Лежа лицом вниз на полу в общей комнате, я попытался перевернуться так, чтобы дотянуться до солнечного пятнышка. Сквозь щель в потолке удалось пробиться сразу нескольким лучикам, но они образовали пятно на полу не больше монеты. Оно появлялось каждый день и двигалось быстро от одной стены к другой. – Интересно, откуда этот свет? – Я сжал пальцы, ухватив лишь воздух. – Спроси своего отца, – равнодушно ответила мама. На руке она держала младенца и мыла его в наполненной водой раковине. Сестра осталась одна в своей комнате, когда мама вышла оттуда, неся коробку для вязания. Стоя у стола, брат собирал мокрые полотенца, простыню и складывал в кучу. Высунув язык от усердия, он попытался соединить края одного из них ровно, что оказалось задачей для его рук невыполнимой, и он с рычанием отбросил полотенце на пол и скрестил руки на груди. Я накрывал ладонью пятнышко света, а потом убирал руку и подставлял ее под лучик, словно под струю воды, от которой не становилось мокро. В его свете кожа казалась белее и прозрачнее, чем виделась обычно. Я даже мог разглядеть голубые с фиолетовым линии сосудов. – А из чего сделано солнце? Я услышал, как мама в кухне глубоко вздохнула. Когда она так делала, из ноздри, сильно пострадавшей от огня, вырывался странный свистящий звук. Мама обернулась, посмотрела на меня и сказала: – Это твой племянник. Ребенок заплакал. Ладонь моя даже не успела нагреться, когда луч исчез, а вместе с ним и подсвеченная полоса пыли в воздухе. Вылетел, как бабочка из пальцев незадачливого ловца. Оттолкнувшись руками от пола, будто собирался делать отжимания, я встал и подошел к маме. Она улыбнулась, обожженная щека дернулась, и левый глаз, как всегда, закрылся. На вытянутых руках она показала мне ребенка. – Я ведь не уроню его, правда? Мама перевела взгляд на моего брата, следившего за нами из-за стола. – Думаю, нет. Протяни руки. Я послушно сделал, как она велела. Младенец, завернутый в сухое полотенце, поджимал и вытягивал губки. Ноздри крошечного носика расширялись всякий раз, когда он вдыхал новый воздух подвала, ставшего его миром. Глаза были плотно закрыты. Руки мои непроизвольно задрожали под весом тельца. – Я ведь не уроню его, правда? – нервно повторил я. Поддерживая одной рукой ребенка, мама согнула другой мою руку в локте, чтобы получился прямой угол. Я застыл в оцепенении в новом положении, как палочник, имитирующий веточку. Мама стала умело перекладывать младенца, устроила на моих ладонях и опустила, как в колыбель, на согнутую руку. – Не хочу случайно уронить его, – твердил я. На мгновение мама застыла в нерешительности. И все же передала мне ребенка. Брат презрительно фыркнул. Составленные стопкой тарелки на тумбе подскакивали и дребезжали всякий раз, когда он делал шаг. Наконец он встал у меня за спиной. Я сразу ощутил, как стало теплее от близости его тела. Брат стал подталкивать ребенка обратно маме. Не хотел, чтобы я его держал. Перезвон тарелок повторился, когда он вернулся к столу, поднял кучу тряпок и скрылся в коридоре. Мамина ноздря вновь странно засвистела. Утром следующего дня после рождения малыша я проснулся раньше обычного. Я сразу это понял, потому что услышал храп брата с верхней койки, хотя меня всегда будили звуки с кухни, где мама готовила завтрак. Я лежал и смотрел в темноту. Что-то царапало стену с другой стороны. В подвале водились крысы. Между всхрапами брата издалека доносилось хныканье младенца. Я тихо открыл дверь нашей спальни. Отец не любил, когда мы бесцельно бродили по подвалу. Просунув голову в щель, я оглядел общую комнату. Пятно света было уже на полу, но гораздо дальше привычного места. Должно быть, еще действительно очень рано. В другом конце коридора опять захныкал ребенок. Отец поставил его кроватку в спальню, которую делили бабушка с сестрой. Я ждал, что кто-то из них проснется и устранит причину беспокойства малыша, но не услышал никакого шевеления. Ребенок хныкал все громче. Я вошел в комнату и приблизился к кроватке. Помню, как в подвале появилась стопка досок, которую папа превратил с помощью набора инструментов в конструкцию, в которой сейчас лежал ребенок. Глаза его были открыты. Младенец заплакал. Бабушка рядом громко захрапела. Я повернулся к другой кровати и разглядел в темноте очертания белой маски сестры, не разобрав, однако, лежит ли она на лице или в складках простыни. Бабушка пошевелилась и задышала ровно и тихо. Я склонился над ребенком и погладил по животику. Малыш сразу закрыл глаза. Поразмыслив несколько секунд, я взял его на руки, прижал к груди, а головку положил на согнутый локоть, как показывала мама. Затем я вышел и отправился в общую комнату. Там я устроился на полу рядом с пятнышком света и скрестил ноги. Ребенок тихо лежал на моих руках. Подавшись вперед, я подставил его личико под лучик света, и оно сразу засветилось. – Это солнце, – объяснил я малышу. Мы сидели так несколько минут, пока не раздался крик проснувшейся сестры. 3 – Никто не украл твоего ребенка, – сказал отец, когда мы все вместе завтракали. Сестра фыркнула под маской, открывавшей глаза в прорезях. Взгляд был направлен в сторону и вниз, в пол. Яйца, которые жарила мама, шипели, выливаясь в раскаленное масло. Я подумал, что они страдали так же, как мы когда-то при пожаре. Они тоже кричали. – Это я утром взял ребенка, – признался я. – Проснулся рано и хотел показать ему… – Я заметил на поверхности стола солнечный кружок и замолчал. – С каких это пор тебе позволено так рано выходить из своей комнаты? – вмешался отец. – Ты представляешь, как напугал бабушку и мать, когда они услышали крики сестры? – Отец ткнул в меня пальцем. – Она решила, что ее ребенка украли. Мне было стыдно, и я молчал. Брат боролся с рвущимся наружу смехом, но тот все равно вырвался через нос. Сковорода с шумом опустилась в раковину, и появилась мама с большим блюдом жареных яиц. Она говорила, что их надо держать на плите, пока вокруг белого круга не появится черная кайма. Потому в такие минуты в кухне всегда пахло горелым. Свободной рукой мама разгладила скатерть. Несколько капель горячего масла упали с тарелки на ее пальцы, рядом со старыми шрамами. Я пересчитал семь ярких, оранжевых желтков. – Я кричала совсем не поэтому, – заявила сестра. – Кто может его украсть? – Человек-сверчок! – сказал я. – Помолчи, – велел отец. – Кто может его украсть? – повторила сестра и вздохнула, издав булькающий звук. – Тот, Кто Выше Всех? – Она повернулась к отцу и добавила: – Я кричала, потому что не могла проснуться. В комнате заплакал ребенок. – Видите? – продолжала сестра, по-прежнему не отрывая глаз от пола. – Он здесь. А я не могла проснуться. Стул под братом едва не упал, отскочив назад, когда он резко встал и подошел к сестре. Его поспешные шаги вызвали небольшой шторм в моей чашке с молоком. Отец вытянул руку, создавая на его пути высокий барьер. – Не надо, – сказал он, и брат засопел. – Что это значит? – обратился отец к сестре. Она тоже засопела и не ответила. Рука отца рванула вперед, к ее лицу, и подняла голову за подбородок. Глаза сестры смотрели на меня. Теперь я их видел. В прорезях застывшей маски. – Кошмар приснился, – ответила сестра. Бабушка склонила голову набок, рука ее поползла по столу, пока не коснулась маминой руки. Потом она ее сжала. – Надо было раньше обо всем думать, – отрезал отец и повернул голову сестры в сторону коридора. – Хочешь ты этого или нет, но там плачет твой сын. Сестра шумно сглотнула. И без того распухшие вены на шее стали еще толще. Она застыла и не пошевелилась, пока отец не отпустил ее. Голова ее упала на грудь. Я не думал, что сестра что-то скажет, но она произнесла: – Только мой? – Довольно, – вмешалась бабушка. Ладонь отца, двинувшись было опять к лицу сестры, зависла в воздухе между ними. – Возьмемся за руки. – Бабушка раскинула руки в стороны. Мама взяла ее за правую руку, сестра за левую. Остальные поступили так же с соседом. Когда мы образовали круг, бабушка вознесла хвалу: – Благодарим Того, Кто Выше Всех, за позволение вкушать пищу ежедневно. Она поцеловала распятие, висевшее на ее шее. Мама убирала тарелки после завтрака. Из одной она вывалила еду в ведро для мусора, проследив, чтобы яйцо не растеклось, а соскользнуло аккуратно. Когда она встала у раковины, я решился подойти к ней. – Если бы ты его не разбила, – я указал на открытую коробку с яйцами, – мог из него вылупиться цыпленок? Мама опустила голову, поворачиваясь ко мне. – Цыпленок? Она улыбнулась, и левый глаз закрылся, хотя это ей не было нужно. Я обхватил ее за талию и прижался щекой к животу. Папа рассмеялся, услышав мой вопрос. Он читал, теребя пальцами висевший на шее ключ. Отец отложил книгу, встал, взял яйцо из картонного гнезда и присел, опершись коленом в пол. Яйцо он держал на вытянутой руке тремя пальцами между моим лицом и своим. – Отпусти мать. – Он оттащил меня в сторону и поднял мою руку, потянув к себе. – Давай посмотрим, что там внутри.