217-555-5298: Скажу, что у меня работа. Страх, злость и растерянность переполняют меня. Даже не знаю, что сказать. И где-то на задворках сознания крутится лишь одна мысль: слава богу, что не написала Скарлетт о Чейзе, не призналась, что впервые занималась сексом, а Чейзу – о том, что случилось между нами. От одной мысли, что родители могли бы узнать все, прочитав эсэмэски, мне становится дурно. – Поверить не могу, что вы шпионите за мной! – кричу я, бросая бумагу на стол. Непрошеные слезы собираются в уголках глаз. – У вас нет никакого права читать мои сообщения! – Я плачу за твой телефон, – грохочет папа. – Тогда я буду платить за него сама! – вскакиваю со стула и бросаюсь вон из кухни. Папа хватает меня за руку. – Сядь! Мы не закончили. Всем своим видом он показывает, что мне лучше остаться – или он заставит меня силой. Он никогда не был таким жестким и суровым. До того как умерла Рейчел, с ним было весело. Он отпускал шутки, потому что ему нравилось, как мы стонем от смеха. А теперь я даже не уверена, что он помнит, как улыбаться. Пытаюсь храбриться, но не выходит, и сажусь. – Нас расстраивают не твои поступки, – говорит мама, – а твоя ложь. Мы просто не можем доверять тебе. – Поэтому мы забираем у тебя машину, – добавляет папа. – Мою машину? – я ошарашенно смотрю на них. Машина – единственный глоток свободы, который у меня остался. Они отдали мне старый мамин хетчбэк, когда я получила права. Родители решили, что для меня будет безопаснее сидеть за рулем, чем переходить оживленные улицы, стоять на остановках или ездить в автобусе. Рейчел шла по улице, когда ее убили. Теперь я не могу и пяти шагов пройти пешком. Боже, как жалко это звучит. Ненавижу подобные чувства. Тем более что в глубине души знаю: родители – хорошие люди. Они просто не оправились от смерти Рейчел. Сомневаюсь, что они вообще когда-нибудь придут в себя. Для этого нужны годы терапии, от которой они отказываются. Однажды я предложила сходить к психологу. Мама сухо проинформировала меня, что все скорбят по-разному, а потом встала и вышла из комнаты. В своем бесконечном горе они мучают меня, и мне плохо. А теперь еще и забирают мою машину? В машине я могу врубать любимую музыку, громко ругаться и озвучивать все свои внутренние монологи. Потерять ее будет ужасно. Пытаюсь убедить их, что это неправильно. – И как я должна теперь добираться до работы или до приюта для животных? – Последний год я дважды в месяц была волонтером в местном приюте. Из-за аллергии Рейчел мы не могли держать животных в доме. Теперь ее нет, но правило «никаких животных» все еще строго соблюдается. Так что волонтерство – единственный способ повозиться с собаками, которые, на мой взгляд, лучше людей. Мама не смотрит мне в глаза. Папа откашливается. – Ты не будешь никуда ездить. Мы сообщили твоему начальству в «Магазинчике мороженого» и Сэнди из приюта, что ты очень занята в школе и больше не будешь работать и заниматься волонтерством. – Вы… – я делаю вдох, – уволили меня? – Да. Я так поражена, что у меня нет слов. Захлопываются двери, ведущие к моей и так ограниченной свободе. Нет машины. Хлоп. Нет работы. Хлоп. Нет волонтерства. Хлоп. Хлоп. Хлоп. – Хотите сказать, что я буду ходить только в школу и назад, так? – Ком в горле заставляет говорить полушепотом. Это мой выпускной год. Я ожидала, что мой мир станет больше, а никак не меньше. – До тех пор пока не докажешь нам, что достойна нашего доверия, – да. Я поворачиваюсь к маме. – Ты не можешь согласиться с этим. Верю, ты понимаешь, что все это неправильно. Она опускает глаза и не смотрит на меня. – Если бы мы были строже раньше… – Она замолкает, но я знаю, что значит это «раньше». Наша жизнь четко поделена на «до смерти Рейчел» и «после смерти Рейчел». – Марни, давай не будем об этом. – Папа теперь притворяется, что «до смерти Рейчел» ничего не было. – Да, конечно. Мы делаем это потому, что любим тебя и не хотим повторения прошлого. Мы с папой обсудили… – Это чушь собачья, – обрываю я ее и вскакиваю, отпрыгивая подальше от отца. – Не разговаривай с нами таким тоном! – папа грозит мне пальцем. На этот раз я не уступлю, потому что слишком зла, чтобы пугаться. – Это чушь собачья, – без страха повторяю я. Слезы катятся и бесят меня, но я не могу остановиться. – Это наказание за то, что я жива, а Рейчел мертва. Я, мать вашу, дождаться не могу, когда свалю отсюда! И я не вернусь. Не вернусь! Мама начинает рыдать. Папа орет. Я бегу в свою комнату и слышу, как за спиной кричат родители. Прыгаю по лестнице сразу через две ступеньки и хлопаю дверью. В моей комнате нет замка, но есть письменный стол. Я ломаю три ногтя и дважды ударяюсь коленом, но в конце концов пододвигаю его к двери. Как раз вовремя, потому что там уже стоит отец, пытаясь ее открыть. – Немедленно открой дверь, – требует он. – Или что? – кричу я. Никогда раньше я не чувствовала себя такой беспомощной. – Накажешь меня? Вы отняли у меня работу, машину, личную жизнь. Я не могу позвонить или написать СМС, чтобы вы не узнали. Даже дышать не могу без вашего ведома. Вам больше нечем меня наказать. – Мы делаем это ради тебя, – мама взывает к моему благоразумию, – не наказываем тебя из-за твоей сестры… – она даже не может произнести имя Рейчел, – а пытаемся помочь тебе. Мы так тебя любим, Лиззи. Мы… – ее голос дрогнул, – не хотим потерять тебя. Я ложусь на кровать и закрываюсь подушкой. Знать не хочу, что они скажут. Их поступкам нет оправданий. Я бы не таилась, если бы они дали мне немного свободы. Родители Скарлетт не ограничивают ее, и она никогда ничего не скрывает. Если она идет на вечеринку, то говорит им. Если напивается, то звонит им, и они приезжают за ней. А напивается она редко, потому что ей позволяют время от времени выпить пива или бокал вина. Из-за родителей я такая. Они сделали из меня девушку, которая не слушается их, таится, врет, нарушает обещания и отдает свою девственность незнакомцу. Я зарываюсь лицом в подушку, когда меня охватывает горячий стыд. Ненавижу их. Ненавижу Рейчел. А больше всего ненавижу себя. Из-за меня милые животные в приюте будут страдать. Кто будет выводить собак на прогулку? Кто будет давать Опи лекарства? Я единственная, кто может управиться с Ротти. Всех остальных в приюте он ненавидит. А Джордж, змея? Санитары боятся питона. От этих мыслей меня отвлекают лязг металла и жужжание дрели. Я сажусь и оглядываюсь в поисках источника этого шума. Мы с отцом встречаемся взглядами. В руках он держит дверь. Прежде чем уйти, он хмуро смотрит на меня. Я таращусь в открытый дверной проем. Он снял дверь в мою комнату с петель. Он, мать его, снял дверь! Я вскакиваю и подбегаю к столу, который все еще стоит в проходе. – Что вы делаете? – беспомощно спрашиваю я. В коридоре появляется мама. – Дорогая, прошу. – Ты серьезно? – продолжаю я, все еще не веря, что двери нет. Но пустые петли висят насмешливым доказательством. – Это лишь временно, – говорит она. – Будет постоянно, если ее поведение не исправится, – кричит папа. – Мама, мне семнадцать, и мне нужна дверь в спальню. – Я не могу поверить, что голос у меня так спокоен. – Даже у заключенных есть дверь! Она снова опускает взгляд в пол. – Это лишь временно, – повторяет она. – Пока мы опять не начнем доверять тебе. Я отстраняюсь. – Поверить не могу. Я, мать вашу, не могу в это поверить. – Не ругайся, – рявкает она. – Ты знаешь, как мне это не нравится. – Верно, потому что Рейчел никогда не ругалась. – Речь не о Рейчел. – Конечно, о ней. Все в моей жизни связано с Рейчел. Вы разрешали сестре делать все, что она хотела. Она не следовала никаким правилам, и это ударило по вам. Со мной вы теперь ведете себя с точностью до наоборот, – выпаливаю я. – Вы держали меня на коротком поводке, с тех пор как она умерла, а теперь ошейник такой тугой, что скоро задушит меня до смерти! – Не говори так, – мамины глаза опасно блестят. Она приближается и останавливается лишь у стола. – Не смей так говорить! – А то что? – с вызовом бросаю я. – Ты меня снова ударишь? Она мрачнеет. – Извини, что я сделала это, – шепчет она. – Я… – Что происходит? – Папа вернулся. Он смотрит на меня, потом на маму. – Ничего, – одновременно отвечаем мы. Затем замолкаем, потому что добавить нечего. Мы уже достаточно ранили друг друга. Я возвращаюсь на кровать, закрываю глаза и игнорирую звуки за спиной. Пыхтение отца, отодвигающего стол из прохода, и хныканье матери, переживающей, что наш дом превратился в поле боя. Такова теперь моя жизнь. Я – заключенная в собственном доме, без личной жизни и без возможности бежать. До окончания школы еще вечность.