Она скрещивает руки на груди. – Это ты так шутишь? Какая блестящая мысль – перед тем, как забраться на эту машину смерти? И на территории школы? – А ты знаешь, что ты смешная? На самом деле я не очень много пью. Фляжку я забрал сегодня утром у отца и забыл про нее. Но почему-то мне приятно дразнить Бронвин. Я уже готов убрать фляжку в карман, но тут Бронвин морщит лоб и протягивает руку. – А, черт… Почему бы и нет? – Она прислоняется спиной к стене рядом со мной и сползает на землю. Почему-то мне вспоминается начальная католическая школа – мы с Бронвин ходили в нее вместе – до того, как жизнь полетела ко всем чертям. Все девочки там носили клетчатые форменные юбки, и сейчас на ней похожая, она слегка задирается на бедрах, когда Бронвин кладет ногу на ногу. Выглядит неплохо. Она пьет неожиданно долго. – Так что… это… было? – Она переводит дыхание. Я сажусь рядом, беру у нее фляжку, кладу на землю между нами. – Понятия не имею. – Вид у него был такой, будто он сейчас умрет. – У Бронвин так трясется рука, когда она снова берет фляжку, что та стучит о землю. – Тебе не показалось? – Ага. Бронвин еще раз прикладывается к фляжке и морщится. – Бедняга Купер, – вздыхает она. – Говорил сегодня так, будто вчера приехал из Миссисипи. С ним всегда так, когда он волнуется. – Я не замечал. А вот от этой, как ее там, совершенно толку не было. – Ее зовут Эдди! – Бронвин толкает меня плечом. – Должен был бы знать ее имя. – Почему? – Я не могу придумать причину. Мы с этой девчонкой едва ли до сих пор сталкивались и вряд ли столкнемся еще. И я уверен, что нас обоих это более чем устраивает. Я знаю этот тип. В голове ни одной мысли, кроме как о своем бойфренде и мелком соперничестве с подружками. Мордашка симпатичная, не спорю, но больше ей предложить нечего. – Потому что мы вместе пережили серьезную психологическую травму, – отвечает Бронвин так, будто это снимает все вопросы. – Слушай, сколько же у тебя правил! Я забыл, насколько Бронвин утомительна. Даже в младших классах количество предметов, которыми она занималась каждый день, нормального человека уложило бы в постель. Она вечно старалась к чему-нибудь примкнуть или начать что-то, к чему примкнут другие. А потом курировала то, к чему примкнула, или что начала сама. Но она, надо отдать ей должное, не зануда. Мы молча сидим, наблюдая, как с парковки уезжают последние машины, и Бронвин время от времени потягивает из фляжки. Наконец я беру у нее фляжку и удивляюсь тому, насколько же она опустела. Вряд ли Бронвин привычна к крепкому спиртному. Она скорее из тех девушек, которые пьют вино. Если вообще пьют. Я кладу фляжку в карман, а Бронвин осторожно берет меня за рукав. – Знаешь, я хотела тебе сказать, тогда, когда случилось… когда твоя мама… я тебе очень сочувствую. – Она запинается. – У меня дядя тоже погиб в аварии, примерно в это же время. Я хотела тебе что-нибудь сказать тогда, но ведь мы с тобой, мы же не слишком… – Она замолкает, не найдя слов, но ее ладонь все еще лежит на моей руке. – Все нормально. Насчет дяди – сочувствую. – Ты очень по ней скучаешь? О матери я говорить не хочу. – А быстро сегодня «Скорая» приехала, да? Бронвин слегка краснеет и убирает руку, но резкую смену разговора принимает. – Откуда ты знал, что надо делать? Для Саймона? Я пожимаю плечами. – Все знают, что у него аллергия на арахис. Именно так и надо было действовать. – Я не знала, что шприц называется ручкой. – Она фыркает и смеется. – А Купер тебе ручку дал! Будто ты ему сейчас записку писать будешь, о господи! – Она так сильно ударяется головой о стену, что я невольно думаю, не треснуло ли у нее что-нибудь. – Мне надо ехать домой. Это все как минимум непродуктивно. – Предложение подвезти остается в силе. Я не жду, что она его примет, но она отвечает: – А почему бы и нет? – И протягивает руку. Она спотыкается, когда я помогаю ей встать. Я не думал, что через пятнадцать минут алкоголь так подействует, но, видимо, недооценил фактор малого веса Бронвин Рохас. Надо было раньше забрать фляжку. – Где ты живешь? – спрашиваю я, садясь в седло и вставляя ключ зажигания. – Торндайк-стрит. Пара миль отсюда. Через центр, свернуть на Стоун-Вэлли-террас после «Старбакса». Богатый район. А как же! Обычно я на своем байке никого не вожу, и второго шлема у меня нет, так что я отдаю ей свой. Бронвин берет его, и мне приходится усилием воли отвести глаза от голой кожи ее бедра, когда она устраивается, поправляя юбку. Она обнимает меня сзади – слишком крепко, но я молчу. – Ты только медленно, ладно? – просит она нервно, когда я завожу мотор. Мне было бы приятно ее еще немного поподкалывать, но вместо этого я выезжаю с парковки вдвое медленнее обычного. И тут она, хоть я и не думал, что это возможно, сжимает меня еще крепче. Так мы и едем – ее голова в шлеме прижата к моей спине, и я бы поспорил на тысячу долларов (если бы у меня она была), что глаза у нее были крепко закрыты до тех пор, пока мы не подъехали к ее дому. Дом как раз такой, как я и ожидал, – большой, викторианский, с просторной лужайкой и группами незнакомых мне деревьев и цветов. Перед домом стоит внедорожник «Вольво», и мой байк – в приступе великодушия можно назвать его классическим – выглядит рядом с ним так же нелепо, как Бронвин – у меня за спиной. Вот бывают вещи, друг с другом не сочетаемые. Бронвин слезает с мотоцикла и пытается снять шлем. Я расстегиваю его и помогаю стянуть с ее головы, освободив запутавшуюся в застежке прядь волос. Бронвин делает глубокий вдох и переводит дыхание, поправляя юбку. – Это была жуть, – говорит она и вздрагивает от телефонного звонка. – Где мой рюкзак? – У тебя на спине. Она сбрасывает его и выдергивает из кармана телефон. – Да? Да, могу… да, это Бронвин. Вы… Боже мой! Это точно? – Она разжимает руку, и рюкзак падает на траву. – Спасибо, что позвонили. – Бронвин опускает руку с телефоном и смотрит на меня, глаза у нее испуганные и блестящие. – Нейт, его больше нет, – говорит она. – Саймон умер.