Его откровение пробрало до мурашек. Он не остался в долгу и задал тот же вопрос. Флори ответила, не задумываясь и ни на секунду не усомнившись. Чего же боится она? – Пуговиц. Дес неопределенно хмыкнул, видимо, посчитав ответ неудачной шуткой. Флори решительно протиснулась в дверь и шагнула в Паучий дом, прокручивая в голове один и тот же эпизод: как острый край ромба оставляет на щеке порез. Она рассчитывала вызвать страх, способный еще больше насытить безлюдя. Пусть он нажрется вволю, но раскроет свои тайны. Иначе для чего они здесь? Дарт уже оправился от потрясения и снова выглядел уверенным, будто бы пару минут назад не трясся в панике при виде свиной головы. Они начали поиски с верхнего этажа. Взбираясь по шаткой лестнице, Флори вспомнила Паучиху и ее гуттаперчевое тело, сползающее по ступенькам. Образ ожидаемо вызвал страх, и под потолком загремело, будто кто-то захлопал в ладоши, а эхо распространило звук. Комнаты на втором этаже представляли собой маленькие ячейки – спальни, где раньше ютились строители Почтового канала. Кое-где даже сохранились железные скелеты коек. Здесь было слышно, как, надрываясь, скрипит крыша. Весь дом будто бы раскачивался на ветру, грозясь рухнуть в любой миг, и Флори, шагая по шаткому полу, чувствовала себя канатоходцем. – Жутковато, – проворчал Дес, пробираясь через груду сваленных матрасов. От сырости они покрылись плесенью и провоняли затхлостью. – Только безумец согласится жить здесь. – Лучше помолчи, – резко осадил его Дарт. Он явно знал что-то, позволяющее ему судить о лютине и ее жизни в безлюде. Он поведал историю Паучихи, пока они исследовали очередную комнату. Паучиха пришла не по своей воле. Ее притащили сюда какие-то отморозки: заезжие торговцы или местные пьянчуги – неизвестно. Они не представлялись, когда издевались над ней и оставляли умирать в заброшенном доме. Единственный, кто помог ей, – сам безлюдь. Он предоставил убежище и предложил стать лютиной. Паучиха согласилась, о чем вскоре пожалела. Зверства, которые сотворили с ней, приучили дом к таким чувствам. С тех пор он требовал еще и еще. После рассказа они надолго замолчали. Флори размышляла о судьбе тех, кто связался с безлюдями. Никто не становился лютеном по своей воле. Они соглашались, потому что у них не было иного пути. Остаться в безлюде или умереть. Разве это выбор? Занятые мрачными мыслями и бесцельными поисками, они добрались до комнаты с запертой дверью. Хартрум. Флори сразу ощутила непоколебимую уверенность, что там скрывается кто-то живой. Он слушал, наблюдал, и его дыхание сквозило из-под двери, через щели и замочную скважину. Дарт не спешил входить туда. – Ты заметила, что во всем доме нет жилой спальни? – И никаких вещей. – Думаю, ее комната здесь. Флори пришла в недоумение. Если верить книгам, хартрумы считались неприкосновенной, охраняемой и почитаемой территорией – сродни алтарю, святилищу. Она и предположить не могла, что кто-то из безлюдей позволил бы прислуге поселиться в самом хартруме. Кажется, даже Дарт, знающий намного больше, был удивлен собственным предположением. Однако если Паучиха и хотела что-то скрыть, то лучшего тайника не нашла бы: комната, запертая на ключ и охраняемая силой самого безлюдя; комната, куда побоится сунуться любой – будь то домограф, следящий или любопытный лютен. – Вернемся к нему в последнюю очередь. – Флори мягко коснулась его руки. Пока они топтались у закрытой двери, Дес, не теряя времени, отправился в следующую комнату. Судя по металлическому лязгу, он снова обнаружил ржавые остовы коек, напоминавших о первых и единственных жителях дома. Дарт и Флори остались в коридоре, чтобы осмотреть прогнившие ящики, приставленные к стене. В отличие от кроватей и матрасов, ставших неотъемлемой частью самого дома, нагромождение деревянных лотков выглядело довольно странно. В таких обычно хранили овощи или инструменты, а эти были напичканы истлевшим тряпьем и всяким мусором. Переставляя очередной ящик, Дарт сказал: – Помнишь, говорил тебе, что не помню, из-за чего подрался с Элом перед побегом? Я соврал. Флори не знала, что сказать. Ей хотелось узнать о прошлом Дарта, но, видя, сколько боли приносят ему воспоминания, она бы предпочла никогда не обсуждать это. Своим молчанием она позволила Дарту выбирать, и он сам захотел поделиться историей своего страха. Картинка приюта снова ожила. Флори быстро нарисовала в воображении знакомые кованые ворота, открытые для посыльного, и большой пустынный двор перед центральным входом, где директор самолично принимал коробки с пожертвованиями. В тот день посыльный привез еще одну коробку и подозвал Дарта, чтобы вручить ее. На бирке значилось: «От Луны» – и ни обратного адреса, ни слова больше. Дарт нетерпеливо открыл коробку прямо во дворе. То, что он увидел внутри, заставило его оцепенеть от ужаса. Наверно, он выглядел глупо, потому что ребята во главе с задирой Элом дружно загоготали. А посыльный, которого обманом заставили участвовать в жестоком розыгрыше, спешно укатил прочь. Воображение продолжало рисовать картины, и Флори невольно представила в мельчайших деталях то, о чем рассказал Дарт: посылку, подписанную Луной, а внутри – волокна сизаля, похожие на светлые спутанные космы, прикрывают свиную голову, залитую липкой багровой жижей… Что творилось в умах тех, кто придумал это? – Прошло десять лет, а я по-прежнему испытываю дикий ужас. – Очевидно, Дарту было неловко признаваться в своей слабости. Усилием воли он стер с лица всякий намек на трагичность и с кривой усмешкой добавил: – Хоть где-то пригодилось. Флори попыталась найти правильные слова и быстро сдалась. Вряд ли Дарт ждал от нее жалости или утешения. Между ними повисло молчание, а затем она отчетливо расслышала звуки расстроенного пианино. Раздалась нота, за ней другая, и хриплая мелодия стремительно заполнила тишину дома. Кто-то играл на клавишах. Это не мог быть Дес, потому что его силуэт мелькал в дверном проеме. Он так увлеченно исследовал комнату, что не замечал странных звуков. Флори посмотрела на Дарта так, словно считала его зачинщиком глупой выходки и требовала немедленно прекратить. – Что это? – отчего-то шепотом спросила она. – Дом требует еще. За небрежной фразой скрывался простой ответ: безлюдь нарочно изводил их, рассчитывая поживиться новой порцией страха. Дарт успокаивающе сжал ладонь Флори, а в следующий миг из соседней комнаты раздался оглушительный грохот. Дверной проем выдохнул в коридор облако пыли, и дом зашатался, словно марионетка на шарнирах. Вдвоем они бросились на шум и сразу же наткнулись на груду глиняных ошметков, отвалившихся от стены. Эта груда зашевелилась и разразилась ругательствами. – Ты цел? – спросил Дарт, помогая другу выбраться из завала. В ответ Дес потребовал задабривания пирогами и бочкой лучшего вина, какое возможно найти в Пьер-э-Метале. Пока Дес кашлял и отряхивал одежду, Флори и Дарт с удивлением разглядывали стену, от которой откололся кусок, обнажив потайной вход в хартрум. Иногда безлюди сами открывают секреты. Дарт толкнул дверь, и та легко распахнулась, словно только и ждала, что его прикосновения. Промозглый воздух с запахом сырости и гнилья вырвался из комнаты, заполнив собой все пространство. Втроем, один за другим, они переступили порог. Хартрум был немногим больше, чем остальные комнаты, но нагромождение вещей скрадывало пространство. Около стен стояли коробки и ящики, напичканные тряпьем, служившим Паучихе одеждой. – Вот дерьмо! – внезапно воскликнул Дес и с видом, будто его вот-вот вывернет наизнанку, бросился прочь. Вслед ему раздался характерный хлюпающий звук – сигнал о том, что новая порция страха понравилась безлюдю не меньше предыдущих. Дарт попросил Флори уйти, однако она уже поняла, от какого зрелища ее пытаются уберечь. Из стены напротив торчала часть туловища и голова – казалось, мертвец поглощен стеной или застрял в ней. Из его перекошенного, будто кричащего рта свисали нити паутины. Он находился здесь немало времени, но хорошо сохранился из-за низкой температуры, а может, стены хартрума особым образом влияли на тело. Раздумывать над этим не хотелось. Флори была готова закричать от ужаса, но из груди вырвался только тяжелый вздох. – Мальчишка из Общины. – Дарт сделал такой вывод по лохмотьям его одежды. – Как Рин мог пропустить такое? Он что, слепой?! – негодовал Дес в коридоре, не решаясь подойти ближе. – Он не проверил хартрум, потому что это не по Протоколу. – Или проверил, но безлюдь скрыл от него тело, – предположила Флори и указала на ошметки глины на полу. Если безлюдь умудрился спрятать в стене потайную дверь, почему не мог проделать то же самое с… трупом? Дарт согласился с ней и мрачно добавил, что, вероятно, этим объясняется убийство Паучихи. Если кто-то знал о жертве и не доложил следящим, он мог распорядиться информацией иначе: например, запросить за свое молчание высокую цену. Доступ к тоннелям безлюдей. Неужели Паучиха так легко предала Протокол, лютенов и своего безлюдя? Или сама угодила в чужую паутину, а когда осознала, поплатилась жизнью? Любой охотник – чья-то жертва. – Может, спросим у самого безлюдя? Флори знала, что безлюди обладают речью, однако никогда не сталкивалась с говорящим домом, а потому сомневалась в своей идее. К тому же Дарт заявил, что ничего не выйдет, поскольку у них нет ключа от хартрума. Дома не болтали с чужаками и хранили молчание, чтобы уберечь себя. – Попробуй, если хочешь, – в конце добавил Дарт. Она решительно шагнула к стене, всерьез намереваясь заговорить с ней. Но стоило Флори подойти ближе, как под ногами что-то громыхнуло, и от пола вверх зазмеилась трещина, разрезая тонкую плоть стены. Кусок глины откололся, как скорлупка, освободив тело, заключенное внутри. Туловище дернулось, накренилось вперед, будто хотело добраться до Флори, а затем ей под ноги звонким градом посыпались пуговицы. Десятки, сотни разномастных пуговиц извергались из распахнутого рта мертвеца, словно заполняли все его тело. Когда в дощатый пол с глухим стуком вонзилось несколько латунных ромбов как на мундирах следящих, Флори резко отпрянула, и стены безлюдя жадно зачавкали. Он был способен сам прокормить себя, создавая условия, чтобы поживиться страхом каждого, кто переступит порог. Не стоило им болтать о том, чего они боятся. Безлюди могли хранить молчание, но всегда слушали. После такой жуткой выходки Флори предпочла бы немедленно покинуть дом, однако Дарт решил бегло осмотреть первый этаж. Эти комнаты были ей знакомы: старое пианино, едва не придавившее их, дыра в полу, куда она провалилась. Где-то внизу лежала груда матрасов, там же находился вход в тоннели. Чтобы попасть в подвал, Дарту пришлось спуститься по деревянным подпоркам. Очевидно, другого пути не было, а Паучиха, лазающая по перекладинам, не нуждалась в лестнице. Еще одна мера безопасности против незваных гостей. Флори подумала о том, что убийца Паучихи вряд ли смог бы незаметно пробраться сюда через тоннели. Значит, лютина знала его и впустила сама. Они обсуждали это по пути к домографной конторе. Факты тасовались как игральные карты, детали лепились друг к другу, пытаясь соединиться в общую картину, и хотя события постепенно вставали в логичную последовательность, оставалось еще множество зияющих дыр. Был ли мальчишка из Общины случайной жертвой? Какую цель преследовал злоумышленник и что хотел получить от безлюдей? Почему ему так важен фамильный дом Флори и Офелии, который и безлюдем-то не числился? Ответы мелькали где-то на поверхности, но, стоило к ним приблизиться, ускользали, как стайка пугливых рыб. В домографной конторе они застали только охранника, сообщившего, что второй день здесь никто не появляется. Дело не терпело отлагательства, и пришлось наведаться к Рину домой. Он обитал на Озерных землях – престижном клочке земли, где селились любители водных прогулок, уединения и пасторальных видов. Когда-то на озеро мог попасть любой горожанин, а с тех пор, как территорию облюбовали богачи, здесь отдыхали лишь владельцы близлежащих особняков. Дом Эверрайна выделялся на фоне роскоши подчеркнутой строгостью линий и простотой форм, являясь воплощением самого Рина. У ворот пыхтел автомобиль, переливаясь в лучах солнца белым перламутром. Когда на улицу выпорхнула Рэйлин, водитель вышел, чтобы услужливо открыть ей дверь. Девушка помедлила, заметив, что к ней направляются Дарт и Флори. Дес остался дожидаться их, чтобы не создавать толпу, но даже пара человек вызвала у Рэйлин негодование. Ее широкие, идеально лежащие брови сдвинулись к переносице. – Даже не думай! – обратилась она к Дарту, выставив руку вперед, словно надеялась остановить его этим жестом. – Рина здесь нет, и лучше вам оставить его в покое. Она бросила на них взгляд, не менее враждебный, чем ее тон и поведение. – Я бы не стал беспокоить его по пустякам. – Никаких дел! – строго сказала Рэйлин, будто была родительницей, принимающей решения за ребенка. – Из-за вас он сейчас в лечебнице, вам этого мало? Ей удалось осадить напористость Дарта. Он извинился и выразил надежду, что все в порядке. Рэйлин кивнула с таким гордым видом, будто лично спасла своего жениха. О том, что произошло, она не обмолвилась ни словом, зато назначила виноватых. – Конечно, вам плевать, что с ним. Решать свои проблемы, – тут она недвусмысленно покосилась на Флориану, – куда важнее, чем беспокоиться о других. Дарт предпринял еще одну безуспешную попытку достучаться: – Хотя бы записку ему передай. Холодное молчание в ответ и жест водителю, чтобы он открыл дверь автомобиля, стоило воспринять как отказ. Это вывело Дарта из себя. – Я прошу не невесту Рина, а его архивариуса! Прежде чем скрыться в салоне авто, Рэйлин оставила за собой последнее слово: – Захочешь поговорить с архивариусом, приходи в контору. А сейчас я Рэйлинноэла Вирджиния Хоттон. Всего хорошего, Дарт! Она нарочно озвучила их имена, чтобы подчеркнуть разницу в статусе: четыре жалкие буквы не имели права указывать тому, чье имя едва поддавалось запоминанию. Наконец-таки Рэйлин показала свое настоящее лицо: строгая, гордая, самовлюбленная, она не имела ничего общего с образом той скромной прелестницы, что парила под потолком архива и улыбалась гостям на семейном празднике. В душе Флори вспыхнул такой гнев, что она метнулась к автомобилю и выпалила: – Передайте своему жениху, что при осмотре Паучьего дома он пропустил труп. Будет лучше, если Рин самолично исправит оплошность. Рэйлин промолчала, но по тому, как изменилось ее лицо, Флори поняла: послание дойдет до адресата. Важнее здоровья домографа могла быть только его репутация.