Рекруты смотрели во все глаза, потом один спросил: – А как быть, если надо помочиться? Все с себя снимать? – Нет. – Хукам Сингх показал, как откинуть передний клапан, застегивающийся на две пуговицы. Однако приспособление это не выглядело полезным – Кесри безуспешно попытался согнуть ноги в коленях. – И все равно я не смогу сесть на корточки. – В рейтузах это не получится, – сказал Хукам Сингх. – Надо отливать стоя, что ли? – вытаращились рекруты. – Поначалу это трудно. Ничего, привыкнете. Из ранца появилась следующая деталь экипировки – манишка с завязками, похожими на те, которыми крепились дхоти. Следом ярко полыхнула алая тужурка. – Это курти, – пояснил Хукам Сингх, помогая Кесри попасть в рукава. – У англичан точно такой же красный мундир, который они прозвали “обдергайкой”. Когда полы тужурки стянули кожаной шнуровкой, Кесри почувствовал, как стало трудно дышать. Опустив взгляд, на груди он увидел три поперечные нашивки и два продольных ряда сияющих пуговиц. – Они золотые? – спросил Кесри. – Нет, медные, но все равно дорогие. Потеряешь пуговицу, из жалованья вычтут восемь ана. Восемь ана! Выходит, пуговицы дороже любой одежки из гардероба Кесри. Однако цена их не казалось чрезмерной – будь они даже из чистого золота, вряд ли сияли бы ярче и красивее. Горловина тужурки застегивалась еще одной шнуровкой, но, прежде чем ее затянуть, Хукам Сингх надел на Кесри шейный платок, яркостью не уступавший жесткому стоячему воротнику с золотистым галуном. – Платок тоже казенный, офицеры требуют, чтоб мы его носили. Потеряешь – лишишься двухнедельного жалованья. Застегнутый воротник ощущался ярмом. А с кушаком камар-бандх, затянутым на поясе, Кесри и вовсе почувствовал себя курицей, обвязанной для готовки. Он с трудом поворачивал голову, а воротник, подпиравший подбородок, мешал говорить. Да как же воевать-то в этакой упаковке? Вскинув голову, Хукам Сингх продемонстрировал стойку по команде “смирно”. – В форме ты должен выглядеть браво: взгляд в небо, грудь колесом. Приосанившись, Кесри покосился на свои плечи, украшенные желтыми крылышками, и вдруг почувствовал себя небывалым орлом-молодцом. Вот только на голове его красовалась всегдашняя бандана, укрывавшая скрученные жгутом волосы. Хукам Сингх ее сдернул, и волосы рассыпались по плечам. – Придется остричься. Офицеры не позволят прятать космы под кивером. Из отдельного мешка он достал обтянутую черной блестящей тканью продолговатую шапку высотою в два фута. Под ее весом подбородок ушел в воротник, и Кесри чуть не задохнулся. Казалось, голова придавлена грудой камней. Хукам Сингх рассмеялся, видя растерянность новобранца. Он снял с него кивер и показал медный каркас под тканевой обшивкой: – Носить тяжело, но в бою скажешь спасибо. Он защитит твою голову. По очереди примерив кивер, рекруты не проронили ни слова: тяжеленная штуковина наглядно уведомила, насколько их новая жизнь будет отлична от прежней. Близилась годовщина смерти учительницы английского, и Ширин все больше нервничала из-за условленной встречи с Задигом Карабедьяном. Оглядываясь назад, она не могла понять, почему так легко согласилась свидеться с ним, не имея ни малейшего представления о его целях. Прежде ей бы и в голову не пришло встречаться с незнакомым, по сути, человеком, ничего о ней не знающим. Если родные, в том числе дочери, проведают о тайном свидании, не избежать долгих неприятных разговоров. Однако она помнила, как тепло отзывался муж о своем старинном друге, и его появление казалось весточкой, посланной Бахрамом из могилы. Церковь Богоматери Славы отстояла от дома Мистри недалеко, но пеший визит туда, хоть и в сопровождении слуг, вызвал бы пересуды, и потому Ширин попросила у братьев коляску. В день встречи она себя похвалила за это, ибо с утра небо набрякло тяжелыми тучами. Дождь полил, едва коляска подъехала к церковным воротам. К счастью, грумы были к тому готовы, и под зонтиком один проводил Ширин до дверей храма. Оставив слугу дожидаться в крытой галерее, она купила свечи и вошла в церковь. Внутри было сумрачно: в непогоду высокие окна закрывали ставнями, и свет исходил лишь от редких мигающих ламп. Лицо Ширин было скрыто ажурной шалью, которую она всякий раз надевала, выходя из дома. Сквозь дырочки накидки Ширин разглядела высокую фигуру на скамье в центре храма. Придерживая зубами вуаль, она медленно двинулась по проходу и, поравнявшись с тем человеком, на секунду остановилась, удостоверяясь, что перед ней Задиг-бей. Чтобы и он ее узнал, Ширин отвесила легкий поклон и показала на дальний угол за колонной. Задиг кивнул, и она прошла к алтарю. У нее дрожали руки, но она, приказав себе успокоиться, зажгла и поставила свечи. Затем медленно двинулась туда, где в тени угадывались контуры рослой фигуры. Усевшись на почтительном расстоянии от нее, сквозь накидку Ширин прошептала: – Здравствуйте, господин Карабедьян. – Доброго утра, биби-джи. Барабанивший по крыше дождь был очень кстати – мешал подслушать их разговор. – Говорите, Задиг-бей, времени мало, – все так же шепотом сказала Ширин. – На улице меня ждет коляска. Если нас с вами застанут, разразится скандал. Зачем вы хотели меня видеть? – Да-да… сейчас… – как-то неуверенно откликнулся Задиг, но потом и вовсе смолк. Пришлось снова его подтолкнуть: – Ну? В чем дело? – Простите, биби-джи, – промямлил он. – Трудно говорить об очень личном, особенно когда… – Что? – Когда не знаешь, с кем говоришь. – То есть? – удивилась Ширин. – Я вас не понимаю. – Я видел ваш портрет в кантонской квартире Бахрам-бхая, но вряд ли узнал бы вас, если б встретил на улице. Есть вещи, о которых нелегко говорить с тем, кому никогда не смотрел в глаза. Ширин почувствовала, как кровь бросилась в лицо. Завозившись с накидкой, она живо вспомнила иное время, когда открыла свое лицо незнакомцу. Это было в день ее свадьбы: она сидела во главе стола и была охвачена таким смущением, что не могла поднять головы, как будто придавленной безмерным грузом. Как ни старалась, не было сил взглянуть на мужчину, с которым предстояло провести всю жизнь. В конце концов за дело взялась мать и запрокинула ей голову. Много лет спустя то же самое Ширин проделала со своими дочерьми. И сейчас она вновь ощутила себя девушкой, впервые открывающей лицо перед мужчиной. В этом чувстве было что-то непристойное, и она поспешила его изгнать. Ширин подняла накидку и увидела, как удивленно округлились глаза Задига. Потом она отвернулась, а собеседник ее изумленно воскликнул: – Йа салам! – В чем дело, Задиг-бей? – Простите, пожалуйста, я не ожидал… – Чего? – Что вы так молодо выглядите… Ширин напряглась. – И что? Задиг кашлянул в кулак. – Портрет, что я видел у Бахрам-бхая, не передает вашей красоты. Ширин взглянула испуганно и опустила накидку. – Не надо, Задиг-бей. – Виноват. Мааф киджие, прошу прощенья. – Ничего. Однако поспешите объяснить, почему вы просили о встрече с глазу на глаз. – Да-да, конечно. – Словно в нерешительности, Задиг сложил руки на коленях и откашлялся. – Не знаю, правильно ли я поступаю… такое поведать нелегко… – Не тяните! – Помните, давеча вы сказали, что Бахрам-бхай не оставил сына, который занял бы его место? – Да, помню. – Я подумал, вам следует кое-что узнать, и потому попросил о встрече. – Говорите. Задиг звучно сглотнул, от чего скакнул кадык на его тощей морщинистой шее. – Видите ли, биби-джи, дело в том, у Бахрам-бхая есть сын. Слова эти не вызвали отклика – Ширин подумала, что ослышалась из-за громко барабанившего дождя. – Простите, я не разобрала, что вы сказали.