Наденька! Надежда! Никогда я не думал, что эта субстанция станет мне вдруг интересна. Волосы у нее теперь темно-русые, щеки круглые, а глаза зеленые — в них можно утонуть. И еще красивые полные губы над круглым подбородком. Они по-прежнему кривились в усмешке, как и раньше, в тринадцать лет, однако теперь мне все виделось по-другому. Ее лицо постоянно теперь стояло передо мной в окружении волнистых волос. Добравшись до Самары и обойдя ее стороной, мы расположились на обед, собираясь закусить кто чем может. И уже полезли за продуктами, как снова раздался вопль корявого капитана: — Не сметь закусывать! Отдыхайте пока! Все слышали?! В губах у Лихунского шевельнулась ухмылка. — Боря, где у нас тренога, котел? — спрашивал капитан. — На месте, командир, — отвечал Боря Ильин. — Даже дрова. — Тогда разводи… Минут через сорок в зеленых котелках у нас уже были щи. И мы хлебали их, наслаждаясь горячим варевом и вкусным хлебом из запасов. Капитана звали Евгений Иванович. Фамилия у него была тоже простая — Платов. Прапорщик Борис оказался замечательным поваром. — Он у нас постоянно варит, — говорил один сержант. — Как поедет, так и варит. И никогда не спорит. Ему поваром быть бы… Майор Лихунский, несмотря на уговоры, от щей отказался. Открыл свой ящик, достал палку сервелата, отрезал кусок и, сидя в траве, стал жевать тугое, как посох, солоноватое мясо. Должность координатора от УВД ему явно не нравилась. У омоновца Платова и то, казалось, было больше власти, чем у майора Лихунского. Таким образом, с остановками на обед, ужин и завтрак, мы прибыли на место в течение двух суток. Три водителя беспрестанно менялись во время движения, особенно ночью. Все трое были аттестованными сотрудниками милиции. — Чаще меняйтесь, ребята, — беспрестанно напоминал капитан Платов. Иногда он брал в руки рацию, выходил на связь с колонной и останавливал движение, чтобы сменить усталых водителей. Лихунский молча наблюдал за происходящим, не мешая капитану. А под конец, перед самым прибытием, его скрутило: майор лежал пластом на заднем сиденье, трясясь на неровностях дороги, и вслух молил бога, чтобы доехать живым. — В животе ноет, — жаловался он. — В глазах рябит… К нему вызвали врача — худощёкого старшего лейтенанта в пятнистой одежде, ехавшего на медицинском «уазике». Тот ощупал больного, заглянул к нему в рот, прослушал грудь и велел выпить таблетку левомицетина. Но майор отказался. — Могу предложить носилки, — продолжал терапевт. — За вами следует наблюдать. — Носилки майору, — скомандовал Платов. Два сержанта, стуча ботинками, отправились к «уазику». И вскоре носилки уже лежали вдоль заднего сиденья, а майора Лихунского укладывали на них, взяв за плечи и ноги. — Я сам, — говорил тот надтреснутым голосом. Его не слушали. Опустили на клеенчатое основание, взялись спереди и сзади и потащили. Ногами вперед. Потом развернулись внизу и понесли все же вперед головой. — Жалко подлеца — человек все-таки, — произнес Платов, но провожать носилки не стал. Следом за носилками отправилась личная вещь «командора» — зеленый штабной ящик. «Что меня ждет впереди — одному богу известно, — думалось мне беспрестанно. — Однажды он уже вывел меня из пекла. Интересно, как он обойдется со мной на этот раз?» Крохотный образ лежал у меня в нагрудном кармане, в материнском платочке, и я ни разу на него не взглянул. Казалось, если я разверну платок, то исчезнет тепло, идущее от платка. Глава 25 Тепло от платка осталось, зато пропали остатки разума у нашего координатора. По прибытии на место, Лихунский выбрался из санитарного микроавтобуса, и здесь у штабиста возник административный зуд. Он велел всем построиться и стал зачитывать сообщения, поступившие на его сотовый телефон. — Приказом начальника УВД! — громко и с расстановкой декламировал он. — Присвоить очередное специальное звание «подполковник милиции» — майору Лихунскому Борису Анатольевичу. Вероятно, он ждал, что ему станут хлопать благодарные подчиненные, однако сообщение не вызвало энтузиазма — было лишь слышно как в отдалении громко орет ворона и шуршат колеса на шоссе в отдалении. — Так что попрошу, — продолжил майор, — отныне называть меня подполковником. Пресс-секретарь неотступно следовал за ним и снимал его на камеру. Вероятно, у ведомственного журналиста уже зрел сюжет статьи: «Награда нашла своего героя». — Второе! Довожу до вашего сведения, что мы прибыли на место! И нам предстоит сегодня же приступить к патрулированию местности, прилегающей к пункту нашего сосредоточения! Таково указание объединенного командования, и я попросил бы… — На месте разберемся — перебил его капитан Платов. — Нам еще надо определиться с ночлегом, выставить посты. Лихунский смерил Платова взглядом, словно собираясь сшить для него костюм. — Поэтому я попросил бы, чтобы меня не перебивали! — повысил он голос. — Вас сюда никто не звал, ехали добровольно, потому что военнослужащий обязан… — Мы не военнослужащие, — поправил его Платов. — Мы всего лишь на спецучёте, и если прибыли сюда, то по зову сердца. — Добровольно-обязанные! Добровольно-повязанные! Не надо мне этого вот! — воскликнул Лихунский, тряся полными губами. — Коньяку выпил с радости, а нам не налил, подлец! — произнес кто-то громко у меня позади. Лихунский словно не слышал. Двинулся вдоль строя, продолжая все ту же тему — относительно долга перед отечеством и еще перед кем-то. — Уходим отсюда, пока не стемнело, — не выдержал Платов. — Быстро… — У нас еще есть время… Тот отряд, который мы должны заменить, еще собирается только! — перебил его Лихунский. Пресс-секретарь, опустив камеру, стоял сбоку от Лихунского с безучастным лицом. Шеф покосился в его сторону, и тот вдруг тоже заговорил. Просто поддакивал, как попугай. — Стоим как на ладони, — вновь произнес капитан, оглядываясь по сторонам. — Уходим — слышь, ты?! Платов знал, о чем говорил. Об этом напоминало его лицо, словно избитое молью. Попав под обстрел, он горел в танке еще в первую компанию. Об этом все теперь знали в нашем объединенном отряде, насчитывающем не более роты. — Веди, — тихо велел капитан, и в голосе у него теперь звенел металл. — Куда нам теперь двигаться?! — На дороге написано! — ощерился Лихунский, — Мы в цивилизованной стране, и здесь все знаки на дороге… Войдем в крепость и там переночуем. А завтра выйдем в патруль. Далось дураку командовать. Он не знал, о чем говорил и не хотел понимать, что разрозненную группу без труда перебьют. Я стоял и думал о родных местах, где осторожно и старательно поют по ночам соловьи — интересно, водится ли в здешних местах эта невзрачная на вид птичка. Потом неожиданно вспомнил, что в руках у Господа, изображенного на иконке, — развернутая книга, на которой написано: «Заповедь новую даю вам — да любите друг друга…» — и удивился: кого любить? Может, этих, что ходят теперь перед строем? Или тех, которые давно позабыли, из-за чего здесь всё началось? После долгих препирательств, заметив, как вдалеке остановились, а потом сорвались и пошли в разные стороны две легковых машины, Лихунский все же повел колонну к какому-то селу. Вдоль обочины накренился бетонный столб, на нем зиял в свете фар обрывок железа со словом «станица». Это было все, что осталось от дорожного знака. В сумерках мы вошли в это безлюдное селение, название которого Лихунский либо не знал, либо скрывал от нас. Добрались до школы, в темноте похожей на крепость, и здесь остановились. Над крыльцом зиял темный вход в помещение. Без двери и косяков… — Вода здесь имеется хотя бы? — спрашивал капитан Платов, освещая стены крохотным фонариком. — Что вообще здесь есть? — Сами определитесь, Евгений Иванович! В рабочем порядке… не мне вас учить, — отвечал координатор. — Главное — стены! Ты посмотри, какая здесь толщина, пушкой не прошибешь… — Они что тут — скотину держали перед нами? Где подразделение, которое здесь стояло? Снялось, говоришь? — Откуда мне знать, — окрысился Лихунский. — Должно быть, ушли. Не дождались… В здании пахло мышами, тянуло запахом подвала, а под ногами хрустели осколки стекла и битой посуды. — Селение рядом, в низине, почти что под вами… — продолжал Лихунский. — Так что располагайтесь, а я поехал — некогда мне. Между прочим, будешь за старшего. — Не понял, — обернулся к нему капитан. — Ты нас бросаешь? Где вода?! Где запасы, которые нам обещали?! Лихунский уже уходил. Обернулся на ходу, остановился. — Кто обещал? Я обещал? Вот и спрашивай с того, кто обещала! В штабе я! Держи связь — и чтобы без самовольства! Ясно?! Вдвоем они вышли на крыльцо. Лихунский прыгнул в санитарный «уазик» и вместе с доктором отбыл в неизвестном направлении. Капитан тотчас возвратился и приказал выставить четыре поста по углам здания. Остальным было велено спать, но как это сделать, капитан сам не знал. Он молча плюнул и полез за сигаретами. — Приплыли, командир? — спросил прапорщик Ильин. — Кажись, — ответил тот, садясь на вещмешок и протягивая ноги. Безостановочная езда в течение двух суток всех выбила из колеи. Народ валился с ног. — Наденьте бушлаты, — напомнил капитан. — И к окнам не подходить. Отбой. Подошвами ботинок я очистил от битого стекла под собой пространство, положил на пол рюкзак и прилег рядом с ним, опустив на него голову. Надо было выспаться, потому что под утро мне выпало заступать в наряд. — Ускакал наш кудесник, — бормотал прапорщик Ильин. — Понятное дело — ему здесь не нравится, без комфорта. А ведь присягу принимал тоже… — В одной упряжке, но каждый своим путем, — сказал из темноты Костя Блоцкий.