опять стал несоразмерно высоким. Черты его лица заострились, как лезвия бритвы. – Она на вас напала? – Только что, в зале Солнца. Я не сразу уступила ей дорогу. Торн стал бледным, как его шрамы. – Я не знал… я ничего не заметил… Он говорил еле слышно, словно стыдясь, что не выполнил свой долг. – О, это не так уж страшно, – заверила его Офелия. – Покажите мне. Офелия вся сжалась под ливреей Мима. – Говорю вам, ничего страшного. – Позвольте мне самому об этом судить. – Это вас не касается! Торн изумленно взглянул на Офелию, хотя из них двоих она была удивлена своим поведением гораздо сильнее. Впервые в жизни девушка на кого-то повысила голос. – А кого же касается, если не меня? – напряженно спросил Торн. Офелия понимала, что оскорбила его. Ведь он задал вполне законный вопрос: скоро этот человек станет ее мужем. Офелия набрала побольше воздуха в грудь и постаралась унять дрожь в руках. Ей было холодно, ей было больно, а главное – ей было страшно. Страшно вымолвить то, что она хотела ему сказать. – Послушайте, – прошептала она. – Я очень благодарна вам за заботу и поддержку. Однако есть одна вещь, которую вы должны знать обо мне. И Офелия заставила себя посмотреть прямо в пронзительные глаза Торна: – Я вас не люблю. Несколько долгих секунд Торн стоял не двигаясь. Его застывшее лицо ничего не выражало. Потом он наконец зашевелился, но лишь для того, чтобы вытащить из кармана часы, словно время внезапно приобрело для него решающее значение. Офелия снова взглянула на него, и зрелище не доставило ей никакого удовольствия – застывший взгляд, устремленный на циферблат, и крепко сжатые губы. – Это из-за чего-нибудь, что я вам сказал… или, наоборот, не сказал? Торн задал вопрос, с трудом выговаривая слова и не отрывая глаз от часов. Офелия никогда еще не чувствовала себя так неловко. – Это не ваша вина, – выдавила она. – Я выхожу за вас замуж, потому что у меня нет выхода. Но я не испытываю к вам никаких чувств. Я никогда не стану вам женой, не рожу вам детей. Простите меня, – закончила она, совсем уж тихо, – я очень сожалею, что ваша тетушка сделала такой неудачный выбор. Офелия испуганно вздрогнула от резкого щелчка: Торн захлопнул крышку часов. Согнувшись, он присел на скамью, слегка оттаявшую от печного жара. Его бледное осунувшееся лицо никогда еще не выглядело таким бесстрастным. – Значит, теперь я имею право отвергнуть вас. Понимаете?