Я включала свет в комнатах, читала записки, которые мы с мамой оставили по всему дому, и действовала по инструкции. Сначала проверила, заперта ли входная дверь (заперта, цепочка накинута), заперта ли задняя дверь (тоже заперта). Потом я поставил чайник на плиту и, дожидаясь, пока вода закипит, прошлась по кухне, читая записки. Многие были написаны моим почерком, в них говорилось о Дрейке. Я знала, что поцеловала его. Это воспоминание сияло в моей голове, ясное, четкое, реальное, выделяясь на туманном фоне всего остального. Было четверть третьего. Большинство жителей Пензанса спали. В моем распоряжении были дом и целый мир. Я села за большой компьютер, которым пользовались родители, и уставилась на него в состоянии какого-то транса, гадая, как поступить. Должно быть, я ненадолго задремала, потому что вздрогнула и проснулась: я сидела перед компьютером, и мне пришлось снова все вспоминать. У меня было ощущение, что пора вернуться в постель. Я взяла ноутбук, потому что на нем был стикер с надписью «Ноутбук Флоры», и понесла его наверх, держа под рукой. В другой руке я несла кружку с чуть теплым чаем. Стены в спальне были выкрашены наполовину в белый цвет. Паркет был застелен простыней и покрывалом, забрызганными краской. Фотографии с подписями занимали бо?льшую часть оставшейся розовой стены. Рядом с кроватью лежало что-то странное, прикрытое простыней. Я подняла ее и увидела коробку с игрушками. Мне не нужна коробка с игрушками: я поцеловала парня на пляже, мне семнадцать лет. Я подняла коробку и выставила ее на площадку лестницы. Я собиралась перекрасить оставшуюся часть комнаты. Мне хотелось, чтобы спальня была белой, нормальной комнатой. Я одобрила задуманное, догадываясь, что сама начала перекрашивать комнату. Я как раз открыла страницу Википедии, чтобы прочитать о Шпицбергене, когда пришло электронное письмо. Я не знала, что получаю электронные письма. Только красная цифра 1 рядом с иконкой в виде конверта заставила меня кликнуть. Увидев имя, я перестала дышать. Письмо было от Дрейка. Флора, я не могу перестать думать о тебе. Я перечитывала эту строчку снова и снова. Всего восемь слов, но это были лучшие восемь слов в мире. Я переписала их множество раз и расклеила записки по всей спальне. Дрейк заставил меня помнить. Возможно, я запомню и это. Я была рада тому, что одна дома. Если бы родители были здесь, то, чувствуя себя в безопасности, я бы не додумалась включить компьютер без двадцати минут три ночи. Я перечитывала и перечитывала эти восемь слов. Я любила Дрейка, и вот он написал мне письмо. Он не мог перестать думать обо мне, и я не могла перестать думать о нем. Я едва сумела напечатать ответ: мне отчаянно хотелось рассказать Дрейку, что он заставил меня помнить. Подобрав подходящие слова и расставив их в правильном порядке, я отправила письмо. Утром мне обязательно следует проверить почту. Я легла и принялась представлять Дрейка в его новом странном доме. Я представляла его в холодном, мрачном месте с домами из снега и льда. Жизнь спартанская. Я задумалась: смогу ли отправить ему по реальной почте что-нибудь нужное. Может быть, мне удастся собрать для Дрейка посылку с вещами из Корнуолла, которые ему пригодятся. Я решила утром пойти на пляж: найти там второй черный камешек и отправить его Дрейку. Проснулась я поздно. Солнечные лучи проникали через тонкие занавески и ложились на кровать. Я перевернулась на бок, закуталась в розовое одеяло и зевнула. Стены были наполовину выкрашены в белый цвет, а моя кровать стояла посреди комнаты. Было без четверти одиннадцать. Я была совершенно сбита с толку, мое сердце застучало громче и быстрее. Я не знала, почему лежу в кровати, которая стоит посреди комнаты, поэтому прочитала надпись на руке. Потом прочитала записи в блокноте, лежавшем у кровати. Я изучила все листочки, приклеенные на розовой стене. Я Флора. Мне семнадцать лет. Я заболела, когда мне было десять лет, у меня антероградная амнезия. Я поцеловала Дрейка на пляже. Пейдж ненавидит меня. Я сама по себе. Дрейк написал мне: «Флора, я не могу перестать думать о тебе». Ноутбук лежал на полу. Через секунду я уже сидела в кровати и смотрела на него. Я перечитала ответ, который написала Дрейку среди ночи. Он оказался короче, чем я думала. Я решила, что это хорошо. Но мое письмо все же было длиннее, чем послание возлюбленного. Я убрала волосы за уши и начала читать, надеясь, что ничего ужасного не написала. Дорогой Дрейк! Я очень рада твоему письму. Я никогда не думала, что такое случится. Я тоже не могу перестать думать о тебе! Произошла удивительная вещь: я ничего не забыла! Я помню, как мы сидели рядышком на пляже и на нас наступал прилив. Я помню каждое наше слово, твое и мое. Я помню, как целовала тебя. Я ничего не забыла. Все остальное сразу вылетает у меня из головы, но поцелуй остался. Я не могу перестать думать о тебе. Мне следовало бы уйти с тобой на всю ночь. Как бы мне хотелось вернуться назад и поступить иначе. (Видишь? Я действительно помню.) Пейдж больше не хочет быть моей подругой, потому что она знает о поцелуе. Я забыла об этом, но потом записала. Мне стало грустно, но я ее не виню. Мои родители улетели во Францию: мой брат Джейкоб, живущий там, болен. Я дома одна до субботы. Вот почему я сижу за компьютером посреди ночи. Расскажи мне побольше о Шпицбергене. Я помню, как ты поехал туда, когда тебе было десять лет, чтобы увидеть полуночное солнце. Теперь тебе девятнадцать, и ты уехал, чтобы там жить. Расскажи мне обо всем остальном. Флора Мне очень хотелось, чтобы Дрейк ответил сразу, ночью. Я смотрела на папку «Входящие», приказывая письму появиться. Я понятия не имела, в каком часовом поясе находится Северный полюс. Возможно, мне стоило спросить об этом Дрейка. В любом случае с момента отправки моего письма прошло девять часов — он наверняка увидел его, но не ответил. Я взяла ноутбук с собой, когда пошла вниз варить кофе. Мама прислала сообщение: «Таблетки, дорогая», поэтому я их приняла. Я убедилась, что громкость настроена на максимум: когда придет письмо, компьютер пискнет очень громко. Я не стала включать радио, хотя в отсутствие родителей могла бы послушать любую музыку, какую захотела. Я правда могла бы включить радио на полную мощность: сделать музыку громче и потанцевать на кухне. Пусть Дрейк на Северном полюсе и не отвечает, ничто не изменит того факта, что он не может перестать думать обо мне. Дрейк был для меня в тот момент единственным человеком в мире. Его обучение на Щпицбергене могло занять год, два или даже три. Я этого не знала. Но потом он мог вернуться домой. Или мы вместе могли уехать куда-то. Мы могли бы жить вместе. Мы могли бы пожениться. Я могла бы стать его женой. Миссис Флора Эндриссон. Ему девятнадцать, мне семнадцать — мы достаточно взрослые для брака. Он бы мог присматривать за мной, а я, по-своему, присматривать за ним. Я бы ничего не забывала, потому что я была бы рядом с Дрейком. Я не чувствовала себя ребенком. Дрейк заставил меня помнить. Благодаря ему я могла стать нормальной. Я должна прожить с ним всю жизнь, потому что он заставляет мою память работать. Я сделала кофе, положила несколько ломтиков хлеба в тостер и стала смотреть на экран ноутбука, пытаясь одним лишь усилием воли заставить его пискнуть, оповещая о поступлении нового письма. Но ничего не происходило. Через некоторое время я улеглась на диван, включила телевизор и задремала. Я проснулась словно от толчка и поняла, что проспала целый час. Я метнулась к ноутбуку. Дрейк ответил. Меня ожидало новое электронное письмо. Лишь секунду я не позволяла себе прочесть его, потом уселась перед экраном и «проглотила» письмо на одном дыхании. Флора! Серьезно? Ты помнишь? Это невероятно, это потрясающе. Ты говорила с врачом? Значит ли это, что ты начинаешь выздоравливать? Как ты справляешься без родителей? Удивительно: твоя мама чрезмерно оберегает тебя, и она оставила тебя одну? Надеюсь, с твоим братом все будет в порядке. Твое письмо заставило меня представить, что могло случиться, но не случилось. Ну почему я не попросил тебя еще раз пойти со мной? Мы могли как-нибудь это устроить. Я провел больше времени, чем можешь подумать, представляя, как ты выглядишь обнаженной. Я тебя не обидел этими словами? Обидел, конечно. Прости, пожалуйста. Я постоянно думаю о тебе, но не могу даже увидеть тебя. Я не ожидал, что так получится. Но если твоя память восстанавливается, то многое может произойти. Когда возвращаются твои родители? Будь осторожна. Не забывай есть и все такое. Продолжай помнить! Дрейк Я снова и снова перечитывала письмо, и каждый раз меня шокировало, что Дрейк хочет увидеть меня обнаженной. Волна жара накрывала меня с головы до кончиков пальцев, я «краснела» до корней волос, хотя была одна. Я не знала, как справиться с тем, что он написал. Я постаралась запомнить его письмо (это казалось мне возможным), а потом распечатала нашу переписку и аккуратно убрала ее в папку. Он провел больше времени, чем я думала, представляя меня обнаженной. Я закрыла глаза и попыталась это осознать. Ощущение пугало. Мне больше не десять лет. Дом изменился: перестал быть пустым, не считая поселившейся в нем удушающей тишины. Он превратился в магическое место. Казалось, сверкает каждая поверхность. В воздухе повеяло волшебством. Я переписывалась с Дрейком, и день превратился в ночь, а ночь — в день. Дрейку нужно работать на своей спутниковой станции, но, как только у него появляется возможность, он бросается к компьютеру и пишет мне. Я снова и снова отвечала ему, чтобы послания накопились к тому времени, когда он сможет их прочесть. Его ответы мерцали и золотились. Письма становились все откровеннее. Если в одном Дрейк написал, что представляет меня обнаженной, то в следующем — что бы ему хотелось сделать с моим обнаженным телом. Я изо всех сил старалась отвечать правильно. Понятия не имея, как вести подобный разговор, я написала, что думаю, и надеюсь, что это нормально. Его идеи были странными и новыми, но они мне нравились. Мои слова появлялись на экране в снежном краю, и Дрейк отвечал при первой же возможности. Это опьяняло. Каким-то образом я все делала правильно. «Нет ничего такого, — оказывается, написала я, — что люди делают вместе, чего бы я не захотела делать с тобой, если бы ты попросил». Как только я это написала, то попробовала оценить свои слова и мгновенно представила людей за самыми ужасными занятиями. Я совсем не это имела в виду. Но послать вдогонку письмо с уточнением было бы неромантично. Я начала было писать это, но передумала и все стерла. Оставалось надеяться, что Дрейк поймет смысл, который я вложила в эти слова. Иногда я обнаруживала себя перед монитором большого родительского компьютера, читающей выбранные наугад интернет-страницы и гадающей, что я там делаю. Мои электронные письма хранились в ноутбуке. Наверное, я перемещалась к большому компьютеру, не замечая этого, в тот момент, когда начинала беспокоиться о родителях. Они периодически слали мне сообщения, извещая, что они в порядке, но Джейкоб очень болен, и тяжело приходится всем. Я отвечала жизнерадостно, просила не тревожиться обо мне. Они спрашивали о Пейдж, но я помнила, что подруга меня ненавидит (это было написано всюду). Поэтому я написала родителям, что она потеряла телефон, и посылала им сообщения от ее имени. Потом я нашла записку со словами: «Я сказала маме, что Пейдж потеряла телефон. Это для того, чтобы они ей не звонили». Пару раз я точно говорила об этом маме, а может, и больше. Моя память не улучшилась. Но я помнила поцелуй и цеплялась за это. Во вторник я не съела карри, оставленное мамой в герметичном контейнере с надписью «Съешь это во вторник». Я съела несколько тостов и банан. Из дома не выходила, потому что выйти из дома означало оставить компьютер. Я сидела и пялилась на него. Не смотрела в монитор, только когда бегала в ванную или ставила чайник. Я приняла таблетки, когда мама прислала сообщение. Среда. Мне следовало принять душ. Но принять душ значило оставить ноутбук в сухом месте. Я не могла это сделать. Я носила его из комнаты в комнату, целый день ходя в пижаме, и смотрела на экран. Я писала длинные письма, редактировала их и отсылала. Короткие письма тоже писала. Я любила Дрейка и сказала ему об этом. Он ответил, что тоже любит меня. Он тоже любит меня… Я встала обнаженная перед большим зеркалом и посмотрела на себя его глазами. Я помнила наш поцелуй. Воспоминание задержалось в моей голове. Остальные вещи приходили и уходили, но поцелуй оставался. В среду мы больше говорили о сексе. Пока ко мне не вернется память, отношения, доступные другим людям, не для меня. Дрейк попросил провести с ним ночь, и я сразу же ответила, что не могу это сделать из-за мамы. Потом я пожалела об этом. Странная вещь — сожаления. Пожалуй, ничего подобного я раньше не испытывала. «Я бы все отдала, — написала я, — за возможность снова поцеловать тебя, прикоснуться к тебе, почувствовать твои руки на моем теле». Слова полились, не подвергнутые цензуре, наполовину нелепые. На волю вырвалось то, о существовании чего в себе я даже не подозревала. «Мне бы хотелось, — продолжала я, — ответить правильно в тот момент, когда ты попросил меня провести с тобой ночь. Я бы отдала что угодно за то, чтобы ты был со мной здесь, в постели, где я лежу сейчас. Я все бы отдала». «И я бы отдал все, чтобы быть там, — ответил он. — Чтобы проснуться рядом с тобой, дотронуться до тебя. Твое тело совершенно. Я знаю это. Если бы просьба не была такой неприличной, я бы попросил прислать мне твою фотографию».