Дарт попятился к двери. Его остановил зловещий скрежет петель за спиной. – Не убегай, – продолжил невидимый собеседник. – Я тебе не враг. – Кто вы? – Нас зовут безлюдями. – Их же не существует… – пробормотал Дарт растерянно. – Ты слышишь и видишь меня. Неужто я не существую? – В бестелесном голосе послышалась насмешка, и пол слегка затрясся. В приюте старшие ребята рассказывали страшилки о том, как заброшенные дома заманивали детей к себе, а потом сжирали их, не оставляя даже костей. Дарт считал такие истории выдумкой, но сейчас стоял под пристальным взглядом безлюдя, слышал его голос и даже чувствовал дыхание – то, что прежде казалось сквозняком. – Как твое имя, несмышленыш? – пророкотал дом. – Дарт, – никогда еще он не произносил своего имени с таким страхом. – И у тебя нет своего дома, Дарт? – Откуда вы знаете? – Чувствую, что нет в твоем сердце места, чтобы назвать его домом. – Голос безлюдя стал еще ниже. Стены сдавили пространство, а потом снова вернулись в исходное положение, словно бы легкие выпустили и заново вобрали воздух. Дарт явственно ощутил теплое дуновение, как будто рядом с ним кто-то горестно вздохнул. – У меня нет дома, – признался он, а потом добавил шепотом: – И никогда не было. – Сердца наши чувствуют одно и то же одиночество. Мы можем стать друзьями, если захочешь. – И вы не будете меня есть? Тут уж затряслись и стены, и пол, и потолок. Так безлюдь смеялся. – Нет, помощник нужен мне живым. А вот без еды обойдусь. Достаточно пустой тарелки на столе. Но если хочешь остаться, тебе придется уяснить одно правило. Жизнь в приюте приучила Дарта соблюдать правила. Он их не боялся, поэтому согласно закивал. – Я могу принять только себе подобных: таких же одиноких и покинутых. Не потерплю рядом тех, у кого есть семья, любовь… и все, чего когда-то лишился я. Иначе моя зависть прорастет плесенью и сожрет меня изнутри. Понимаешь? – Наверно. – Я дам тебе кров и работу, а взамен прошу разделить со мной одиночество. – Я согласен, – выпалил Дарт. Сколько он себя помнил, это чувство всегда было с ним. И в тот момент полного отчаяния ему казалось, что оно неотделимо от него. – Если нарушишь слово – тебе придется уйти. Я отпущу тебя с миром, но люди – нет. По их правилам, ты станешь предателем, и мне не защитить тебя от наказания. Ни семьи, ни взаимной любви, ни спутника по жизни. Ты и вправду готов? В тот момент Дарт не мог вообразить себя через десять лет, не мог здраво оценить риск и не представлял, как переменчива сама жизнь и человеческие желания. Он не хотел возвращаться в приют и думал лишь о том, что ему негде жить и нечего есть. Он был двенадцатилетним мальчишкой – без родных, крова и средств к существованию. Привыкший к одиночеству и строгим правилам, Дарт легко принял условия безлюдя, потому что с детства уяснил: наказать могут не только за дурной поступок, но и за любовь. Дарт замолчал, и лицо его стало рассеянно-безмятежным, как у ребенка, которым он никогда не был. В приюте таким не место. Проведя там несколько мучительных недель, Флори ни разу не встретила воспитанника с легкой улыбкой, играющей на губах. Детское смирение выглядело иначе. Ее преследовали печальные глаза, худые бледные лица, поникшие головы – коротко остриженные из-за вшей или, наоборот, неопрятно взлохмаченные, шеи, вжатые в острые плечи, и руки в несходящих синяках. Глядя на Дарта сейчас, невозможно было представить его одним из тех, кто рос в стенах приюта. Флори задумчиво водила пальцем по ободу чашки, но, заметив, что Дарт наблюдает за ней, остановилась, прекращая гипнотическое движение. Пытаясь заполнить неловкую паузу, она сказала первое, что пришло на ум: – Вот поэтому я так боюсь, что у меня отнимут Фе. – Что, прости? – Твоя история о приюте… – Флори запнулась, а потом все-таки продолжила: – Не хочу, чтобы Офелия столкнулась с жизнью в приюте. Когда родителей не стало, нас отправили в приют. Я не работала, да и в тот момент не могла заботиться о ком-то – мне самой требовалась помощь. Но в приюте я осознала, какая судьба нас ждет, и нашла в себе силы бороться. Нельзя быть слабым, если хочешь защитить кого-то. – Ты отлично справляешься, Флори. Его ладонь мягко накрыла ее руку. От прикосновения она вздрогнула и отстранилась. Странное чувство – уже знакомое, но все еще пугающее, затянулось в груди до того прочным узлом, что стало трудно дышать. «Нет-нет, только без слез!» – она вскочила с кресла, чтобы убежать, спрятаться, успокоиться. Чашка с недопитым чаем, управляемая случайным взмахом руки, соскользнула со стола и разбилась. Флори ахнула, поняв, что натворила, и тут же бросилась собирать осколки. Фарфор раскололся на мелкие острые части – об одну из них она поранилась и приложила палец к губам. Когда она нервничала, то становилась жутко неуклюжей. Дарт склонился над ней и взволнованно спросил: – Больно? Она неосознанно кивнула в ответ. Дарт поспешил за йодом, а когда вернулся, обнаружил Флори рыдающей на полу. – Э-э-эй, – протянул он и присел рядом. – Так больно? Дай гляну, может, осколок попал под кожу. Флори мотнула головой и едва смогла выговорить сквозь всхлипы: – Просто… я… давно не признавалась, что мне больно. Дарт ничего не сказал и обнял ее за плечо – осторожно, будто боялся, что она распадется на осколки от одного прикосновения. – Я хотела уберечь Офелию от всего плохого, но не справляюсь. Сколько бы ни пыталась, я не могу быть такой сильной, как должна. – Ты не должна, – спокойно сказал он. Ни жалости, ни наигранного сочувствия. – Ты можешь плакать сколько захочешь. У нас еще уйма времени. Флори утерла слезы кружевным краем салфетки, которую подал Дарт, и, оправдывая свой срыв обстоятельствами, подытожила: – У нас нет семьи. Дома. А теперь и работы. Она случайно обронила то, о чем не решалась сказать со дня, когда госпожа Прилс выгнала ее с позором. Флори не хотела признаваться, что потеряла основной заработок, чтобы избежать объяснений, однако Дарт не стал спрашивать, как так вышло. Они сидели на полу перед лужей чая, в которой, будто льдинки, плавали белые осколки, и слушали навязчивое тиканье часов. Казалось, молчание длилось так долго, что Флори отвыкла от звучания голоса. – Безлюди дают нам шанс, – сказал Дарт и крепче сжал ее плечо. – Когда я попал к безлюдю, у меня тоже не было ни семьи, ни дома, ни денег. Он спас меня, а спустя десять лет согласился помочь вам. Поверь, вы можете положиться на нас. Да, времена сейчас непростые, но мы справимся… – Спасибо, – она слабо улыбнулась, – но так не может продолжаться вечно. – А я не хочу это прекращать. – Расследование? – уточнила Флори с горькой усмешкой. – Нет. Он подался вперед, сокращая расстояние между ними, и оказался так близко, что Флори ощутила тот самый запах, сопровождающий Дарта, – свежий и острый. Она испытала странное чувство: тело покрылось мурашками, дыхание перехватило, как если бы она провалилась сквозь лед в холодную воду. – Я не хочу тебя отпускать, – проговорил он тихо, и что-то изменилось в нем: во взгляде, голосе и даже касании руки, лежащей на плече Флори. В ответ ее сердце затарахтело с частотой часового механизма. Тик-так, тик-так… Время движется ради соприкосновения стрелок. Случайный разговор освободил в них самые глубинные чувства. Им хотелось скрепить признания чем-то более личным и честным. Они потянулись друг к другу и соприкоснулись губами – вначале неловко, осторожно. Замерли на мгновение, словно осознавая, что происходит, но, даже осознав, не остановили это. Тик-так, тик-так… Бам! Это часы или сердце? Флори вздрогнула и отстранилась. Что-то произошло. Она захлопала глазами, пытаясь вернуть ясность ума, но головокружение мешало сосредоточиться. – Это просто дверь, – успокоил Дарт и снова потянулся к ней. Его пальцы поймали воздух. Флори уже вскочила, потому что поняла: кто-то был здесь и видел их. – Фе, – рассеянно пробормотала она и бросилась за ней. Флори не увидела сестру, а скорее почувствовала. Ее будто обожгло изнутри. Это было не приятное тепло от чая, не волнующий жар, возникающий от прикосновений Дарта, а бурлящий шар, застрявший между ребер. Флори побежала по коридору, совсем не разбирая, куда направляется. Она была так взволнована, что действовала по наитию. Внезапно ее остановил оклик. Обернувшись, Флори увидела Бильяну: с удивленным видом она стояла в другом конце коридора. – Мы здесь. Потерялась? Флори рассеянно кивнула и проследовала в комнату. Ее встретил треск дров в камине, разведенном недавно, – пламя еще не успело толком разгореться, но воздух уже стал сухим и теплым. На ковре перед камином сидела Офелия: неподвижная фигурка, лица не видно, словно бы маленькая изящная тень, решившая согреться. – Не нужно беспокоиться. – Бильяна чутко уловила состояние Флори и нашла этому иное объяснение: – С Офелией все в порядке. Ни следа от ожогов не осталось. Флори поблагодарила лютину за помощь. Их любезная беседа прервалась появлением Дарта. Он выглядел потерянным и нервным, то и дело облизывая губы. – Время позднее, нам пора, – заявил он, и лишь сейчас Флори заметила, что за окнами сгустились сумерки, а комната освещена ярким светом круглых ламп, гроздьями свисающих с потолка. Дарт не стал рисковать и спускаться в тоннели, а решил вернуться через город. Снаружи безлюдь Бильяны был совсем не похож на дворец, каким представлялся сначала. Каменный прямоугольник украшали стеклянные пристройки оранжереи с железным, ржавым каркасом, над которыми возвышался купол хартрума. Они распрощались и направились по тропинке, вытоптанной посреди лужайки. Вскоре трава уступила место булыжнику, а дорога привела их на окраину Рабочего квартала. В поздний час народу здесь было не много – трудяги уже вернулись в свои дома и отсыпались перед ранним началом еще одного тяжелого дня. Свет в их окнах не горел, только пара мутных проемов желтела в темноте, словно сверкающие глаза на каменном лице дома. Весь путь они прошли молча. Флори успокаивала себя тем, что просто выдумала проблему, испугавшись того, что произошло на кухне. Ни одна мысль не могла избавить ее от ощущения, будто между ней и сестрой разверзлась пропасть взаимного непонимания и обиды. Дарт тоже чувствовал неладное, иначе почему выглядел таким озадаченным и чего добивался, пытаясь взять ее за руку? Всякий раз Флори ускользала от прикосновения: то резко останавливалась, делая вид, что ремешок на сандалиях расстегнулся; то нарочно тянулась, чтобы поправить локон. Она почти убедила себя, что волнуется напрасно, однако стоило им оказаться в безлюде, как все переменилось. Флори спросила у сестры о самочувствии, а та бросила в ответ одно злое: «Отстань!»