– Вот здесь я живу, Юленька. А какой-то только что родившийся ребенок обязательно ляпнет: «Дядя Миса, только сто вчерасняя тетя приходила». Когда вы выходите, двор замолкает окончательно и кто-то – шепотом, от которого волосы шевелятся: «Вот эта уже получше». Здесь безумно любят сводить, сватать, настаивать и, поженив, разбегаться. Отсюда дети. Худой ребенок считается больным. Его будут кормить все, как слона в зоопарке, пока у него не появятся женские бедра, одышка и скорость упадет до нуля. Теперь он здоров. Одесса давно и постоянно экспортирует в другие города и страны писателей, художников, музыкантов и шахматистов. Физики и математики получаются хуже, хотя отец нашей космонавтики Королев – одессит. Но Бабель, Ильф и Петров, Катаев, Ойстрах, Гилельс – все мои родственники. Мечников и еще куча великих людей. А я до того необразован, что сам пишу эпиграф и произведение к нему. Ужас. Со времен Бабеля и до сих пор в детей вкладывают все надежды. Раньше на крошечное болезненное существо вешали скрипку, теперь вешают коньки, шахматы или морской бинокль. И хотя он не больше сифона с газированной водой, он уже бьет ножкой в такт и такой задумчивый, что его уже можно женить. Август у нас лучший месяц в году, но сентябрь лучше августа. Начинается учебный год, пляжи пустеют, на берегу те, кто работает, но ничего не делает, а таких довольно много. По вечерам прохладно и целуются в малолитражке «Фиат», куда целиком не помещаются, и мужа можно узнать по стоптанным каблукам. В октябре вы лежите на берегу один. Правда, и вода холодная, градусов двенадцать. Я спросил старичка, что купался: «Вы что, не мерзнете?» – Почему? – ответил он. Зима в Одессе странная. Дождь сменяется морозом, образуя дикую красоту! Стоят стеклянные деревья, висят стеклянные провода, земля покрыта стеклянными дорогами и тротуарами. Машины и люди жужжат, как мухи на липкой бумаге. Если она неподвижна, значит, едет вверх; если едет вниз, значит, тормозит. Ушибы, переломы, носки, надетые поверх сапог, – очень красивая зима. Город компактный. Пешком – за полчаса от железнодорожного до морского вокзала. Главная улица – Дерибасовская. Если спросить, как туда пройти, могут разорвать, потому что объясняют руками, слов «налево» и «направо» не употребляют. Пойдете туда, потом туда, завернете туда, сюда – туда, туда – сюда… Спрашивающий сходит с ума, пока кто-то не скажет – вон она. – Где? – Вон! – Где? – Вон, вон и т. д. Одесситка, у которой руки заняты ребенком, ничего не может рассказать. Почему здесь рождается столько талантов, не могут понять ни сами жители, ни муниципалитет. Только время от времени его уговаривают назвать улицу именем кого-то. Построены огромные новые районы, но там дома стоят отдельно, и там жить неинтересно. Интересно в старых дворах, где стеклянные галереи и все живут как в аквариуме и даже подсвечены лампочками, поэтому я не женат. Мужчины в этом городе играют незначительную роль и довольны всем происходящим. Ну-ка, давайте откроем окно: – Скажите, этот трамвай идет к вокзалу? – Идет, но сейчас он движется в обратную сторону – хоть сядьте туда лицом. Вот это мой двор. В Одессе не говорят: «Мой дом. Мой двор». Как вернулись после войны, так с 45-го года здесь живем с мамой. Художники из Одессы уезжают. Ее надо заканчивать, как школу. Все жизненные пути одесситов упираются в море. Дальше начинается другая жизнь, другая компания, другая страна. Холера в Одессе Вам передают привет наши родственники, знакомые, знакомые наших знакомых, а это уже вся Одесса, из которой мы часто выезжаем и редко возвращаемся… Как приятно после долгой поездки вернуться домой, войти в родной двор, увидеть родное АГВ, услышать родное КВН. И утром сквозь сон слышать голос соседки: – Мадам Жванецкая, ваш Миша вернулся?.. – Да… Он еще спит. – Я же говорила… Это все детство – он будет человеком… это все детство. Кстати, у меня есть девочка. Мне кажется, она ему подойдет. – Я уже не знаю, кто ему подойдет. – Она ему точно подойдет. Она любому подойдет. Только сначала мы должны туда подойти. – Я уже не знаю, у него нет времени для личной жизни. – У нее фигура. Я такой фигуры не видела. Таких фигур сейчас нет вообще! А умница!.. Пишет, пишет, все время что-то пишет. Что она пишет?.. Когда ни войдешь, она пишет… Папа профессор, мама профессор, брат профессор. – Профессор или провизор? – Провизор. Таких семей нет вообще. Я уезжаю и возвращаюсь, а двор наш не меняется, только жители тихонько стареют. И соседу напротив все трудней подниматься на бельэтаж. И дворничихе, которая развешивает кучу белья каждое утро, труднее подпрыгивать, чтобы отщипывать его. И моей маме трудно уже ездить в аэропорт, и она встречает меня дома. А кого-то уже нет во дворе. Да и я, как бы далеко ни заезжал, вопреки всем законам Эйнштейна старею также. Мой двор, куда мы приехали сразу в 45-м, где мы знаем друг друга как муж и жена, где жаркими ночами лежим на своих верандах и переговариваемся, где утром выскакивает намыленный жилец второго этажа и кричит вниз: – Даша, закройте воду: мне нечем смыть! – А я что, по-вашему, я тоже в мыле. У меня дети в мыле… В общем, я крикну – вы откроете. Вы крикнете – я закрою. Двор, где ничего нельзя удержать в секрете: – Что вы несете, Гриша, в одеяле с женой? Что-то тяжелое, квадратное, похожее на телевизор? – Телевизор. – Если мне не изменяет зрение, вы недавно покупали один телевизор. – Этот нам подарил сын. – Какой сын, когда он вам подарил, что вы рассказываете, противно слушать?! Надежда Тимофеевна, что это у вас в руках такое круглое? – Это левая краска, занесли во двор. – Какая это краска? – Я вам говорю, левая. – Я понимаю, левая, но она же имеет цвет. – Левое бордо. – Что вы будете красить? – Плинтуса и наличники. – Я тоже хочу. – Идите к Даше. Там уже сидит продавец. Мой двор, жители которого с восьми утра учителя, врачи, канатчики, столяры, а в пять они снова – тетя Рита, дядя Коля, баба Даша. – С приездом, Миша. Откуда? – Из Ленинграда. – Тянет в Одессу… Слушай, тут слух идет… Неужели это правда? Такой человек… Это правда? – Это неправда. – Я же говорю: такой человек. Конечно, это неправда… А что с командой КВН? Команда грустит?.. – Нет. – Конечно, нет. Грустить из-за Баку? Терять здоровье из-за Баку?! Таких Баку еще будет и будет, а Одесса требует жизни… Что ты смеёсся? Я не прав? – Ты прав. Из Одессы можно выезжать, можно уехать навсегда, но сюда нельзя не вернуться. Здесь, когда доходит до дела, все моряки, все рыбаки, все врачи и все больные… И когда была холера, в Одессе стало еще лучше. Холера в Одессе. Курортники в панике покинули гостеприимный город. На крышах вагонов битком, купе забиты, а в городе стало тихо: холера в Одессе… В ресторане свободно: «Заходите, рекомендуем…» В магазинах от вашего появления начинается здоровая суета. В трамвае вы могли уступить место женщине без опасения, что на него тут же ринется быстрый конкурент. Холера в Одессе!.. В городе стало так чисто, что можно было лежать на асфальте. На улицах появились растерянные такси с зелеными огоньками, чего не наблюдалось с 13-го года.