Редкой работы (для ног же была там скамейка), богиня 315 В чашу златую влила для меня свой напиток; но прежде, Злое замыслив, подсыпала зелье в него; и когда он Ею был подан, а мною безвредно отведан, свершила Чару она, дав удар мне жезлом и сказав мне такое Слово: «Иди и свиньею валяйся в закуте с другими». 320 Я же свой меч изощренный извлек и его, подбежав к ней, Поднял, как будто ее умертвить вознамерившись; громко Вскрикнув, она от меча увернулась и, с плачем великим Сжавши колена мои, мне крылатое бросила слово: «Кто ты? Откуда? Каких ты родителей? Где обитаешь? 325 Я в изумленье; питья моего ты отведал и не был Им превращен; а доселе никто не избег чародейства, Даже и тот, кто, не пив, лишь губами к питью прикасался. Сердце железное бьется в груди у тебя; и, конечно, Ты Одиссей, многохитростный муж, о котором давно мне 330 Эрмий, носитель жезла золотого, сказал, что сюда он Будет, на черном плывя корабле от разрушенной Трои. Вдвинь же в ножны медноострый свой меч и со мною Ложе мое раздели: сочетавшись любовью на сладком Ложе, друг другу доверчиво сердце свое мы откроем». 335 Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я: «Как же могу, о Цирцея, твоим быть доверчивым другом, Если в свиней обратила моих ты сопутников? Мне же, Гибельный, верно, замысля обман, ты теперь предлагаешь Ложе с тобой разделить, затворившись в твоей почивальне, – 340 Там у меня, безоружного, мужество все ты похитишь. Нет, не надейся, чтоб ложе твое разделил я с тобою Прежде, покуда сама ты, богиня, не дашь мне великой Клятвы, что вредного замысла против меня не имеешь». Так я сказал, и Цирцея богами великими стала 345 Клясться; когда ж поклялася и клятву свою совершила, С нею в ее почивальне я лег на прекрасное ложе. Тою порою заботились в светлых покоях четыре Девы, служанки проворные, всё учреждавшие в доме; Все они дочери были потоков, и рощ, [68] и священных 350 Рек, в необъятное лоно глубокого моря бегущих. Дева одна, положивши на кресла подушки, постлала Пышные сверху ковры, на ковры ж полотняные ткани. К каждым креслам другая серебряный чудной работы Стол пододвинула с хлебом в златых драгоценных корзинах. 355 Третья смешала в кратере серебряной воду с медвяным, Сладким вином; на столы же поставила кубки златые. Светлой воды принесла напоследок четвертая дева: Яркий огонь разложив под треножным котлом, вскипятила Воду она; вскипятивши же воду в котле, осторожно 360 Стала сама, из котла подливая воды вскипяченной В свежую воду, плеча орошать мне и голову теплой Влагой: и тем прекратилось томившее дух расслабленье Тела. Когда ж и омыт я, и чистым натерт был елеем, Легкий надевши хитон и косматую мантию, с девой 365 В светлый покой я вступил, и она к среброгвоздным, богатым Креслам меня проводила, – была там для ног и скамейка. Тут принесла на лохани серебряной руки умыть мне Полный студеной воды золотой рукомойник рабыня, Гладкий потом пододвинула стол; на него положила 370 Хлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса, Выданным ею охотно, и стала меня дружелюбно Потчевать вкусною пищей; но пища была мне противна. Думой объятый, сидел я с недобрым предчувствием в сердце. Видя, что думой объятый сижу и что к лакомой пище 375 Рук не хочу протянуть я, печалью объятый, Цирцея, Близко ко мне подошедши, крылатое бросила слово: «Что у тебя на душе, Одиссей? Отчего так уныло Здесь ты сидишь, как немой, ни еды, ни питья не вкушая? Или еще ты страшишься какого коварства? Напрасен 380 Страх твой; ты слышал, тебе поклялась я великою клятвой». Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я: «О Цирцея, какой же, пристойность и правду любящий, Муж согласится себя утешать и питьем и едою