– А вот и Купер. Можно начинать. – Директор Гупта складывает руки перед собой. – Хочу представить вам сержанта Хэнка Будапешта из полиции Бэйвью. Он задаст вам несколько вопросов о том, чему вы были свидетелями в понедельник. Сержант Будапешт по очереди пожимает нам руки. Он молод, но уже лысеет, волосы у него песочного цвета, лицо в веснушках. Не выглядит подавляющим и авторитарным. – Рад познакомиться, – вступает он. – Много времени это занять не должно, но после разговора с семьей Келлехер мы хотим изучить обстоятельства смерти Саймона поподробнее. Результаты вскрытия пришли сегодня утром, и… – Уже? – перебивает Бронвин, заработав от директора Гупты взгляд, который не замечает. – Разве это делается так быстро? – Предварительные результаты могут быть получены через пару дней, – отвечает Будапешт. – На этот раз они совершенно определенные и показывают, что Саймон умер от большой дозы арахисового масла, поглощенной незадолго перед смертью. Что его родители находят странным, учитывая, как он внимательно относился к тому, что ест и пьет. Вы все сказали директору Гупте, что Саймон непосредственно перед тем, как упал, выпил чашку воды, так? Мы киваем, и сержант продолжает: – В чашке обнаружены следы арахисового масла. Без сомнений, именно от этого напитка Саймон и умер. Сейчас мы пытаемся установить, как арахисовое масло могло попасть в чашку. Все молчат. Эдди смотрит на меня, потом отводит глаза, и на лбу у нее появляется морщинка. – Кто-нибудь помнит, где Саймон взял эту чашку? – спрашивает сержант, занося ручку над чистым листом блокнота. – Я не смотрела, – отвечает Бронвин. – Я делала задание. – Я тоже, – говорит Эдди, хотя я мог бы поклясться, что она даже не начинала. Нейт потягивается и смотрит в потолок. – Я помню, – вызываюсь я. – Он взял чашку из стопки у раковины. – Чашки стояли вверх дном или на донышке? – Вверх дном. Саймон взял верхнюю. – Вы не заметили, в чашке была какая-нибудь жидкость? Он ее встряхивал? Я вспоминаю. – Нет, просто налил туда воды. – И выпил? – Да, – отвечаю я, но Бронвин меня поправляет: – Нет. Не сразу. Перед этим он разговаривал. Помнишь? – Она оборачивается к Нейту: – Он спросил тебя, не ты ли подсунул нам в рюкзаки телефоны, из-за которых нас и оставили после уроков. – Да, мобильные телефоны. – Сержант Будапешт что-то строчит в блокноте. Он ни о чем не спрашивает, но Бронвин все равно объясняет: – Кто-то нас подставил. Вот почему нас и оставили после уроков. Мистер Эйвери нашел у нас в рюкзаках телефоны, которые нам не принадлежали. – Она оборачивается к директору Гупте с обиженным лицом. – Это же очень несправедливо. Я вот хотела спросить: это будет записано в личном деле? Нейт закатывает глаза. – Это не я. Мне тоже кто-то сунул телефон в рюкзак. Гупта хмурится. – Я впервые об этом слышу. Она смотрит на меня, но я пожимаю плечами. Последние пару дней я меньше всего думал об этих телефонах. Будапешт не выглядит удивленным. – Мистер Эйвери говорил об этом, когда я с ним встречался. Он сказал, что никто из ребят не пришел за телефоном, поэтому он решил, что вас все-таки подставили. – Он зажимает ручку между средним и указательным пальцем и ритмично постукивает ею по столу. – Это не могло быть своего рода шуткой, которую над вами сыграл сам Саймон? – Не вижу смысла, – отвечает Эдди. – У него в рюкзаке тоже был телефон. К тому же я едва его знала. – Вы с ним оказались в королевском дворе бала в одиннадцатом классе, – напоминает Бронвин. Эдди моргает, будто только сейчас это вспомнила. – Кто-нибудь из вас имел трения с Саймоном? – спрашивает сержант. – Я слышал о приложении, которое он написал – «Про Это», кажется? – Он смотрит на меня, я киваю. – Кто-нибудь из вас туда попадал? Все, кроме Нейта, мотают головой. – Много раз, – отвечает он. – За что? – спрашивает сержант. Нейт ухмыляется: – За всякую хрень… Директор резко его одергивает: – Мистер Маколи, выбирайте выражения! – За всякую ерунду, – поправляется Нейт. – В основном из-за девчонок. – Вас это раздражало? Что о вас сплетничают? – На самом деле нет. Похоже, что он говорит искренне. Наверное, стать героем сплетен – не слишком большая неприятность по сравнению с арестом. Если арест действительно был. Саймон ничего об этом не размещал, так что никто не знает точно, чем занимается Нейт. Несколько некрасиво получается, что нашим единственным надежным источником новостей был Саймон. – Но вы трое, – смотрит на нас Будапешт, – туда не попадали? Мы снова качаем головами. – Но когда-нибудь волновались из-за такой возможности? Чувствовали, что у вас над головой что-то нависло? – Только не я, – отвечаю я, но мой голос звучит совсем не так уверенно, как мне бы хотелось. Я отвожу взгляд от полицейского и успеваю заметить, что Эдди и Бронвин создают резкий контраст: Эдди бледная как смерть, а Бронвин красная как помидор. Нейт несколько секунд смотрит на них, отклонившись назад вместе со стулом, потом переводит взгляд на сержанта. – У каждого есть свои тайны, – произносит он. Моя тренировка в этот вечер затянулась, но папа заставляет всех ждать моего возвращения, чтобы вместе поужинать. Когда наконец в семь часов мы садимся за стол, мой брат Лукас держится за живот и пошатывается, изображая невыносимое страдание от голода. Тема обсуждения та же, что и всю неделю: Саймон. – Надо было понять, что полиция в какой-то момент вмешается, – говорит папа, зачерпывая ложкой горку пюре на своей тарелке. – Что-то не так в смерти этого мальчика. – Он фыркает. – Может быть, арахисовое масло было в водопроводе? Для адвокатов это будет праздник. – А глаза у него на лоб полезли вот так? – спрашивает Лукас, корча рожу. Ему двенадцать, и смерть Саймона для него значит не больше, чем кровь в видеоиграх. Бабуля протягивает руку и шлепает Лукаса по ладони. Рост у нее пять футов и голова вся в кудряшках, но она не шутит. – Закрой рот и помолчи, если не можешь говорить об этом несчастном уважительно. Бабуля живет с нами с тех пор, как мы переехали из Миссисипи пять лет назад. Меня удивило, что она согласилась: дедушка давно умер, но у нее было много подруг и клубов, занимавших ее время. Сейчас, когда мы немного обжились, до меня дошло: наш простой дом колониальной архитектуры стоит втрое дороже нашего дома в Миссисипи, и без бабулиных денег мы бы его не потянули. Но в Бэйвью можно играть в бейсбол круглый год, и здесь одна из лучших школьных программ в стране. Папа надеется, что в какой-то момент я оправдаю и огромную ипотеку, и работу, которую он терпеть не может. Все может быть. Мой фастбол прибавил за лето пять миль в час, и я оказался четвертым в прогнозе «И-Эс-Пи-Эн» на июньский набор в главную лигу следующего года. Многие колледжи меня тоже заметили и не будут против иметь меня в числе студентов. Но бейсбол – это не футбол и не баскетбол. Если человек может пойти в малую лигу прямо из школы, обычно он так и делает. Папа тычет в мою сторону острием ножа. – У тебя в субботу показательная игра. Не забудь. Будто я могу забыть. Расписание игр развешано по всему дому. – Кевин, может быть, один уик-энд можно пропустить? – вкрадчиво, но без особой надежды спрашивает мама. Она знает, что это заранее проигранная битва. – Самое лучшее, что может сделать Куперстаун, – это продолжать жить обычной жизнью, – говорит отец. – Откладывание на потом не вернет к жизни бедного мальчика, упокой господь его душу. Маленькие светлые глаза бабули обращаются ко мне. – Надеюсь, ты понимаешь, Купер, что никто из вас не сделал Саймону ничего плохого. Полиция просто должна расставить все точки над i. А я вот не знаю. Сержант Будапешт расспрашивал меня о пропавших «ЭпиПенах» и о том, сколько времени я пробыл в медпункте. Будто бы считает, что я мог что-то с ними сделать до появления мисс Грейсон. Но вслух он этого не сказал. Если он думает, что Саймону кто-то что-то подмешал, то не понимаю, почему он не подозревает Нейта. Если бы меня спросили – но ведь не спрашивают, – я бы поинтересовался, откуда Нейт вообще знает про «ЭпиПены». Только мы убрали со стола, как позвонили в дверь, и Лукас опрометью бросился к порогу. – Я открою! – Через несколько секунд он снова закричал: – Это Кили!