Запись в дневнике Марии, сделанная в тот вечер, когда она потеряла мужество выходить из дому, жить и ждать, когда наконец зазвонит онемевший телефон: Сегодня я проходила мимо парка с аттракционами. Я не могу тратить деньги впустую и потому принялась просто разглядывать посетителей. Долго простояла перед «русскими горками»: я видела, что люди ищут острых ощущений, но, когда все это приходит в движение, умирают со страху и кричат: «Остановите!» Чего же им надо? Если они выбрали для себя приключение, разве не следует настроиться на то, чтобы идти до конца? Неужели они считают, что благоразумней будет пройти мимо этих крутых подъемов и отвесных спусков да сесть на карусель, которая крутится на одном месте? Сейчас мне так одиноко, что я и думать не могу о любви, но необходимо убедить себя – все наладится, все будет хорошо, я устроюсь, и здесь я – потешу, что выбрала себе именно такую судьбу. «Русские горки» – это моя жизнь. А жизнь – это пряная, ослепительная игра, это – прыжок с парашютом, это – риск, ты падаешь, но снова встаешь на ноги, это – то, что называется «вылезти вон из кожи», это – тоска и досада, если не удается совершить намеченное. Трудно жить в разлуке с близкими, не иметь возможности говорить на языке, которым можешь выразить самые тонкие оттенки чувств и ощущений, но с сегодняшнего дня, как только мне станет грустно, я вспомню этот парк аттракционов. Что бы я почувствовала, если бы заснула и внезапно проснулась на «русских горках»? Ну, наверное, прежде всего – что попала в какую-то западню, что мне страшно, что меня тошнит, что я хочу убежать отсюда. Однако если поверить в то, что рельсы – это и есть моя судьба, а вагончиком движет Бог, то кошмар станет восторгом. «Русские горки» надежно и бережно доставят тебя в пункт назначения, а пока путешествие длится, гляди по сторонам, вопи от восхищения. * * * Облекать в слова мысли, казавшиеся ей очень мудрыми, Мария могла, а вот следовать собственным советам получалось не очень-то: подавленность накатывала на нее все чаще, а телефон молчал по-прежнему. Чтобы отвлечься и чем-то заполнить пустые часы и попрактиковаться в языке, она стала покупать журналы со статьями о знаменитых актерах, однако вскоре поняла, что это обходится слишком дорого, а потому записалась в ближайшую библиотеку. Там ей сказали, что журналы не выдают, но предложили несколько книг, которые помогут ей полнее овладеть французским. – Нет, книги мне читать некогда. – Некогда? Чем же вы заняты? – У меня много дел – учу язык, веду дневник и... «Жду, когда зазвонит телефон», хотела добавить она, но решила промолчать. Милая, вы еще так молоды, – сказала ей библиотекарша. – Перед вами вся жизнь. Читайте. Забудьте все то, что вам наговорили, и читайте. – Да я прочла уже много книг. И в эту минуту Мария вспомнила, как охранник Маилсон говорил: «Нужно, чтобы токи шли». Библиотекарша казалась ей человеком добрым, кротким, участливым, готовым прийти на помощь. Надо обольстить ее – она может стать Марии подругой. И, мгновенно перестроившись, она сказала: – Но хочу прочесть еще больше. Пожалуйста, посоветуйте мне что-нибудь. Библиотекарша принесла ей «Маленького принца». Вечером Мария стала его перелистывать, рассматривать рисунки на первых страницах – там, где изображена шляпа, которая, по словам автора, никакая не шляпа, а удав, проглотивший слона. «Да он что – ребенком не был? – подумала Мария. – По-моему, это больше похоже на шляпу». Телевизора у нее не было, и со скуки она принялась следить за странствиями и приключениями Маленького принца, хотя начинала грустить всякий раз, как в книжке говорилось о любви – она запретила себе даже думать на эту тему, ибо от подобных мыслей – впору в петлю лезть. Книжка ей понравилась – если не считать грустно-романтических сцен с лисенком и розой, – а главное отвлекла: без нее она каждые пять минут смотрела, не разрядилась ли батарейка в мобильном телефоне (страшно подумать, что главный в жизни шанс может быть упущен из-за такого пустяка). Мария стала захаживать в библиотеку, вести разговоры с этой женщиной – такой же одинокой, как и она сама, расспрашивать ее о книгах и их авторах, и так продолжалось до тех пор, пока она, подсчитав свои финансы, не поняла: еще две недели – и ей не на что будет купить билет. Но поскольку жизнь любит нагнетать мрак для того, чтобы потом ярче блеснуть своей светлой стороной, – телефон наконец зазвонил. Да, когда после того, как в лексиконе Марии появилось слово «адвокат», прошло три месяца, в течение которых проживала она вырванную у Роже неустойку, раздался звонок, и некто, представившийся сотрудником модельного агентства, осведомился, нельзя ли попросить к телефону мадемуазель Мари. «Можно», – с отрепетированной за столь долгий срок холодностью ответила она, надеясь, что ее голос не дрогнул от волнения. И узнала, что некоему арабу, известному у себя на родине модельеру, очень понравились ее фотографии и он желал бы пригласить Марию принять участие в дефиле. Она вспомнила о недавнем разочаровании, но также и о деньгах, в которых нуждалась отчаянно. Встреча была назначена в фешенебельном ресторане. Мария увидела перед собой элегантного господина – «Уда более привлекательного и лощеного, чем Роже. – Знаете, чья это картина? Хоана Миро. Знаете, кто такой Хоан Миро? – спросил он. Мария промолчала, делая вид, что всецело занята едой – угощение, надо сказать, сильно отличалось от того, чем кормили в китайских ресторанах, – а про себя отметила: «Надо будет взять в библиотеке книжку про этого Миро». Однако араб оказался настойчив: – Вон за тем столиком любил сидеть Федерико Феллини. Вы любите фильмы Федерико Феллини? «Обожаю», ответила Мария. Араб хотел было приступить к детальному разбору, но она, чувствуя, что ее образование не позволит ей сдать этот экзамен, решила перейти прямо к делу: – Не стану притворяться: я знаю только разницу между «пепси» и «кока-колой». Может быть, мы поговорим о показе? Ее откровенность явно произвела на араба хорошее впечатление: – Поговорим, но не сейчас, а после ужина, когда выпьем по бокалу шампанского. В наступившей тишине они смотрели друг на друга и представляли, о чем сейчас думает каждый из них. – Вы очень красивы, – настойчиво сказал араб. – Если согласитесь выпить со мной в моем номере, получите тысячу франков. Марии все стало ясно. Кто виноват – модельное агентство? Она сама? Почему не разузнала поточнее, что за ужин ей предстоит? Да нет, никто не виноват – ни агентство, ни она, ни араб: просто вся эта механика устроена именно так, а не иначе. Внезапно она ощутила нестерпимое желание оказаться в Бразилии, дома, рядом с матерью. Она вспомнила, как на пляже Маилсон говорил ей, что за ночь меньше трехсот долларов не берут – тогда ей это показалось забавным. А сейчас она с предельной ясностью поняла – у нее никого нет, ей не с кем посоветоваться, она абсолютно одна в чужом городе, и все ее двадцать два года относительно счастливой жизни никак не помогут ей решить, каков должен быть правильный ответ. – Налейте мне, пожалуйста, еще вина. Пока араб наполнял ее бокал, в голове Марии мысли неслись стремительней, чем Маленький принц перелетал с планеты на планету. Да, она приехала сюда в поисках острых ощущений, денег, мужа, она знала, что в конце концов получит предложение подобного рода – не девочка уже и могла бы привыкнуть к тому, как ведут себя мужчины. И все равно в ней еще совсем недавно теплилась надежда на модельное агентство, на артистическую карьеру, на богатого мужа... Дети, внуки, туалеты, триумфальное возвращение в родной городок... Она воображала, что у нее хватит ума, шарма, силы воли, чтобы преодолеть все трудности. Столкновение с действительностью было столь болезненно, что Мария, к несказанному удивлению араба, расплакалась. А в нем боязнь скандала боролась с присущим каждому мужчине желанием защитить девушку – и потому он растерялся, не зная, что делать. Хотел подозвать официанта и попросить счет, но Мария остановила его: – Подождите. Налейте мне еще и дайте немного поплакать. И она вспомнила мальчика, который спросил, нет ли у нее лишней ручки, и другого мальчика, с которым целовалась, не разжимая губ, и о том, как радостно было ей оказаться в Рио-де-Жанейро, и мужчин, которые только брали, ничего не давая взамен, и о том, сколько любви и страсти растеряла она на своем не таком уж долгом пути. Вроде бы всегда была сама себе хозяйка – а жизнь обернулась бесконечным ожиданием чуда, настоящей любви, приключения с неизменно благополучным концом – «хеппи-эндом», как в кино или в романах. Кто-то написал, что время не меняет человека, мудрость не меняет человека, и единственное, что может перестроить строй его мыслей и чувств, – это любовь. Какая чушь! Тот, кто написал это, не видел оборотную сторону медали. Любовь и в самом деле, как ничто другое, способна время от времени переворачивать всю жизнь человека. Но вдогонку за любовью идет и кое-что еще, тоже заставляющее человека вступать на стезю, о которой никогда прежде и не помышлял. Это кое-что зовется «отчаяние». И если любовь меняет человека быстро, то отчаяние – еще быстрей. А что тебе теперь делать, Мария? – опрометью выбежать из этого ресторана, вернуться в Бразилию, учить детишек французскому, выйти замуж за хозяина магазина тканей? Или пройти еще немного вперед, провести еще одну ночь в этом городе, где она никого не знает и где никто не знает ее. Неужели всего одна ночь, сулящая немалые и легкие деньги, может завести ее так далеко, что она в скором времени окажется в той точке, откуда возврата уже не будет? Что происходит в эту минуту – предоставляется ли ей шанс или Пречистая Дева испытывает ее? Араб тем временем разглядывал картину Хоана Миро, столик, где любил сиживать Федерико Феллини, гардеробщицу, принимавшую пальто посетителей, и этих самых посетителей – входивших и выходивших. – Ты разве не знала? – Еще вина, пожалуйста, – сквозь еще непросохшие слезы ответила Мария, Она молилась про себя – хоть бы официант не приближался, поняв, что происходит. А официант, краем глаза с почтительного расстояния наблюдавший за этой парой, думал – хоть бы этот араб с девушкой скорее попросил счет: ресторан переполнен, некуда сажать посетителей. И наконец – казалось, прошла целая вечность – Мария нарушила молчание: – Так ты говоришь – «тысяча франков»? – и собственный голос показался ей чужим. – Да, – ответил араб, уже жалея о своем предложении. – Но мне ни в коем случае бы не хотелось, чтобы... – Расплатись. Выпьем у тебя в номере. И снова не узнала себя – до этой минуты она была воспитанная, нежная, веселая девушка, никогда не разговаривавшая с посторонними в таком тоне. Похоже, что девушка эта сгинула в никуда – перед Марией открывалось иное бытие, где «дринк» стоит тысячу франков, а если перевести в более универсальную валюту – долларов примерно шестьсот. И все было в точности так, как и предполагалось: она пошла с арабом в его номер, выпила шампанского, мгновенно и сильно опьянела, легла с ним, дождалась, когда он получит оргазм (даже не подумав притвориться, что сама тоже испытала хоть какие-то приятные ощущения), приняла душ в отделанной мрамором ванной, взяла деньги и позволила себе вернуться домой на такси. Потом рухнула в постель и заснула как убитая. Запись в дневнике Марии, сделанная на следующий день: Я помню все, кроме той минуты, когда приняла решение. Забавно – ни малейшего чувства вины. Раньше я всегда считала, что женщинам, торгующим собой, жизнь просто не оставила никакого выбора, – а теперь вижу, что это не так. Я могла сказать «да», могла ответить «нет» – никто ни к чему меня не принуждал, ничего не навязывал. Я иду по улице, всматриваюсь в лица прохожих, думаю – а они выбрали себе судьбу сами? Или – как это случилось со мной – были выбраны судьбой? Мать семейства мечтала стать моделью, банковский клерк – музыкантом, зубной врач втайне от всех пишет книгу и хотел бы посвятить себя литературе, а вот эта девушка грезит о телевидении, но сидит за кассой в супермаркете. Мне нисколько не жалко себя, Я не чувствую себя жертвой, потому что могла бы покинуть ресторан, унося нетронутое достоинство и пустой бумажник. Я могла бы возмущенно прочесть мораль этому арабу или прикинуться принцессой, которую следует покорять, а не покупать. Я могла бы... да мало ли что я могла бы, но – подобно большинству представителей рода человеческого – предпочла, чтобы выбор пути за меня сделала судьба. Я – далеко не единственная, хотя и может показаться, что меня судьба завела на обочину, если не на дно жизни. Но все мы на пути к счастью встречаем неодолимые препоны: ни один из нас – ни клерк/музыкант, ни стоматолог/писатель, ни кассирша/актриса, ни мать семейства/фотомодель – не обрел счастья. * * * Значит, вот как это происходит? Значит, это так просто? Иностранка в чужом городе, где она никого не знает, и то, что вчера было для нее мукой, нынче дарит чувство всеобъемлющей свободы – никому и ничего не надо объяснять. Она решила, что впервые за много лет будет думать о себе и посвятит этому целый день. До сих пор ее вечно заботили и занимали другие – мать, одноклассницы, отец, сотрудники модельного агентства, преподаватель французского на курсах, официант, библиотекарша, и она гадала, что думают прохожие на улицах – люди, которых видела в первый и последний раз. По правде говоря, никто ни о чем не думал, а уж о ней – тем более: бедная иностранка – если завтра она исчезнет, даже полиция не хватится. Она рано вышла из дому, позавтракала там же, где и всегда, прошлась по берегу озера, увидела какое-то сборище. Женщина, прогуливавшая свою собачку, сказала, что это курды опять устроили демонстрацию. И Мария снова, как тогда в ресторане, вместо того чтобы сделать вид, будто понимает, о чем идет речь, что человек она – образованный и культурный, спросила: – А кто такие курды? И женщина, как ни удивительно, не смогла ответить. Это в порядке вещей: все притворяются осведомленными, а решишься спросить – ничего не знают. Она зашла в интернет-кафе и выяснила, что курды – это жители Курдистана, несуществующей страны, ныне разделенной между Турцией и Ираком. Потом вернулась к озеру, надеясь еще застать женщину на прежнем месте – но та уже ушла: должно быть, собачка не захотела полчаса смотреть на толпу людей с флагами и транспарантами, слушать их странную музыку и непонятные крики. «Да это же я! То есть я была такой – притворялась всезнающей, прячась за свое молчание, до тех пор, пока араб не разозлил меня настолько, что я нашла в себе смелость признаться, что умею только отличать „пепси“ от „кока-колы“. И что же – он был шокирован? Он переменил свои намерения? Да ничего подобного! Наверное, его потрясла моя непосредственность. Я всегда попадала впросак, пытаясь выглядеть умнее, чем я есть на самом деле. И больше этого не будет!» Она вспомнила о модельном агентстве. Знают ли они, что было нужно арабу на самом деле – и в этом случае Мария снова притворилась наивной, – или же всерьез полагали, что он способен был предоставить ей работу? Так или иначе, но в это пепельно-серое женевское утро, когда температура упала почти до нуля градусов, когда курды вышли на демонстрацию, а трамваи, как всегда, подходили к остановке секунда в секунду, а в ювелирных магазинах снова стали раскладывать на витринах драгоценности, когда открылись банки, когда бродяги и нищие отправились спать, а добропорядочные граждане – на службу, Мария вдруг почувствовала себя не такой одинокой. Потому что рядом с ней была теперь другая женщина – невидимая никому, кроме нее. Мария и сама никогда раньше не замечала ее присутствия, а теперь вот – заметила, ощутила.