– Простите, Ваше Высочество. Я не смею принимать от вас такую жертву, это слишком большая честь для меня. Он нахмурился, морщины у рта залегли резче, глаза сверкнули ослепительно: – Вы все время подчеркиваете, насколько мое общество вам неприятно, л’лэарди Верана. Надеюсь, вы осознаете, насколько ваше поведение оскорбительно и недопустимо. Развернулся и ушел. Я осталась стоять в растерянности посреди зала, кусая губы. Опять опозорилась, в который раз за этот день, да что ж это такое! Еще и умудрилась вызвать на себя гнев Его Высочества, а про наследника, между прочим, говорят, что он чрезвычайно суров и не прощает обид. Я не хотела, правда, просто в его присутствии чувствовала себя настолько скованно, тяжко, что спешила сбежать и не думала, как это выглядит со стороны. На глаза наворачивались злые слезы. Нет, светский мир – это не мое, решительно не мое! Ну и ладно. Наверное, я его больше никогда не увижу. Эта мысль держала меня весь вечер. Моя реальная жизнь – она где-то там, за морем, а это чей-то чужой праздник, чужой мир, в который мне повезло заглянуть одним глазком, мимолетно. Ведь если отнестись к моему светскому дебюту серьезнее, так и свихнуться недолго: перед императором опозорилась, наследника престола обидела, хитрому ветреннику, внуку бабушкиной старой подруги, чуть не проболталась о плане побега. * * * – Мам, я очень устала. Мам, у меня болит голова и ноги. Мам, поехали домой! – Сибрэ, ты как ребенок. Перестань канючить. Это твой лучший шанс. После того как тебя пригласил Его Высочество, тобой заинтересовались многие кавалеры. Зачем ты отказала сыну л’лэарда Кравди? Я неопределенно пожала плечами. Невысокий сухощавый ветренник, сероглазый, как зимнее небо, не был мне неприятен, в отличие от коричневого камердинера, но все впечатления, которые я могла получить от бала, кажется, собраны, и не сказала бы, что они отличались приятностью. Чувствовала себя все более неуютно, искала глазами Его оскорбленное Высочество. – По слухам, правитель чувствует себя все хуже и хочет передать трон сыну. Но требует, чтобы он перед этим женился, – шептала мама возбужденно, комкая в пальцах кружевной платок. – Все говорят, скоро будет объявлен Императорский отбор невест. Все настороже. Его Высочество, кроме сестры, танцевал только с л’лэарди Адарима. И с тобой. Я могу поклясться, ты будешь в числе его невест! Ты должна остаться и закрепить произведенное впечатление. Я не удержалась от усмешки. Мам, если я закреплю произведенное на принца впечатление, меня и в тюрьму посадить могут за оскорбление Его Блистательного Высочества. Как ни странно, на сей раз бабушка была со мной солидарна: – Скорее, надо постараться не разрушить его, каким-то чудом произведенное. С твоей Сибрэ это просто. Уходим! Она небрежно кивнула опять подбежавшему к нам камердинеру (он все это время крутился неподалеку) и величественно двинулась к выходу из зала. Мама была не согласна, сразу заметно погрустнела, кончики губ жалобно опустились, как у ребенка, которого отрывают от захватывающей игры и отправляют спать, но возражать бабушке она никогда не смела. Выйдя под открытое небо, я почувствовала облегчение, даже головокружение от внезапной свободы, к нашему экипажу шла вприпрыжку, но никто мне не сделал замечания. Бабушка казалась довольной, как сытый удав, мама вскоре тоже посветлела лицом. Усевшись в карету, неторопливо расправив на сиденье складки платья, бабушка покачала головой: – Это ничего не значит. Всего один танец. Если они узнают, что в Сибрэйль течет человеческая кровь, она может не пройти даже первый тур отбора. Это ничего не значит, не радуйся так, Ольвия. – И тут же: – Завтра я с тебя три шкуры спущу, но научу держать себя в обществе! Дикая. Ольвия, почему она у тебя такая дикая? Она должна войти в число невест! Любая, которая там побывала, будет приковывать внимание. Эта молодежь так тщеславна. И шансы найти хорошую партию значительно выросли. Но л’лэарда Нисима отваживать тоже не стоит. Мало ли. Я улыбалась, поворачивая головой из стороны в сторону по подушке сиденья. Ну уж императорское сватовство мне точно не грозит! Глава 4 Приехав домой, я никак не могла успокоиться, бегала по комнате. О том, чтобы уснуть, и речи не шло. Меня разрывало изнутри, я не выдержала и, наплевав на осторожность, сняла браслет. Но стало только хуже: я задыхалась в этой маленькой комнатке с тяжелым потолком, умирала, словно запертый в тесной пещерке ветер. Хотелось разбить окно, вылететь на волю – сейчас это было вопросом жизни и смерти, но я не могла позволить себе такую неосторожность – это тоже было вопросом жизни и смерти. А потом случилось странное. Я почти каждую ночь летала во сне, спала всегда с расстегнутым браслетом. А сейчас, в изнеможении присев на пол возле туалетного столика, закрыв глаза, почувствовала, будто отделяюсь от своего тела. Будто одна я осталась сидеть на полу, хорошо ощущая свои настоящие руки, ноги, сжимающие браслет пальцы… Но и та, другая я была реальна. Холод пола. Подоконник под босыми ступнями. Мощным рывком распахиваю окно, оттолкнувшись от подоконника, лечу в небо, ныряю в тяжелые, мокрые облака и падаю вниз – на город, сверкающий огнями ярче, чем усыпанное звездами небо. Блистает громада императорского дворца. Там все еще бал, хотя цепочка экипажей уже тянется прочь. Я влетаю через балкон, на котором повисла одна, единственная из оставшихся, орхидея. Схватила ее и опасливо затаилась в нише. В этом состоянии все виделось по-иному: стены, декорации – смутно, а мужчины-саганы – до нестерпимости ярко. Совсем не похожие на своих человекообразных, хрупких, как фарфоровые куклы, с пустотой внутри женщин, они на этом плане бытия утратили всю похожесть на людей. До краев налитые буйством природы демоны, они поворачивали ко мне бездонные водовороты очей, и я вдруг поняла, что они могут меня заметить. Невесомое дуновение коснулось моих ног, я услышала подсказку ветра. Надо тоже притвориться безобидным дуновеньем сквозняка, надо подняться высоко-высоко под своды залы, и тогда они меня, быть может, не увидят. Мой братец ветренник Велан, уединившись на соседнем пустом балконе с хорошенькой саганой-водяной в розовом платье, задушевно шептал ей что-то на ушко. Я прислушалась – слова восхищения. Благодарность за доставленное ее обществом удовольствие. Просьбу подарить алую розу, украшавшую ее декольте. И я выбила розу из руки этой девы и бросила ему в лицо орхидею. Девушка недоуменно сказала «ой!», а ветренник начал озираться, и вид при этом у него был чрезвычайно удивленный. Я выпрыгнула в окно. Полетала над дворцом. Странно, когда я стояла у перил балкона, то жаждала улететь из этих разукрашенных зал, от этих саган далеко-далеко, умирала от желания пробежаться по лунной дорожке, а теперь, когда превратилась в ветер, почему-то мне захотелось в общество, и аромат духов манил меня больше морского соленого воздуха. В левой, тихой половине дворца горело окно, единственное во мраке. Мужчина с огненными глазами задумчиво смотрел в ночь. Он был как солнце во тьме, солнце, скрытое ширмой плоти, и за его спиной ощущалось еще одно существо, горькое, как пепел, существо, которое я про себя назвала «вампир». – Вы все сгорите; рассыплетесь во прах; и день, и ночь забудут вас; будто и не было вас; думаешь, власть твоя пылает на кончиках пальцев твоих, Огненный владыка? Это душа твоя сгорает, бессмертная птица, брошенная на костер обыкновенному огню, который презираемые тобой людишки зажигают дешевым кресалом! Она сгорит; смеющийся, ты вспомнишь меня в час своей тьмы, – выкрикивал в глубине комнаты кто-то дребезжащим старческим голосом. – Он был безумец и кликуша, ваш любимый поэт, батюшка, – спокойно отозвался огненноглазый. – Не стоит воспринимать его слова настолько всерьез. – Я ослеп! – закричал старый Император. – С каждым днем мое зрение падает! Тьма сгущается! Раньше она боялась одного моего взгляда! Никогда не было тьмы вокруг меня. Яркий огонь пылал внутри меня до того мига, как ты был зачат. Я все отдал, чтобы она тебя выносила. Я мог бы прожить еще пятьдесят лет! Сто, если бы не ты! И наследник бы родился, родился! За сто лет! – Это вряд ли. Огонь всегда убивает мать, если император ее не защищает, – голос огненноглазого оставался тих и безмятежен. – И это не так много силы требует. Тебя ослабило что-то другое, или ты сам к тому времени был очень слаб. Ты был стар, когда взошел на трон. Внук Анкриса родился за два года до меня, они бы тебя уже свергли, если б не я. – А ты взойдешь двадцатилетним! Двадцатилетним! Я отдал тебе все. Я не вижу тебя, но я чувствую твое тепло. Это мой огонь! – Дрожащие серые руки со скрюченными пальцами тянулись к принцу, словно мечтая вцепиться в горло. – Зачем ты меня запираешь? Приставляешь охрану? – Для вашей же безопасности, батюшка. – Я пока еще император! Я выйду на площадь. Соберу народ, л’лэардов. Укажу на тебя, скажу гвардейцам: держите его! Он предатель! Вот что я сделаю! Я не отдам тебе трон! Принц вдруг резко захлопнул окно, опустил шторы, и больше я ничего не смогла услышать. Очнулась на полу у кровати. Ветер из открытого окна раздувал шторы, в доме царила тишина. Все спали. Я медленно поднялась, прошлась по комнате. Очень странные ощущения в теле. Будто это оно сейчас летало. Будто помнит, как летать. Приходилось делать усилие, чтобы ноги шагали по полу, а не над ним. Ночной ветер лизал мое лицо, как пес. Заигравшись с ним, я не сразу поняла, что под ступнями больше нет твердой опоры. Мои босые ноги зависли в полуметре над полом, и на несколько минут я забыла, как это – ходить по земле, зачем людям непременно эта земля. А потом чего-то испугалась, запаниковала, потянулась вниз – и вдруг вернувшаяся тяжесть тела бросила меня на пол, я больно ушиблась коленками. Утром этот фокус так и не удалось повторить, я даже начала сомневаться – не приснилось ли мне? Земная тяжесть давила на плечи, изумленный воздух все противился тому, чтобы держать мое тельце, убеждая меня в слабости своих прозрачных ладошек. Спустившись к завтраку, я сразу уловила царившие в доме необычные волнение и суматоху. – Сибрэ! – мама была очень небрежно причесана, один рукав домашнего платья опущен, второй закатан до плеча. – Сибрэ, император умер! Полдень. Солнце слепит. Высокие, стройные гарты по обе стороны проспекта, будто отдавая владыке последнюю честь, с головокружительной высоты своих редких крон роняют под ноги похоронной процессии огненно-красные листья. Медленно переставляют тяжелые лапы два белых ящера, несущие на спинах башню с золотым гробом императора. В золотых чашах по углам гроба живой огонь, зажженный от костра, когда-то зажженного владыкой. Такие же золотые чаши несут саганы в белых одеждах, но огонь в них тусклый в лучах полуденного солнца. Молчит ветер. Молчит солнце. Молчат люди, толпящиеся вдоль дороги. Белые ящеры будто плывут в живом, горячем сиянии полуденного солнца. Белокаменный храм Богини ждет их в конце проспекта с неизбежностью судьбы. В каменных глазницах ее крылатых ангелесс на вершинах колонн каменное же, мертвое безразличие. Ящеры опускаются ниц перед храмом. Жрецы в белом восходят на башню и поднимают над головами золотой гроб. Тишина взрывается грохотом барабанов. Жрецы в черном с длинными посохами мечутся перед толпой, замахиваются на самых медлительных – саганы и люди опускаются на колени. Опускаемся и мы с мамой и бабушкой. Жрецы в черном пробиваются сквозь толпу к единственному не вставшему на колени – сгорбленному старику, опирающемуся на палку, лысому, седобородому. Увидев подбирающихся жрецов, он начал смеяться – громко, визгливо, перекрикивая торжественный барабанный ритм: – Тиран умер! Да здравствует тиран! Жреческий посох упал на его плечо, швыряя на колени, толпа испуганно попятилась, образовывая вокруг старика пустое пространство. – Я дожил до ста, ты не переживешь свои двадцать! Убивай меня, не боюсь! Смерть демонам! За людей! Он торопился, кричал из последних своих сил, его голос эхом разносился по площади. А жрец все опускал посох на его распластанное тело. К ним спешили другие жрецы. Когда безоблачные небеса раскроила молния, обугленное тело старика замолчало навек. Резкий запах паленой плоти заполнил вдруг всю площадь, весь проспект, я начала задыхаться, меня едва не стошнило. Запоздало громыхнул гром. Жрецы уже внесли золотой гроб внутрь храма, следом за ними вошли шесть сыновей императора и восемь его дочерей, одетые в снежно-белые одежды. Жрецы в черном увели белых ящеров, благородные саганы выстроились в строгую очередь по титулам и степени родства с императорской семьей, чтобы в последний раз поклониться владыке. Солнце стояло в зените, жар и духота делали каждый вдох пыткой, обжигая легкие запахом смерти. Будто душа того, кто лежит в золотом гробу, накрыла площадь в последней отчаянной попытке вцепиться, остаться или удушить, сжечь этот мир за собою. Очередь тянулась бесконечно медленно, я думала, что это не кончится, что мы простоим тут всю свою жизнь и так и умрем в этой очереди. Дом Богини – просто колонны и алтарь, в ее храмах не бывает крыш. Солнце палило тут так же безжалостно, как и на площади. Золотой гроб стоял в центре, на алтаре, за ним выстроились сыновья и дочери императора. Наследный принц стоял у самого изголовья гроба. В простой белой одежде, с непроницаемым лицом, руки сцеплены в замок, светлые волосы гладко зачесаны назад. Губы сжаты в одну линию, отсутствующий взгляд, прямая спина, безупречная выправка, не шелохнется даже. Император. Я низко поклонилась ему, даже не взглянув на того, кто лежал в гробу, и последовала за мамой и бабушкой к выходу. Мы стояли в очереди одними из последних. На прощание допускали исключительно саган, не людей. Вскоре из храма вырвался мощный столб огня, ударил в небо. Земляных хоронили в земле, водяных – в море, пепел ветренников развеивали по ветру, ну а огненных сжигали, оставляя невесомый, невидимый глазу пепел. Похороны владыки произвели на меня тяжелое впечатление. Весь следующий день я провалялась в кровати с жуткой головной болью, не вставая и не отзываясь даже на ругань бабушки, и еще много времени спустя мне чудился запах горящей человеческой плоти. Через три дня после похорон назначили день коронации. Все говорили, что император должен срочно жениться, чтобы не оставлять Империю без наследника. И действительно, первый Бал невест был назначен на вечер после коронации. Нам принесли приглашение от императора. Я не удивилась. Это первый Бал невест, он ничего не значит. На него приглашают почти всех дев-саган подходящего возраста. На второй бал из сотни отберут десяток дев, возможно, чуть больше, и уже среди них Его Величество будет выбирать себе невесту. Но мама и бабушка так радовались, волновались, суетились с подготовкой, будто я уже была избрана в число этих десяти. Глава 5 Моя беззубая мама в редких случаях, оказывается, способна постоять за себя. В приглашении на Бал невест четко обозначили: «Дева в сопровождении одного родственника-л’лэарда и одной л’лэарди». Подходящего л’лэарда у нас не было, но сопровождающий женского пола мог быть всего один. Разумеется, бабушка считала, что этим сопровождающим должна быть она, но мама тоже хотела ехать со мной, и вспыхнул скандал. В конце концов мама под градом воплей, оскорблений, унижений и громоподобного бабушкиного топанья ногами была вынуждена в слезах ретироваться в свою комнату, но ведь она хотя бы попыталась сразиться! Потом она плакала и жаловалась мне. Я ее похвалила за бой, но сказала, что надо было держаться до конца. Она почему-то обиделась. Отчего каждый раз, когда я говорю ей, что надо действовать и не сдаваться, она на меня обижается? Все дни до коронации бабушка не оставляла меня в покое. Читала бесконечные нотации о том, как подобает вести себя благородной сагане. Дважды заставила поехать к своим приятельницам на утренние визиты, дабы помочь мне «набраться лоска». Приятельницы ее были столь же стары и скучны, как она, беседы меж ними велись о модных шляпках, недобросовестной прислуге и рецептах яблочного пирога, изредка скатываясь на грязные сплетни о чьих-то женах и мужьях. Тогда их голоса становились ниже и тише, глаза покрывались масляной влагой, кончики губ подрагивали в сдерживаемых ухмылках, казалось, они сейчас начнут облизываться, поглощая очередную скабрезность. Потом дамы вдруг мрачнели, голоса их суровели. Ах, негодяйка! Как же так можно! И поделом ей! И расходились, счастливые осознанием своей безупречности и недостойности других саган, сытые тщательно прожеванной пошлостью. Сплетни пересказывались не прямо, а намеками, впрочем, более чем прозрачными, понятными даже мне, хотя они, кажется, считали, что я пребываю в счастливом неведении. Так я узнала, что милая л’лэарди Трагад в молодости наставила развесистые рога своему земляному, что это был громкий скандал. В ответ муж на много лет лишил ее поддержки стихии, оттого она сейчас выглядит гораздо старше, чем другие саганы ее возраста, и очень больна. А еще говорили, что кроме шести принцев и восьми принцесс у покойного императора много бастардов. Все свое правление он мечтал о наследнике, но с огненной душой родился только один ребенок – девочка. Наследный принц – самый младший, и, говорят, его родила не вторая жена императора, которая к тому времени уже была стара и, к слову, всю жизнь младшенького ненавидела, а какая-то другая женщина. Говорили и о внуке огненной принцессы, л’лэарде Анкрисе, который на год старше наследника, и о муже принцессы, который всю жизнь мечтал посадить на трон сына и плел интриги. Это меня поразило. Что же, на всю огромную Империю, на весь народ саган – всего двое огненной стихии? Трое, если считать принцессу? Грустные это были дни. Тревога так душила мое сердце, что я, даже сняв ночью браслет-эскринас, не могла летать. Мне снились кошмары. По каким-то подземным пещерам за мной гналась бабушка с топором в руках и маской палача на лице, но за поворотом меня поджидал мертвый император – тянул обугленные, отвратительно пахнущие паленой плотью руки, тянулся бездонным черным ртом к моим губам, чтобы выпить из меня ветер. Днем я пыталась заниматься своим делом – подготовкой к побегу. У меня даже был составлен план: для начала изучить город и его окрестности вживую, во сне и на картах, разузнать расписание кораблей в порту, куда идут, как на них пробраться, где спрятаться. Обдумывала возможность переодеться мальчишкой и наняться юнгой на корабль к иностранным купцам, где нет наших стихийников. Еще следовало бы раздобыть деньги. Попробовать летать вживую и просто улететь – это было бы прекрасно, да только где мне тренироваться? Не в узенькой же комнатке? Я несколько раз пробовала, конечно, но с такой тяжестью на душе никому не взлететь. Как бы мне перестать бояться, научиться вольно дышать даже в бабушкином доме?