— Кажется, Шекспир сказал, что из всех низких чувств страх — самое низкое… Кэт покачала головой: — Нет, я не храбрая, Алена, что ты. Я никогда не была храброй. И не буду — какое бы зверское лицо ни делала. Но даже дрожа, как лист, можно не терять достоинства. Самой себе не признаться, что дрожишь. И не сдаваться. Банальности я тебе какие-то говорю. Так и знала, что не получится ничего объяснить. Но я ее уже не потеряю — ту Кэтрин, что ты сейчас видишь. И тот величественный мир — он есть, я знаю. Его тоже трудновато потерять… — Тляк! Тляк! Эрни сорвался с места и бросился в коридор — за секунду до того, как раздался звонок в дверь. 49 На пороге стоял высокий брюнет: волосы зачесаны назад. Вот непонятно почему, но — видно: иностранец. — Hi! Они подходили друг другу — будто даже похожи были, чуть-чуть совсем. Знакомство; Кэт ускользает на кухню: варить кофе. Время к вечеру, дома малышка, да и что стеснять — Алена посидит еще полчасика и поедет. — Не останешься ужинать? Уверена? — Голос из кухни. — Нет, спасибо, Кэт! Дэйв повторяет: — Ниэт, спасыба, Кат… Смех. Эрни не отходит от «папы». Понятное дело, от него можно жирную рыбешку ожидать. Разве папа не ходил лунку сверлить? Дэйв говорит по-английски с акцентом — видимо, австралийским: «акает» так, что уши сворачиваются. — Знаешь, почему Эрни двухцветный? Спиной встречает солнечные лучи — в Антарктиде солнце очень злое — и нагревается. А грудкой свет отражает и охлаждается. Вращаясь, поддерживает нужную температуру. — Тляк! Тляк! — Прости, Эрни… Я выпустил кота из сумки… Ничего не понятно! Какой кот? Какая сумка?.. Кэт (он говорит «Кат», «Катти») заходит в комнату с чашками. — Понимаешь, что он говорит? — Из последних сил… — Алена делает страшные глаза: — А что за кот с сумкой? Кэт хихикает: — Это у нас игра такая. Дэйв котам покоя не дает, я же как бы «cat». Выпустить кота из сумки — значит проговориться, секрет чей-то раскрыть. Выражение такое. — А! Он немножко болтлив, Дэйв, но это приятно. Рассказывает всякие любопытности. Нормально: наполовину понимаешь, наполовину догадываешься. Развивает воображение. — Знаешь про Гондвану и Лавразию? — Ноу. — О! В очень, очень, очень глубокой древности на Земле существовало только два континента, но гигантских, — Гондвана в Южном полушарии и Лавразия — в Северном. Да-да! Потом они распались на части. — Дэйв сделал движение руками: будто яблоко разломил. — Гондвана породила Австралию, Африку, Южную Америку, Антарктиду. А Лавразия — Северную Америку и Евразию. Они долго двигались, континенты, пока мы получили то, что имеем. Это было очень давно, — даже с какой-то грустью заключил. Кэт смотрела на него мягко-мягко. — Алена, а что, если нам съездить за город? Всем вместе? Только машины у нас нет… — У меня тоже. — Я хотела показать Дэйву наш дом в деревне… Помолчали. — А твой друг? Он наверняка водит… — Да. Но… — Если соскучилась, ну что ты комедию ломаешь. Вот тебе вполне достойный повод позвонить. 50 Когда уходила, бросила взгляд на акварель у двери. — Кэт, я поняла, что меня в ней тревожит. Присутствие. Там никто не изображен, а будто бы есть кто-то. Какая-то жизнь. — Я же тебе говорила — жизнь. Уж мне-то теперь не знать, где она есть, а где ее… — Ты не понимаешь. Я не это хотела… Ладно. Забудь. Значит, завтра, в одиннадцать, у вас? Я позвоню, если он не согласится. — Согласится. 51 В субботу работали. Светка вывела полосы с Пикассо — теперь в каждом номере идет материал о каком-нибудь художнике & его музах. Пишет девчонка-искусствовед, об искусстве там, правда, ни слова. Но резво пишет, это главное. Зазвонил телефон, и на нем высветилось: «Алена». Все-таки. Ей понадобилось за город ехать с подругой. «Что за подруга? Не Ольга ли часом?» — «Ты ее не знаешь». В одиннадцать надо у подруги быть. «Где?» — «На Смоленской». — «Неплохо девушка устроилась». Значит, в десять — в Бутово; чайку хлебнуть, забросить дите к Володьке — не хочет Алена Юльку с собой брать, — и можно двигать. Даже не спросил, куда двигать-то. Какая разница. Позвонила-таки. 52 Пили чай. Спряталась за пиалой, одни глаза видать. Но глаза улыбаются. Встать, забрать у нее пиалу эту. Обнять — чтобы косточки тихонько хрустнули. Каждый раз смеялась: ты меня сломаешь. Такую сломаешь, отвечал. Обнять: запах волос, коротких светлых лохматушек; этот забытый горьковатый запах. Рано — обнимать. Уже улыбается, но еще дичится. Такая же дикая, что и поначалу была. — Куда ехать-то?