ГДЕ ДЖЕННИ? задавал вопрос один плакат, а другой объявлял: ЛИЧНОСТЬ ДЖЕННИ УСТАНОВЛЕНА. ГДЕ ЖЕ ОНА? Третий плакат содержал прямой призыв, обращенный к прохожим: ВЫ НЕ ВИДЕЛИ ДЖЕННИ? Теперь уже не было подозрений относительно того, что Дженни могла быть соучастницей убийства. Ни один джентльмен не мог позволить себе сказать ничего подобного по поводу подопечной Уоттерсона, Уоттерсона и Хинчоу. Дженни, по всеобщему мнению, была другой жертвой, и сейчас, наверное, находилась на пути в Аргентину. Весьма известный доктор с Харли-стрит высказывал свои соображения относительно того, можно ли накачать наркотиками (и увезти в Аргентину) девушку телосложения Дженни и, судя по всему, считал, что, если ее не ввели в заблуждение, будто кто-то из дорогих ей людей внезапно заболел в Аргентине и призывает ее, невозможно переправить ее с одного корабля на другой без какого-то содействия с ее стороны. С другой стороны, известная романистка в статье «Могут ли наши девушки без риска ходить по улицам?» приводила пару удивительных примеров того, что едва не случилось с дочерьми ее друзей, когда они, прогуливаясь по Риджент-стрит, поравнялись с больничной медсестрой. Становилось ясно, что, если убийца переодевается медсестрой, может произойти все, что угодно. При таких обстоятельствах отрадно сознавать, что все морские порты охраняются… Нэнси читала все это в кафе в Блумсбери. Она пробыла на работе несколько дольше обычного, чтобы не пропустить мистера Фентона, потому что мистер Арчибальд Фентон должен был вернуться не просто из клуба, но и от ростовщика, с деньгами для старшей сестры Джойс. В пять часов она решила больше не ждать. В любом случае она не может послать деньги в Танбридж-Уэллс, не получив весточки от Дженни. Оказавшись на улице, она купила газеты и стала читать их за чашкой чая с батской булочкой. Она представила себе, что ищет Дженни по описанию и фотографии. Безнадежно опознать настоящую Дженни, не имея никаких других сведений. Фотограф снял мисс Уинделл в один из тех неудачных моментов, когда бываешь в вечернем платье и смотришь на очень некрасивого маленького человечка с огромным галстуком-бабочкой. Нэнси была уверена, что слишком многих девушек успевали застигнуть именно в такой позе, чтобы какая-либо из них могла привлечь особое внимание. А потом, читая про все эти ужасы, которые не случились с Дженни, она вдруг подумала: ведь, наверное, мистер и миссис Уоттерсон беспокоятся? Мистер Уоттерсон, разумеется, был Опекуном и Поверенным, и таким образом принадлежал к тем двум категориям, которые известны тем, что не проявляют беспокойства, когда их подопечный, с чьими деньгами они имеют дело, пропадает. Кроме того, ему было восемьдесят лет, и девятнадцатилетней Нэнси казалось — единственное, что должно беспокоить джентльмена восьмидесяти лет, это условия и перспективы в мире ином. Но несмотря на это и даже на то, что мистер и миссис Уоттерсон не были связаны с Дженни узами родства, они могли беспокоиться о ней. Разве она не должна постараться успокоить их? Но каким образом? Написать анонимное письмо измененным почерком? Это безопаснее, чем напечатать на машинке, потому что детективы всегда обнаруживают неправильно стоящее в пишущей машинке «е» и принимаются искать по всему Лондону, пока не найдут. Она не может опустить письмо в Челси, но может купить открытку в ближайшем почтовом отделении и тут же отправить ее. Написанное левой рукой, большими буквами, послание гласило: ВАША ПЛИМЯНИЦА ЖЕВА И ЗДАРОВА НЕ МОГУ СОБЩИТЬ БОЛШЕ ОБУТА В РЕНТОНФРЕРЗ. ДРУГ Нэнси и в этот раз осталась довольна тем, как у нее получаются письма. Во-первых, племянница. Никто из читателей газет не мог предположить, что Дженни племянница мистера Уоттерсона, но тот, кто встречался с Дженни и слышал, как она говорит о «дядюшке Хьюберте», мог сделать именно такую ошибку. Затем ботинки. Ботинки Дженни, купленные у «Рентон-Фрерз», теперь находились в квартирке Нэнси. Мистер Уоттерсон мог бы посчитать письмо шуткой какого-нибудь полоумного, но упоминание ботинок определенной фирмы, что могут подтвердить слуги, в сочетании с ошибкой относительно племянницы, делали письмо убедительно подлинным. Она опустила открытку в почтовый ящик и отправилась домой. В омнибусе она раздумывала о ДРУГЕ, и решила, что это капитан баржи, которая сейчас медленно ползет к Ньюкаслу. II Элис сказала: — Как это я могла забыть про ее часы! Кухарка рассказывала им о своем знакомом по имени Альфред Труби, которому отрезало большой палец циркулярной пилой. — Как это выглядело, миссис Прайс? — спросила Хильда. — Какой чай горячий, — пожаловалась она, наливая чай в блюдце и дуя на него. — Да уж ничего хорошего, — ответила кухарка, качая головой. — Просто страшно. И вот, я вам говорю, никогда не знаешь, что может с тобой случиться. За пять минут до того, как это произошло, он нипочем бы не подумал, что лишится пальца, а через пять минут большого пальца как не бывало, и хоть бы все лучшие хирурги собрались, никто бы не приставил его обратно. — Неужели пила отреза́ла ему палец целых десять минут? — спросила Хильда, которая только что открыла самый удачный способ дуть на чай, так что получалась рябь. — Я думала, в один момент. Посмотри-ка, Элис. — Она подула еще. — Как маленькие волны. Элис сказала: — Как же это я забыла про ее часы. Прямо на меня не похоже. — Часы? — переспросила кухарка, готовая сменить тему. — Вы рассказывали про пилу, и тут меня как осенило. Часы мисс Дженни. — Посмотри-ка, Элис, — сказала Хильда. — Ты про часы, которые она носила? — Ну да. Все в бриллиантах и все такое прочее. Я ничего не говорила о них мистеру Меригольду. — Ну же, Элис, посмотри! Как красиво! — Ерунда это, Хильда, — резко сказала кухарка. — Тут есть вещи поважнее. Ее часы, Элис? Ну как же ты так сглупила! — Мне в голову не пришло. — Кому нужны эти дурацкие старые часы? — спросила Хильда, раздраженная, как всякий художник, посторонним вмешательством как раз в тот момент, когда совершенство было достигнуто. — Ну как же, нужны. — Если бы меня спросили, я бы сказала, что, если уж ее не нашли по платью и шляпе, то вряд ли найдут, если будут спрашивать время, чтобы взглянуть, какие часы. — Да не в этом дело, Хильда, — возразила Элис. — Как раз часы, если что-то… если бедная мисс Дженни… если ее… — Она всхлипнула и предоставила дальнейшие объяснения кухарке. — Первым делом они, — сказала кухарка выразительно, обращаясь к Хильде, — продадут часы. За такие часы можно много получить. Бриллианты ведь настоящие, Элис? Элис кивнула. — Ну вот. А полиция обойдет всех… — Скупщиков краденого, — перебила Элис, почерпнувшая сведения об этом из книжек Дженни. — Всех ростовщиков. И будет спрашивать: «Никто не пытался продать вышеупомянутые часы?», и так они получат описание этого человека, а это будет ключ к разгадке, поняла? — Да ладно! — ответила Хильда и допила свой чай. Поэтому, когда мистер Уоттерсон вернулся домой из своей конторы в шесть часов, Элис пошла и сказала ему, о чем она забыла сообщить. Мистер Уоттерсон позвонил инспектору, и Элис подробно рассказала ему, как выглядят часы Дженни, а затем инспектор Меригольд сделал именно то, что предполагала кухарка. А примерно в десять часов мистер Уоттерсон снова позвонил инспектору Меригольду, и инспектор снова появился в доме на Экейша-роуд. Снова Элис отправилась в кабинет, но на этот раз ее спросили только про ботинки мисс Дженни. Когда она дала ответ, инспектор и мистер Уоттерсон с серьезным видом покивали друг другу, а чуть позже инспектор Меригольд ушел. И в одиннадцать часов, чувствуя, что теперь-то он полностью расчистил площадку, как в давние времена на стадионе «Лордз», лег спать пораньше, готовый завтра целый день участвовать в игре. III Без двадцати семь мистер Арчибальд Фентон миновал Челси-Бридж в своем «Сандемане-6», направляясь в Эндоувер. Как сказал один критик, успех «Стада овец» был обусловлен тем, что роман поднял множество проблем. Одна из них встала перед автором — завести шофера или водить автомобиль самому. Мистер Фентон решил не заводить шофера по весьма обоснованной причине, а именно — тот, кто водит автомобиль, всегда при автомобиле, в то время как, если машину водит шофер, она в самый неподходящий момент может понадобиться жене, а он чувствовал, что восхищение жены может иссякнуть, если постоянно объяснять ей, как необходимо для его искусства взять автомобиль на сегодняшний вечер. Разумеется, он не говорил всего этого Фанни. Он объяснил довольно просто, что для его искусства необходимо, чтобы они жили по средствам, и, что, хотя это неудобно им обоим, ему кажется, им стоит попробовать обойтись без шофера. Фанни высказала весьма неразумное желание тоже научиться водить автомобиль, но муж сказал, что, сознавая всю нелепость своих волнений, будет тем не менее ужасно нервничать, зная, что Фанни разъезжает на автомобиле одна, особенно в Лондоне. Мистер Фентон водил хорошо. Это было его единственным физическим достижением, если не считать полноты; потому что, хотя в последние года два он стал заядлым игроком в крикет, играл он скорее плохо, чем хорошо, с видом человека, предпочитающего играть неважно, отдавая дань литературной традиции. Ведя автомобиль, он с приятным удовлетворением, которое, правда, время от времени покидало его, думал о своих переговорах с ростовщиком. Он был, как ему казалось, совершенно в образе, вплоть до того, что потихоньку, прежде чем войти, снял галстук и поднял воротник пальто. Продемонстрировав, таким образом, свою бедность, он изложил историю о больной жене Джесси, которой в свое время преподнес эти часы как свадебный подарок, и о насущной необходимости вывезти ее за город на две недели. Его зовут Уильям Мейкпис Теккерей — да, подумал мистер Фентон, тоже очень неплохое имя. Ростовщик, которому, судя по всему, было все равно, сколько у мистера Теккерея больных жен, неохотно выдал ему двенадцать фунтов десять пенсов. Мистер У.М. Теккерей покинул лавку с квитанцией в кармане жилета. Нашел свой автомобиль. Вновь повязал галстук и отогнул воротник. И тут он вспомнил о Джулии и о насущной необходимости вывезти ее за город на две недели. Джулия Трехерн была необычайно красивой и умной актрисой, замужем за своим Искусством и мистером Аллисоном уже десять лет, и не имела ни малейшего намерения изменять ни тому, ни другому. Она действительно преданно любила и Искусство, и мужа. Но и она, и мистер Аллисон прекрасно понимали, что актрисы отличаются от других женщин и что в известных границах ей необходимо быть всем для всех мужчин, в особенности, если они имели или могли иметь отношение к театру. Джулия держалась точно в установленных границах, получая большое удовольствие, и, как и муж, заботилась о том, чтобы это не получало огласки. Мистер Арчибальд Фентон (который, однако, не вполне знал правила) был ее последним завоеванием, и он только что вспомнил, что в пятницу у нее день рождения. В пятницу. А сегодня среда. Приобрести ей подарок можно было бы без труда еще до отъезда из Лондона, но слишком поздно выбирать что-либо особенное, что он сделал бы с любовью и вниманием, вспомни он раньше. А ведь подарок дожидается его: часы с выложенной бриллиантами буквой «Д» — Джулия! Мистер Фентон вернулся в лавку. С извинениями и упоминаниями о дядюшке Мейкписе, у которого, как он вдруг вспомнил, он еще не занимал, выкупил часы. Он понял, что, если бы продумал все это раньше, то мог бы купить их прямо у Нэнси дешевле, но он был удивительно честен в денежных делах и не пожалел, что подписал чек, который отправил ей. Он забрал часы с собой в дом. Они лежали у него в кармане, когда он поднимался к Хрустальному Дворцу. Завтра он отошлет их Джулии вместе с письмом… с таким письмом… и тогда! — кто знает? Даже, может быть, в следующее воскресенье… Спускаясь по Ривер-Хилл, он остановился, думая об этом, и принялся составлять письмо. Когда он подъезжал к Танбриджу, оно превратилось почти в поэму… ЧЕТВЕРГ