* * * Те единственные, что могли уйти от цивилизации, были теми, чья особая роль и заключалась в уходе от нее: ученый имел право уйти на время, священник – навсегда. Но только не женщина, которой даже не гарантируется право собственности. И я бежала, с трудом, но бежала. Кларисе Лиспектор, «Страсть в изложении Г.Х.»[1] Найдя свое место, ты бросаешь взгляд на бизнесмена в соседнем кресле и приходишь к выводу, что он почти хорош собой. Это твой второй перелет на пути из Майами в Касабланку, и проделанное расстояние успело притупить ужас последних двух месяцев. Что тебе мешает поболтать с этим мужчиной и, может быть, даже заказать пару водок с тоником и маленькими лимонными дольками, которые бортпроводница положит вам серебряными щипчиками в пластиковые стаканчики? На вид ему столько же лет, сколько тебе – тридцать три, и так же, как ты, он путешествует в одиночку. На коленях у него лежат две газеты, одна на арабском, вторая – на английском. Если вы найдете общий язык, то, добравшись до Касабланки, сможете насладиться совместной трапезой. Вы отправитесь поужинать и будете сидеть на мягких вышитых подушках и есть кускус руками. А потом пройдете мимо странных геометрических контуров на фоне незнакомого горизонта по пути в твой или его отель. Разве не так поступают люди, оказавшись за границей в одиночку? Но стоит тебе устроиться в кресле рядом с бизнесменом, как он сообщает, что собирается спать весь полет до Касабланки. Потом, прилагая значительные усилия, вызывающие чувство неловкости, он тонкими губами надувает шейную подушку, кладет на высунутый язык маленькую таблетку и отворачивается к овальному иллюминатору, уже закрытому шторкой. Взлет сопровождается неизбежным младенческим ревом, и ты рассеянно листаешь путеводитель по Марокко. Ты читаешь: «Первое, что нужно сделать, приехав в Касабланку, это уехать из Касабланки». Черт. Ты уже забронировала там отель на три ночи. Тебе следует подосадовать на себя за то, что ты не позаботилась открыть путеводитель прежде, чем забронировать и оплатить номер, но вместо этого ты досадуешь на сам путеводитель за сообщение о том, что твои первые три дня в Марокко будут потрачены впустую. Ты запихиваешь книгу поглубже в рюкзак и достаешь фотоаппарат. Он куплен несколько месяцев назад и, хотя ты им и пользовалась, все это время хранился в коробке с инструкцией, которую до сих пор не прочитала. Ты решаешь, что сейчас – удобное время ее прочитать и выяснить, как сохранить на ноутбуке фотографии своей новорожденной племянницы. Ты включаешь фотоаппарат – это профессиональный «Пентакс», что для тебя излишняя роскошь, – и изучаешь снимок племянницы, сделанный в день ее рождения. Ты чувствуешь, как на глаза набегают слезы, и выключаешь фотоаппарат. Самолет еще не набрал комфортную крейсерскую высоту, и сигнал «пристегните ремни» еще не погас, но это не мешает даме западной наружности, сидящей по другую сторону прохода и на два ряда впереди, встать. В платье с рисунком из осенних листьев, хотя сейчас весна, она снимает с багажной полки чемодан для ручной клади. Потом садится, кладет его себе на колени, открывает, перекладывает несколько тщательно упакованных предметов одежды в другом порядке, закрывает чемодан и поднимает его обратно на багажную полку. Поспешно подошедшая бортпроводница напоминает ей о сигнале «пристегните ремни». Дама в осеннем платье сидит пять минут, а потом теряет самообладание и снова встает, чтобы достать чемодан, поставить себе на колени, открыть, еще раз переложить одежду и вернуть его на полку над креслом. Твои попутчики – половина из которых похожа на туристов, а половина – на летящих домой марокканцев, – переглядываются с тобой и друг с другом и делают большие глаза. По единому мнению, эта дама страдает обсессивно-компульсивным расстройством. Когда дама в осеннем платье встает в третий раз, пассажирка, сидящая в кресле перед ней с книгой в руках и очками на носу, резко оборачивается и смотрит на нее в упор. Это одна из группы женщин, которая путешествует с тобой с самого Майами. Судя по их толстовкам с эмблемой университета штата Флорида и приблизительному возрасту, ты делаешь вывод, что около сорока лет назад они вместе учились в университете, а теперь отправились в путешествие по случаю встречи выпускников. В этой очкастой женщине, которая сейчас обернулась, чтобы посмотреть себе за спину, есть что-то знакомое, и, когда вы на секунду встречаетесь взглядами, ты чувствуешь, что ей, возможно, тоже любопытно, где она тебя видела. Ты замечаешь одну из ее кроссовок, выставленную в проход, – чистую, белую «Рибок» на массивной подошве – и тут же понимаешь, где ее видела. Сердце у тебя стучит, словно ты перебрала с кофеином. Ты отводишь глаза и концентрируешь взгляд на спинке впередистоящего кресла. Опускаешь откидной столик и кладешь на него голову. Тебе не хочется, чтобы эта женщина тебя узнала и стала задавать вопросы. Из осторожности ты больше не выглядываешь в проход, сколько бы раз женщина в осеннем платье ни вставала и ни садилась, и не важно, сколько раз бортпроводники подходят к ней и возмущенно напоминают, что ей нельзя вставать с кресла. У одного из этих проводников ты заказываешь бокал вина и запиваешь им таблетку юнисома[2]. Ты в курсе, что эту таблетку не следует мешать с алкоголем, но тебе вдруг стало страшно от того, что придется провести весь полет в бессоннице и тревоге и прибыть в Касабланку физически и морально измотанной. Ты закрываешь глаза и думаешь о сексе – ты всегда о нем думаешь, когда не можешь уснуть. Перед тобой всплывают части тел и сценарии – какие-то из них ты видела в кино, а кое-какие пережила сама. Ты думаешь о парне, пахнущем кремом от загара, с которым ты целовалась в гамаке на пляже, когда тебе было восемнадцать, о мужчине из Дубровника, с которым ходила в ирландский паб, когда тебе было двадцать пять, сцену из итальянского фильма с Джеком Николсоном и иностранной актрисой, чье имя ты позабыла. Ты думаешь о девушке с зелеными глазами на частной вечеринке, чья рука скользнула по твоей груди. Она оглянулась, но ты за ней не пошла. Ничто не помогает, тебе не спится. Визжат дети, особенно маленькая девочка по другую сторону от прохода, сидящая на коленях у матери. Ее волосы заплетены в бесчисленные косички, перевязанные бантиками. Обычно девочки с косичками вызывают у тебя теплые чувства, – они напоминают тебе о твоем собственном детстве, о том, как твоя мать каждое утро в шесть часов заходила к тебе в комнату и заплетала твои волосы в две тугие косы. Концы она завязывала бантиками из обрезков толстой рыхлой пряжи, обычно красной или желтой, под цвет твоей школьной формы. Она делала это, пока ты спала, потому что к семи утра ей нужно было быть на работе. Даже если взмахи щетки или быстрые движения пальцев будили тебя, ты сдерживалась, чтобы не показать, что проснулась. Ты знала, что мать расстроится, что так рано тебя подняла, поэтому не открывала глаз и продолжала дышать медленно, словно глубоко спишь. Ты училась на стипендию в дорогой женской школе, и матери других учениц в основном не работали, поэтому твоей матери хотелось сказать любой из тех матерей, кому вздумалось бы на вас глазеть (а они всегда глазели): «Да, мы из среднего класса, да, я работаю, но моя дочь ничуть от этого не страдает – посмотрите, какие у нее аккуратные, тугие косы». По причинам, которых ты тогда не понимала, твоей сестре-двойняшке стипендию в ту школу не дали, и она ходила в обычную, рядом с домом. Но тебе никогда не было ее жаль: она всегда была красивее (вы – разнояйцовые близнецы, не на одно лицо) и общительнее. В результате этого сочетания она чаще попадала в переделки. Она носила короткую стрижку, даже когда стрижки были не в моде, но мода на стрижки всегда возвращалась. Ты же, напротив, до седьмого класса ходила с косичками. Девочка с косичками по другую сторону от прохода, сидящая на коленях у матери, раз за разом вырывает тебя из пучины сна визгами, за каждым из которых следует материнская попытка ее успокоить. Эти материнские усилия оказываются чуть ли не громче криков самой девочки, словно ее мать пытается убедить всех вокруг: «Видите, я стараюсь изо всех сил». Ты бросаешь на нее осуждающий взгляд, при этом понимая, что, если у тебя когда-нибудь будут собственные дети, ты будешь делать то же самое – успокаивать слишком громко. В женской школе ты сделала одно наблюдение: половина родительских усилий – это игра на публику. Когда самолет начинает снижаться над Касабланкой, ты сортируешь вещи в рюкзаке. Тебе нужно будет сойти с самолета, не заговорив с женщиной в белых массивных рибоках из университета Флориды. Бизнесмен в соседнем кресле просыпается, пять раз быстро моргнув. Он одаривает тебя улыбкой, и ты вяло улыбаешься в ответ, потому что тебе завидно тому, что он выспался. Приземляясь, самолет чуть забирает влево, потом вправо, а потом выравнивается. Твои попутчики разражаются аплодисментами. Дверь кабины экипажа закрыта, значит, они аплодируют не пилотам. Они аплодируют, потому что их существование не прервалось, потому что они не лежат, объятые пламенем, на взлетной полосе, потому что они не распались на куски над Атлантикой. Для праздника жизни разрозненные аплодисменты кажутся слишком вялыми, поэтому ты предпочитаешь от них воздержаться. Теперь, когда все встали в ожидании команды на выход, детские крики становятся еще громче, и родители уже не пытаются их успокаивать. Когда бортовой люк открывается, пассажиры единым осязаемым усилием бросаются к выходу. Все, кто еще не встал, встают. Пока ты берешь свои вещи – синий чемодан и безликий черный рюкзак, не привлекающий к себе внимания, которые ты купила вчера специально для этой поездки, – кто-то из заднего ряда пытается тебя подрезать. В путешествиях по воздуху так всегда: попутчики дружно аплодируют, потому что остались в живых, а потом подрезают тебя, чтобы выйти на четыре секунды раньше. В отличие от женщин со встречи выпускников, тебе не нужно ждать получения багажа, поэтому ты проходишь мимо них, прямиком к паспортному контролю. Ты заказала трансфер, и тебе сообщили, что у водителя будет табличка. Ты видишь его сразу же: худого парня в черных джинсах с листком желтоватой бумаги, на котором накорябано твое имя. Он написал твое имя на французский манер, что неудивительно. В своей женской школе ты учила французский, потому что школу основала богатая наследница из Парижа, и французский был обязательным для всех учениц. Теперь, говоря на этом языке своей юности, ты замечаешь, что вспоминаешь слова, которые даже думала, что знаешь, и делаешь ошибки, которые тут же осознаешь. Ты спрашиваешь водителя, сколько ехать до отеля (тридцать минут), какая стоит погода (дожди), и говорить больше и не о чем. Он спрашивает, откуда ты, и ты отвечаешь, что из Флориды, и он говорит, что бывал в Айдахо, чтобы навестить родственников. Ты улыбаешься и говоришь, что там красиво. «C’est beau la»[3]. Он соглашается. Ты никогда не бывала в Айдахо. Небо за окном микроавтобуса белое, а трава – зеленая. Вы едете мимо пустых парковок, щитов с рекламой сотовой связи и автомобилей, и вдруг впереди вырастают кремовые дома Касабланки. Ты видишь, как молодые парни голосуют на дороге, и водитель говорит, что они пытаются добраться до школы, колледжа. Ты спрашиваешь, ходят ли здесь автобусы. Он отвечает, что да, ходят, но они не хотят ждать автобуса. Количество машин на дорогах Касабланке ужасает, и водитель говорит, что их всегда столько. Тебе жаль, что ты прослушала, когда он представлялся, потому что теперь уже слишком поздно снова спрашивать, как его зовут, а ты вообще этого не помнишь. На светофоре в бок микроавтобуса врезается человек на мотоцикле с прикрепленным сзади багажником камуфляжной расцветки. Он пытался обогнать вас в потоке машин. Несмотря на то, что вы находитесь на проезжей части, водитель глушит мотор, выходит наружу, и они принимаются скандалить посреди дороги. Оба орут, водитель возбужденно жестикулирует, потом залезает обратно в микроавтобус, и вы едете дальше, то и дело резко притормаживая. Теперь улицы кажутся тебе дикими – слишком много грузовиков, выхлопных газов и возможностей для столкновения микроавтобусов с мотоциклами. Здания вокруг уродливы. Когда-то они были побелены, но теперь припудрены копотью. За окном нет ничего, кроме потока машин. Тебе не терпится оказаться в своем гостиничном номере. Вы проезжаете мимо фешенебельного «Ридженси», дорогущего с виду «Софителя»[4], и, когда водитель говорит, что твой отель уже близко, ты радуешься, думая, что он окажется не хуже этих высоких стеклянных зданий. Тебе говорили, что твой отель, «Золотой тюльпан», вполне комфортабелен, и ты предвкушала этот комфорт в самолете и в микроавтобусе, но, подъехав к отелю, ты разочарована. У «Золотого тюльпана» блестящий черный вход с двумя длинными растяжками, на одной из которых реклама ресторана, а на другой – бассейна. Он выглядит как типичный туристический отель, в которых большие группы обычно останавливаются на пару ночей, прежде чем переехать в следующий пункт своего маршрута. Пока водитель паркуется у обочины, ты видишь и слышишь, как из парадной двери выходят американские и британские туристы. Ты расстроена, но чего ты ожидала? Что там будет полно местных? Это же отель. Водитель открывает боковую дверь микроавтобуса и достает из багажника твой чемодан. Ты даешь ему чаевые в долларах, потому что это все, что у тебя есть. Ты сняла триста долларов в международном аэропорту Майами, потому что в поездках в страны вроде Кубы и Аргентины поняла, как полезно иметь с собой наличные в американской валюте. Ты одариваешь водителя двадцатидолларовой банкнотой. Потом ты будешь гадать, не в этом ли была твоя первая ошибка. На входе в отель ты проходишь через рамку – такую же, как в аэропорту, – но рюкзак со спины не снимаешь, а чемодан крепко держишь за ручку. Посыльные предлагают взять у тебя багаж, но ты отвечаешь, что справишься сама. Вернее: «Нет, все в порядке. Я в порядке». Вдоль стены гостиничного холла приставлена длинная черная скамья, но, кроме нее, сесть больше некуда, ни одного удобного кресла или стула. Этот холл – не место для праздношатания. Ты подходишь к регистрационной стойке и встаешь в очередь за парой, которая уже регистрируется. В холле мало народу, и тебе непонятно, почему оба администратора за стойкой – оба в сине-серых костюмах – настолько измучены. Стоя у стойки, ты замечаешь справа банкомат и решаешь, что потом снимешь в нем марокканские деньги. Когда пара впереди тебя уходит, ты подходишь к стойке. Сообщаешь администраторам, что у тебя бронь. Один из них говорит, что твой номер еще не готов, и ты начинаешь доказывать, что во время бронирования тебе гарантировали ранний заезд. Один из них уходит в кабинет за стойкой – то ли чтобы проверить этот факт, то ли чтобы избежать общения с тобой. Оставшийся администратор смотрит в компьютер. – В номере сейчас делают уборку. Он будет готов через пять минут. – Пять настоящих минут? – переспрашиваешь ты. В каждой стране время измеряют по-своему. – Пять американских минут, – отвечает человек за стойкой. Он подталкивает к тебе листок бумаги. Ты должна написать на нем свои паспортные данные. Администратор исчезает в заднем кабинете. Ты решаешь, что он ушел проверить готовность номера. Ты разглядываешь бланк паспортных данных. Достаешь из рюкзака паспорт. Твой новый синий чемодан стоит перед тобой, и ты ставишь рюкзак сверху и наклоняешься над чемоданом с рюкзаком, заполняя бланк. Имя, место рождения, номер паспорта, гражданство. Закончив, ты зовешь администратора: «Я все заполнила». Администратор возвращается к стойке и показывает тебе список имен на распечатке, с вопросом: «Где ваша фамилия?» Твоя фамилия обнаруживается во второй половине списка, который, как ты решаешь, является списком постояльцев на регистрацию, и тогда он вычеркивает ее с такой тщательностью и яростью, что от нее не остается и следа. Тебе вручают ключ от номера, который уже готов, и ты протягиваешь руку к ручке чемодана, по-прежнему стоящего перед тобой. Но где твой рюкзак? Ты смотришь на пол. Его там нет. Ты трогаешь себя за спину. Ты оборачиваешься, трогая спину, словно надеясь увидеть его через плечо. Ты сообщаешь администратору за стойкой, что у тебя пропал рюкзак. Ты смотришь на нижний край стойки, который не достигает пола. Ты думаешь, что он мог случайно проскользнуть внутрь. Администратор проверяет пол со своей стороны стойки. Ничего. Постепенно тебя охватывает паника: ты в Марокко, и у тебя пропал рюкзак. Ты думаешь о его содержимом: ноутбук, кошелек с кредитками и наличными, снятыми в международном аэропорту Майами. Купленный три месяца назад фотоаппарат. Библиотечная книга. Туалетные принадлежности. Маленькие коралловые сережки. Список утраченного становится все длиннее, и тебе становится трудно дышать. Ты пытаешься объяснить нерадивому администратору, что происходит. Тот предполагает, что, наверное, один из посыльных унес рюкзак в чужой номер. Он обращается к молодым, аккуратным и чисто выбритым марокканским посыльным. Они предполагают, что ты оставила рюкзак в микроавтобусе, и сообщают, что водитель все еще стоит снаружи. Ты не думаешь, что оставила его в микроавтобусе, потому что ты доставала из него паспорт у стойки регистрации, разве нет? Может быть, ты достала паспорт раньше. Ты настолько устала, так измучена, что больше уже ни в чем не уверена. Чья угодно версия кажется убедительнее твоей. Вслед за одним из посыльных ты выходишь из отеля. Мимо тебя идут люди – в этом городе многолюдно, – но ты не замечаешь лиц. Вот мелькнуло что-то красное. Вот желтый хиджаб. Когда вы подходите к микроавтобусу, тот заперт, и ты заглядываешь внутрь через окно. На полу ничего нет. Где водитель? Может быть, он взял рюкзак и пошел тебя искать? Может быть, он ищет тебя в отеле? Ты бегом возвращаешься в отель. Водителя нашли, и он тебя ждет. Он говорит, что рюкзака у него нет. Он выходит с тобой к микроавтобусу и открывает его, и рюкзака там действительно нет. Вы возвращаетесь в отель. Водитель, с виду очень встревоженный, говорит по-арабски с посыльными и охранниками, стоящими у входной двери. – Они говорят, что рюкзак был на вас, когда вы вошли, – обращается он к тебе по-английски. Зачем ты пыталась говорить с ним по-французски? – Они говорят, что помнят, что он был у вас. На секунду ты озадачиваешься, почему они обратили на тебя такое пристальное внимание, раз это запомнили, но у тебя нет времени решать задачи, тебе легче уже оттого, что они это помнят. Твое изнеможение – словно занавес, который ты не в силах отдернуть. Тебя знаком приглашают в комнату для багажа. Кому-то подумалось, что, возможно, твой рюкзак перенесли в багажную комнату, где постояльцы хранят вещи в ожидании номера или когда им приходится выехать задолго до рейса. Два сотрудника отеля стоят у входа в багажную комнату, словно проводники, встречающие пассажиров на борту самолета. Ты входишь и видишь маленькое помещение с полками, забитое десятком черных потрепанных чемоданов. Детское автомобильное кресло. Черного рюкзака нет. Ты выходишь из комнаты, вызывающей чувство клаустрофобии, и ходишь туда-сюда по блестящему белому полу холла, размышляя, что, черт побери, тебе теперь делать. Мужчина за стойкой тебя успокаивает – это тот самый, кто собирался тебе помочь, или его приятель? Ты не знаешь. Ты больше не в состоянии ничего вспомнить. Он говорит про камеры видеонаблюдения. Указывает на стену над стойкой. – Вы просмотрите запись, и мы увидим, был ли на вас рюкзак, когда вы вошли. Мы посмотрим и увидим, не отнес ли его посыльный в чужой номер. Вы посмотрите, и мы все увидим. – Хорошо, – соглашаешься ты, не понимая, почему о камерах вспомнили только сейчас. Тебя заполняет ожившая надежда. – Как мне увидеть запись? – Ждите здесь. – Где? Администратор указывает ровно на то место, где ты стоишь. В ожидании ты наблюдаешь, как регистрируются другие постояльцы. Тебе хочется их предупредить. Но предупредить о чем? О том, что они могли где-нибудь забыть свой багаж? В холл выходит молодой сутулый сотрудник отеля, и мужчина за стойкой что-то ему говорит. Потом он обращается к тебе: – Он вас проводит. Ты идешь за сутулым парнем мимо банкомата, заходишь в лифт и спускаешься на цокольный этаж. Он заводит тебя в маленькую комнату со стеной из пеноблоков, на которой висит огромный монитор. Монитор разделен на четыре сектора, на которых – в нечетком черно-белом, но по сути сером изображении – демонстрируется то, что происходит в четырех разных зонах отеля: у центральной стойки, на задней скамье в холле, на лестнице и на крыше. В секторе, демонстрирующем изображение центральной стойки, ты видишь пару, которая сейчас регистрируется. Пару, которую ты хотела предупредить. – Вы сидели на скамье у стены, – произносит парень на ломаном английском. Он указывает на экран с изображением черной скамьи без спинки, стоящей вдоль стены перпендикулярно стойке регистрации. – Нет, – возражаешь ты. – Я стояла у стойки. – Ты указываешь на экран с центральной стойкой. – Хорошо, – соглашается он. И пытается кликнуть на сектор, но ничего не происходит. Парень пробует набрать что-то на клавиатуре, но ничего не происходит. – Мне нужен пароль. Сутулый парень снимает трубку, набирает чей-то номер и спрашивает пароль доступа к компьютеру. Набирает пароль на клавиатуре, но ничего не происходит. Парень просит человека на другом конце провода повторить пароль и пробует еще раз. Ты слышишь, как из трубки доносятся раздраженные вопли. Пять минут назад, стоя в холле и только узнав о существовании камер видеонаблюдения, ты была совершенно уверена, что они покажут, кто из посыльных или постояльцев по ошибке взял твой рюкзак. Но теперь твоя уверенность пошатнулась. В комнатку заходят еще двое мужчин. Один из них бородат, и ты догадываешься, что это тот самый человек, который был на телефоне, потому что он снова выкрикивает служащую паролем комбинацию цифр. Он явно разгневан. Наконец, сутулому парню удается войти в компьютер. Бородач – хранитель пароля поворачивается к тебе. – Вы сидели на задней скамье? – спрашивает он, указывая на изображение скамьи вдоль стены холла. На скамье никого нет. – Нет, – отвечаешь ты и объясняешь, что ты была у центральной стойки. Встаешь и снова указываешь на экран, чтобы избежать недопонимания. Бородач приказывает сутулому парню отмотать назад изображение с нужной камеры. Сутулый парень сидит перед компьютером, но не знает, как это сделать. Бородач рявкает на него, но это не помогает. Заходят еще трое мужчин. Теперь их в комнате шестеро. Как отмотать назад видео, никто из них не знает. – Простите, – говоришь ты у них из-за спин. – Возможно, у меня получится… Можно? – Комната крошечная, и мужчины вынуждены расступиться, чтобы дать тебе пройти к соломенному стулу перед компьютером. У тебя нет опыта в видеонаблюдении, но все это кажется не настолько сложным, как они это представляют. С помощью мыши ты наводишь курсор на камеру, смотрящую на центральную стойку. Потом ты нажимаешь кнопку обратной перемотки и протягиваешь изображение назад. Видеоплеер показывает время – десять утра, – но это еще не то время, которое тебе нужно. – Который час? – спрашиваешь ты. Каждый отвечает по-разному. Тебе объясняют, что накануне перевели часы. Перевести время на записывающем оборудовании никто пока не позаботился.