– Повторится. Чуть позже он на руках отнес ее в резной кружевной павильон с круглым отверстием в куполе, через которое было видно звездное южное небо с крупными, как бриллианты, звездами. Где-то на горизонте уже ворчал гром и сверкали зарницы, и снаружи веяло свежестью. Внутри павильона бил теплый источник, собирая воду в ступенчатую чашу, а вокруг были постелены мягкие ткани, ковры и подушки, поставлены плоские свечи, кувшины с напитками и сладости. Они долго отдыхали в чаше источника, чувствуя на коже ласковые струи воды, медленно лаская друг друга. Нории лечил ее – а Ани лежала спиной на его груди, в полудреме наблюдая, как его рука расслабленно гладит ее грудь. Мысли путались, болело тело, но все было правильно, и в душе царил покой. Так она и заснула на драконе, осторожно прижавшем жену к себе. В эту волшебную ночь из городов пустыни, бывших вотчин погибших Владык, ушел песок. Забили фонтаны, вода наполнила колодцы и каналы. Над пустыней грохотала гроза и шел дождь, питая иссохшую землю, умывая неспящих ликующих людей. И поднималась ввысь, расплескивалась до границ Песков зеленая живая волна из трав, деревьев и цветов, и открывались голубыми очами бесчисленные озера – и могучая река Неру наконец-то наполнилась водой, бурной волной прошедшей от истока до устья. Спала на груди своего Владыки измученная Ангелина Рудлог, не слыша ни шума грозы, ни крупного, взбивающего землю ливня, и спокойным и счастливым был ее сон. Нории гладил ее по тонкой спине, прислушиваясь к себе, к невиданной силе, истекающей из него и откликающейся очередными грозовыми тучами, бушующим морем далеко на юго-западе и свежим запахом ожившей земли. Свадьба состоялась. Свадьба была угодна богам. Глава 5 В воздушном дворце Белого Целителя цвели подснежники и носились туда-сюда хитрые змейки-ветерки. Стоял посреди пахнущего ранней весной зала с высокими арками вместо стен огромный стол, сотканный изо льда и туманных вихрей, и в мягких травяных креслах сидели четыре бога, пили вино из березового сока. Праздновали. – Хороша свадьба, – довольно проговорил Белый, поглядывая вниз – туда, где крутились под их ногами и громыхали грозы. – Крепко силой напоила моего сына твоя дочь, Иоанн. По нраву ли тебе сейчас жених, брат? – Ничего не скажу, – прогрохотал Красный Воин ворчливо, – неплох. Однако и третья была бы ему впору. Белый тонко улыбнулся и промолчал. Но заговорил изящный Ши, любуясь вязью на драгоценной чаше. И голос его был мелодичен и тих, но такой обладал силой, что умиротворял остальные стихии: – Ошибусь ли, если скажу, что он и от третьей не откажется, раз сама в руки идет? – Не ошибешься, – подтвердил Целитель, улыбаясь: совсем юным он казался, и глаза его сверкали азартом. – Медведь двоих загреб под лапу, чем мои дети хуже? Воин зарокотал недовольно, поглядел на спокойного, развалившегося в полузверином обличье Хозяина лесов. Тот лениво махнул лапой, рыкнул. – Наказал я его. Что вспоминать? – За мою дочь – мало! – Красный стукнул чашей по ледяному столу, и расплескался напиток, разлетелся в стороны цветочной пыльцой. – Помню, помню я Седрика, – отмахнулся Зеленый. – Тебе всегда мало, брат. Мой сын – мне решать. – Тяжелее вина – суровее взыскание, – перебил его Красный, подождал, пока взлетевшая на стол змейка дольет в чашу вина из кувшина, который она держала хвостом. – Я ему этими тремя днями долгую жизнь выторговал да судьбу обманул, жизнь роду продлил. Успел укрепить страну, успел. – А девочек-то своих и пальцем не трогаешь, – вмешался Белый с хитрецой. – Разве что не курлычешь вокруг них, вон мужей как ревниво отбираешь. – Женщины, – пробурчал Красный, и все они, не сговариваясь, оглянулись туда, где на грани видимости вставали высокие обсидиановые стены владений Черного. Там тосковала их сестра и жена. – Не тронешь. Благо наследник растет мужчиной. Старшую не удалось на трон усадить, так хоть тут огонек радует меня. – Отчего же вторая у тебя нелюбимая? – порыкивая, поинтересовался Великий Бер. – Как и не видишь ее. Старшая да старшая, а дочь твоя на троне позабытая, милостью твоей обойденная. Не виновата она, что судьба и Правило поперек твоей воли встали. Не виновата, что натурой мягка, – не видишь, что ли, какой огонь под мягкостью этой пылает? Или не твоя дочь? Или не твоя кровь? Насупился Красный, закручинился. – Да, радуется от буйства старшей мое сердце, – признал он ворчливо. – Но неправда твоя, брат, все дети мне дороги. – Даже пятая? – небрежно поинтересовался Желтый. Полыхнули ревностью и виной глаза огненного бога. И снова оглянулся он в сторону обсидианового замка. Снова загрохотали снизу молнии – и подняли чаши боги, выпили молча. Крепче мир – меньше им работы. И так не до людских проблем сейчас – держат Туру, ждут, пока пророчество жены их исполнится. Каждый чем-то жертвует: кто жизнью детей, кто троном. Ко всему готовы, но даже богам тяжко дается ожидание. – А что же ты, брат, – обратился Белый к Желтому, – присмотрел уже своему трону Красную невесту? Мрачно зыркнул Воин-Огонь на Ши. А тот перекинул черную косу на плечо и улыбнулся, пожал тонкими плечами. – Мои дети и так сильны. Куда им огня в равновесие добавлять? Пока приноровятся, снова Туру лихорадить будет. Довольно нашему миру потрясений. Нынешнее бы пережить, Ворона бы дождаться. Помрачнел Красный: снова ревность и вина были в его взгляде, и по рукам его побежал огонь, но сдержался он, не дал волю ярости. И остальные затихли, изумленные, молча опустошили кубки. Захлопотали, засуетились вокруг божественных господ змейки-хозяюшки, опять полилась пахнущая скорой весной брага – и под громыхание ночных гроз над Песками продолжили Великие Стихии праздновать свадьбу. 19 января, четверг, Пески Ангелина Над Песками вставало солнце, с изумлением взирая на изменившуюся пустыню и спеша напоить теплом высокие травы и деревья, высушить лужи в чистых, умытых городах. Дошел черед и до Истаила: торопясь, пока снова не закрыла небо погромыхивающая над дальними лугами гроза, рассвет высветил кроны высоких деревьев и лазурные крыши, радужные купола храмов, добрался до тихого дворцового парка, взбежал по стенам дворца и заглянул через открытые ставни в покои Владыки. Осторожно дотянулись солнечные лучи до постели, на которой спал огромный мужчина, бережно прижимающий к себе маленькую женщину. Заиграли золотом в льняных и красных волосах, спустились на небольшую грудь и покоящуюся под ней широкую ладонь, огладили изящные бедра, высветили узор на мощных, мужских, возвышающихся позади. Ангелина Рудлог, Владычица Песков, сморщила нос, недовольно повернулась спиной к окнам и проснулась, замерев от непривычной близости мужского тела. Движение кольнуло возбуждением, отдалось томлением и почти неощутимой болью в мышцах. Рука мужа – нужно привыкать называть его так – скользнула по лопаткам, спустилась ниже, притянула к себе. Ани настороженно коснулась прохладной груди Нории губами и замерла, зажмурившись. Как же непривычно. «Хорошо?» – спросила она себя, украдкой погладив дракона по бедру и совсем уже смело – по крутому изгибу от ягодиц к спине. Чуть отстранилась, посмотрела на мужа: он спал крепко, и красные волосы с седой прядью падали на украшенное орнаментом лицо, и ключ покоился на шее. Хорошо. Ты весь мой, дракон. А я – твоя. Солнце грело плечи и спину, и Ангелина, сонная и тихая, выскользнула из объятий Нории, закрыла ставни, полюбовавшись пахнущим свежестью, сверкающим росой садом. Накинула на плечи шелковый драконий халат и направилась в купальню, стараясь не наступить на длинные полы одеяния и с улыбкой глядя на цветы и траву, пышно разросшиеся в стыках плит пола. Голова одновременно была очень ясной и чуть заметно кружилась от воспоминаний, а от взгляда, брошенного в зеркало, принцессу кольнуло стыдом и удовольствием. Короткие, до подбородка, волосы, едва заметные под орнаментом синяки на плечах, опухшие губы – и потемневшие глаза той, что стала ночью женщиной. Боги, что она творила – и что позволяла с собой делать! – Мой мужчина, – прошептала она твердо. – Муж. Могу делать с ним, что захочу. И он со мной. Ани, посвежевшая и умытая, вернулась в спальню. Нории растянулся на всю постель, сжав вместо нее, Ангелины, подушку, подмяв ее под себя. Принцесса скинула халат, забралась на кровать, прижалась к мужу со спины. Поколебалась и, разозлившись на собственную робость, погладила Нории по руке, скользнула пальцами по груди, услышала, как меняется его дыхание, и куснула за плечо. Мой муж! – Шари, – Владыка вздрогнул от очередного укуса, повернулся, навис над ней – вдруг раскрасневшейся, опустившей глаза. Усмехнулся, коснулся губами лба. – Ну что же ты, – пророкотал он ей в висок – дыхание его было травяным, совсем не как после сна. Потерся о шею, поцеловал туда же. – Продолжай. Зачем разбудила? – Нужно дать моей сестре знать о свадьбе, – прошептала Ани, глядя, как спускается он ниже, касается языком соска, захватывает его мягкими губами, щекочет. По телу плеснула томная волна, разгорячила дыхание, заставила запустить пальцы в красные волосы. – Отправить посольство, оповестить Василину. Нужно… Он покачал головой, щекоча волосами кожу, и рассмеялся в живот; вибрация пошла ниже, мгновенно распаляя ее – и зажимая предчувствием боли. – Вот это моя Ани. – Нории… нужно передать родным мои письма… Голос ее был почти умоляющим, и Ангелина уже обеими руками вцепилась ему в волосы, выгнулась, послушно позволяя развести бедра. Какой же он все-таки большой. – Четери все сделает, – пророкотал дракон, касаясь губами светлого пушка на лобке. Потерся щекой. – Успеешь отдать письма. Я вчера обговорил с ним остальное… не беспокойся пока, моя владычица… Он лизнул тонкую кожу бедра, застонал рокочуще: – Как сладок твой запах, шари… как вкусен твой огонь… не бойся, Ани, не бойся… не будет больше крови… привыкнет ко мне твое тело… Голос Нории понижался, и руки крепко держали ее, не давая сжать колени. И как же нежны были его касания. – Так сладок… В огромной спальне не осталось места страху – только расслабленному тягучему удовольствию. Мужскому тяжелому дыханию и стыдливому, все смелеющему шепоту, перешедшему в стоны, заглушаемые шумом набежавшей грозы. Доверию. Дракон изучал ее – а она откликалась, он вел – а она следовала за ним. И на этот раз он взял ее медленно, после долгой любовной игры, почти погрузившей Ани в беспамятство. Наливались вишневым цветом глаза, и движения все еще отзывались в ней тугой болью, но и эта боль расходилась жаром и негой, растворялась в теле – онемевшем, расслабленном от ласк и пережитых вспышек наслаждения, заставляя напрягаться, полыхать, желать большего. Что боль, когда мужчина сдерживается так, что дрожат руки и вены проступают на висках? Что страх – нужно просто забросить ноги ему на бедра, толкнуться навстречу, услышать глухой рык и дернуть за волосы. И пережить, перенести, задыхаясь и крича, его мощь и краткое, жесткое буйство. Мой муж. Могу делать что захочу. И он – со мной. * * * Четери отнес Свету в Тафию, воспользовавшись краткой передышкой между грозами. А обратно уже возвращался под ливнем, играя с молниями, взмывая выше туч, к солнцу, и снова ныряя обратно. Так давно он не летал в грозу, что уже забыл, как наполняет взбесившаяся стихия тело юной, свежей силой и как хочется от нее дурачиться, будто он малыш, только вставший на крыло. Чет долетел до Истаила, приземлился под дождем, обернулся, усмехнулся одобрительно. Видать, по вкусу пришлась новой Владычице супружеская жизнь. Пусть льет, пусть питает землю. Пройдет несколько дней – и нормализуется погода в Песках, и пойдет годовой цикл своим чередом.