В соответствии с принципом: «Чем невероятнее лож, тем охотнее в нее верят», народ на Украине стал возбуждаться, пока осенью 2013-го года львовские студенты не услышали, наконец, зов своих бендеровских предков, и не вывалились на площади с кричалками: «Кто не скачет тот москаль», и «Москаляку на гиляку». А вот, для сомневающихся наступили тяжелые времена — их попросту отстреливали. Так же демонстративно украинские менты спускали расследования на тормозах. Одним словом, всем стало очевидно — так будет с каждым, кто окажется на пути возбуждения животной ненависти к русским. На вопрос, какова цель этой заварухи? — ответ дала мадам Олбрайт, бывшая на тот момент штатовским госсекретарем: «В России слишком много богатств для одной страны». Сказано предельно емко, а если учесть, что эпоха легкодоступных полезных ископаемых осталась в прошлом, то человеку здравомыслящему становится понятно: события на Украине не что иное, как переход драки за ресурсы в активную фазу. Второй вывод был существенно тревожнее, и связан он с фигурой речи: «Золотой миллиард», а если говорить прямо, то с обоснованием уничтожения девяноста процентов населения земного шара. Все это происходило в мире переселенцев, а здесь правительство Самотаева было занято маскировкой подготовки к экономическому кризису под видом борьбы с очередной засухой. В отдельных районах власти отрабатывали введение ЧП. С директоров крупных заводов запрашивали планы мероприятий на случай массовых отказов от отечественной продукции. На все возражения: «Да кто же откажется от подписанных контрактов, это какая же неустойка!? — проверяющие устало повторяли. — Эти учения на случай засухи, поэтому пишите план противодействия, а бумага все стерпит». Директора матерились, но писали, и вновь переписывали. Вся эта чехарда продолжалась до 20-го ноября 1929-го года, когда телеграф принес тревожную весть о катастрофическом обрушении бирж на североамериканском континенте. В мире переселенцев кризис грянул 24-го октября 1929-го года, и месячная задержка стоила Михаилу, Звереву и Федотову седых волос, и кто бы сомневался, что двадцатое ноября, для троицы посвященных закончилось грандиозной пьянкой. Нельзя сказать, что отечественная экономика отреагировала идеально, но перевод предприятий на «ручное управление» прошел более-менее успешно, а поднявшийся было газетный вой, резко пошел на спад — это промышленники осознали, какая им угрожает опасность. Дошло до того, что торгово-промышленная палата «почти добровольно» вышла к правительству с предложением: на время ЧП ограничить прибыль двумя процентами, заморозить цены и заработную плату. В результате заводы занялись выпуском тракторов, комбайнов и сеялок для села. Автомобили и экскаваторы поступали строителям дорог и копателям карьеров. Металлургические заводы стали катать рельсы, и клепать унифицированные мостовые фермы, а когда осенью 1931-го года грянула засуха, дорожно-строительные фирмы поглотили бегущую из села неквалифицированную рабочую силу. Новые станки и заводы Россия старалась не заказывать — зачем загружать промышленность конкурента, если за гроши можно купить новое, но только-только обанкротившееся предприятие вместе с ключевыми специалистами?! Самой большой удачей первых двух лет «Великой депрессии» Самотаев считал переезд в Россию нескольких американских и германских предприятий во главе с концерном «Рейнметалл». В результате в России заработали новые металлообрабатывающие и нефтехимические заводы, предприятия искусственных удобрений, и многое другое, что в обычном порядке стоило бы далеко не одного годового бюджета. Все это произошло за счет подчинения рыночной стихии жесткому государственному управлению, когда в роли заказчика выступало правительство. В отличие от военного времени, купленную продукцию государство его не бросало в горнило войны, а согласно плану передавало по запланированной цене сельчанам, и на заводы. Передавало без наценки. Часто с солидной отсрочкой платежей, но производителям машин деньги поступали без промедления, что обеспечило столь нужную промышленности ритмичность. Выход из режима ЧП начался в начале 1934-го с окончанием засухи, а закончился в 1938-ом. Неспешный переход к нормальному рынку позволил избежать лишних потрясений и выжать максимум из мобилизационного режима. В целом же, из кризиса Россия вышла с приличным плюсом, чего нельзя было сказать об остальных индустриально развитых странах. Там правительства спохватились, когда экономики уже лежали в руинах. Особенно не повезло Америке, где на выборах 1932-го года, вместо Рузвельта к власти пришел Альфред Смит. Меньше всего досталось Германии, с которой у России наметилось политическое и экономическое сближение, и топить партнера, выплачивающего репарации, было неразумно. Еще одним значимым событием этого периода, стало сокращение президентского срока. Теперь «главный начальник» России выбирался на пять лет, и когда на выборах 1938-го года Самотаев заступил на последнюю пятилетнюю вахту, он протащил еще одно ограничение — его последователь сможет занимать президентское кресло не более двух пятилетних сроков. В мире переселенцев послекризисный рост экономики способствовал началу Второй Мировой войны, но что произойдет в этой истории? Исходя из общих закономерностей, войны не избежать. Теоретически, она должна начаться на экономическом подъеме, но кто, с кем, и против кого будет «дружить»? Как и в истории переселенцев, в кандидаты на разжигание очередной бойни напрашивались Германия и Япония. Обеим странам недоставало жизненного пространства. Обе обладали мощным индустриальным потенциалом, и обеим катастрофически не хватало сырья. К тому же, была у этих ребят уникальная привычка сучить кулачками, чтобы потом крепко получать по мозгам. Не всякая нация раз за разом наступала на такие грабли. Были и отличия. В этой истории Адольфа Алойзовича нашли с перерезанной глоткой еще в 1913-ом году. С тех пор из жизни ушло достаточно много талантливых сторонников «чистоты германской расы», но разве эти булавочные уколы могли остановить исторический процесс? Гораздо большее влияние на послевоенную Германию оказала безусловная победа русского оружия. В истории переселенцев Германия не отдала ни метра завоеванной земли, на ее города не падали снаряды. В этом мире с лица земли были стерты несколько десятков германских городков и снесен восточный пригород Берлина. В другом мире германское население встречало возвращающихся с фронта солдат цветами и оркестрами, о чем дальновидно позаботились ребята из германского ВПК и Людендорф с Гинденбургом. В этом мире три четверти Германии оккупировала Россия, и оркестров с цветами не наблюдалось от слова совсем. Не было в ней и фон Гинденбурга. Зато категорически запрещалась пропаганда реваншизма и милитаризма. За этим три года строго следили военные администрации союзников, не допуская к власти поборников реванша, и способствуя укреплению антивоенных партий, прежде всего социал-демократического толка. Таковыми были условия Версальского договора. Британцы пытались этому противодействовать, но опасавшаяся фрицев Франция, Россию поддержала. Все три года в головы германского обывателя мощным потоком вливались «правильные» взгляды: «Фридрих, чем мы отличаемся от бандитов, ввалившись в соседний дом с оружием в руках?» — после такого вопроса в ход шла подборка документов, доказывающая, что Германии никто не угрожал, что виновником мировой бойни был кровавый братец Вилли II, а теперь немецкий народ расплачивается за злодеяния этого урода. «Говоришь, русские дикари? А ты знаешь, что русский император по крови из Гольштейн-Готторпской династии? — Ну, и что тут такого? — А то, что пока у них правил «наш» император, мы их лупили, а как только они провозгласили республику, нас стали бить, как шкодливых котов, и давай не будем себе врать — русские инженеры, как минимум, не хуже наших». Эти простые до неприличия мысли, немецкий пипл хавал, и назвать русских недочеловеками язык не поворачивался. После окончания оккупации, начался процесс отката, но антивоенная идеология социал-демократов, и уголовный кодекс с запретом пропаганды реванша, развитию милитаризма не способствовали от слов совсем. Кроме того, послевоенное экономическое положение Германии оказалось лучше, нежели это было в Веймарской республики мира переселенцев. Во многом, кстати, благодаря появлению совместных с Россией предприятий, о чем немецкий народ информировать не забывали. К людям образованным требовался иной подход, и с некоторых пор германская интеллигенция (и не только германская) стала следить за развернувшейся в России научной полемикой. Петербургская научная школа разрабатывала идею корпоративных взаимоотношений между государством и обществом. Основой этой теории послужили тезисы родоначальника неокорпоративизма Филиппа Шмиттера, «прихваченные» из своего мира Мишениным. Их подбросили местным любителям перетереть за политэкономию. Реакция деловой элиты Германии на корпоративизм смотрела скептически — рабочим и сейчас никто не мешал приобретать акции «своего завода», однако акционеры из рабочих хозяевами себя не ощущали и дисциплинированно участвовали в забастовках. Зато эта идея пришлась по вкусу интеллигенции. Последний раз европейская научно-либеральная тусовка так возбуждалась после прихода в мир марксизма, и нет ничего удивительного, что они ухватились за свежую идею единения капитала и общества. В Московском университете на кафедрах философии и экономики дебатировали о резонансе кризисов, вспыхивающем в фазе смены мирохозяйственных и технологических укладов, но всегда ли они сопровождались мировыми войнами, политическими и технологическими революциями? От русских работ о смене укладов веяло охрененной новизной и такими же перспективами. Нет ничего удивительного, что статья мало кому известного французского журналиста о свободном перемещении товаров и рабочей силы в пределах некоторого таможенного или экономического союза, стала европейским откликом на российскую волну. Нельзя сказать, что идея «Единого Союза» раньше не звучала, но сейчас на нее обратили внимание флагманы германской и французской промышленности. Нет ничего удивительного, что не прошло и двух лет, как прозвучало еще одно уточнение: «От Лиссабона до Владивостока». На сближение позиций стран Старого света и России влияние оказал зловещий вывод из теории: «При смене укладов страна-гегемон всегда провоцирует войны, в противном случае она очень быстро оказывается на задворках истории». Кто сейчас страна-гегемон, авторы статей не уточняли, но все читатели знали броскую фразу: «Пока континентальная Европа воюет сама с собой, некоторые страны наживались, наживаются и будут наживаться!» Кое-кто в России резонно возражал: «А нахрена нам такое счастье? С нашими ресурсами мы и сами с усами», но в целом российская публика мыслила «общинно». Вопрос экономического объединения дебатировался и год, и пять лет, и пятнадцать лет. Проводилось частичное сближение налоговых и таможенных правил. К этому времени, промышленность России и Германии показали примеры и успешной, и провальной коопераций. Приобретя некоторый опыт, в 1937-ом году дал старт европейский мегапроект по переводу железных дорог с пара на тепловозы и электротягу. Три страны — Франция, Германия и Россия, три группы промышленных гигантов, со своими финансово-производственными, технологическими и торгово-сервисными возможностями, уверенно показали свою эффективность, явив миру прообраз транснациональной корпорации. К 1940-ому году наметилась перспектива объединения нескольких европейских стран в экономический союз, а самые нетерпеливые загомонили о политическом объединении и демилитаризации под эгидой Лиги Наций и Единого Союза. Давая идее созреть, правительства России и Германии этот процесс не подталкивали, но и не тормозили. Незадолго до переноса в этот мир, в 2004-ом году, до Федотова дошел слух о поэтапном вхождении России в Евросоюз. Первой входила Калининградская область. Болтали, что якобы из-за этого в областном центре круто подскочили цены на жилье. Следом входил Ханты-Мансийский округ с его энергоресурсами. Через неопределенное время хлеборобный юг, и только потом… Насколько точен этот слух, Федотов не знал, но ему хотелось верить, что этот сценарий будет заблокирован. Более того, дожив до преклонных лет, у него не осталось сомнений — появление ресурсно-самодостаточного евроазиатского промышленного гиганта с населением в 650 миллионов человек, автоматически смещало США его мира на уровень региональной державы со всеми вытекающими для гегемона последствиями. Поэтому, перспектив на сближение России с Евросоюзом нет, и быть не могло, а «поэтапное вхождение» не более чем способ расчленения страны. * * * В этом мире, как и в мире переселенцев, сближение России и Германии, ставило крест на их гегемонии. К этому присокуплялся крах стремлениям Великобритании и штатов направить экспансию тевтонов на «русского медведя». Как известно, свято место пусто не бывает, и роль тарана на фронте борьбы с «русской угрозой» опять заняла Япония. Как и полвека тому назад, Страна восходящего солнца получила колоссальные финансовые, сырьевые и военные вливания. Японии предоставили исключительно выгодные концессии в Индокитае. Ей разрешили оттяпать Манчьжурию, где было создано псевдо-государство Маньчжоу-Го, и дозволено замахнуться на четверть Китая. А вот уголь, металлы и нефть Восточной Сибири, косоглазые должны были отвоевать у русских варваров. А как же японская угроза? На ближайшие годы эту проблему решили — в качестве страховки Япония свернула свою кораблестроительную программу, а «лишние» боевые корабли передала Альянсу в счет погашения займов. А что произойдет, если Япония получит Восточную Сибирь? Ответ на этот вопрос лежал на поверхности — с какого-то момента, косоглазые превратятся в кровожадных варваров, за ради наказания которых англосаксы откроют России неограниченные военные кредиты. Лишь бы переколотили друг друга. Вопреки расхожему мнению, будто в Большой Игре кто-то кого-то обманул, надо отчетливо понимать — секретов в хитросплетениях большой политики нет и быть не может. Каждая сторона все знает и все понимает, но всегда остается надежда на выступление на твоей стороне «Зевса» или «зеленых человечков», или иных непредвиденных обстоятельств, что кардинально изменят ситуацию, после чего поле боя останется за тобой. Если же говорить об обывателе, то он действительно искренне верит во все, что ему вдувают в уши. Обладай он способностью мыслить критично, искать желающих идти на войну было бы бесполезно, но… чего нет, того нет. Итак, «Япономать» вновь рискнула пойти воевать длинноносого северного варвара, только не надо считать японцев слабоумными — лезть в одиночку на Россию было изощренной формой самоубийства. Понимали это и бенефицианты заварухи, поэтому, начиная с конца двадцатых годов Британия, США, Канада, Австралия и Япония объединились в Восточный Альянс. Так сказать, для отражения нападения «большой и злобной» России на «маленькую и мирную» Японию. На штабных играх объединенные флота Альянса уверенно топили Тихоокеанский флот России. С суши русские атаки на Маньчжурию отбивали объединенные силы Альянса, после чего миллионная Квантунская армия победным маршем стирала подошвы до Читы. В это же время второй миллион японских солдат, высаживался в порту Владивостока. Все это сопровождалось истерией в газетах стран Альянса. Со средины тридцатых годов на восточных рубежах России стали вспыхивать вооруженные конфликты. Русская дипломатия выражала то озабоченность, то обеспокоенность, но предложения по выводу войск из приграничной зоны оставалось пустым звуком. Нет, никто на Россию всерьез не нападал. Пока не нападал. Но чем дальше, тем отчетливее просматривалась стратегия — опутав Японию долгами, вынудить ее согласиться на роль пушечного мяса, а пока в приграничных схватках, нет-нет, да встречались европейцы. Ситуация изменилась после «Харбинсого кошмара», когда самолеты «неизвестной принадлежности» смешали с землей биологическую лабораторию Квантунской армии «по предотвращению эпидемий». Смешали с землей и выжгли напалмом вместе с биологом, полковником японской армии Сиро Исии. В другой истории этот людоед дослужился до генерал-лейтенанта, и уморил около десяти тысяч «бревен» — так он называл подопытных людей. Тогда же, в районе китайского Харбина и в малонаселенной части префектуры японского острова Хоккайдо вспыхнули эпидемии бубонной чумы. И вот ведь странность — от Харбина до Хоккайдо почти полторы тысячи километров и Японское море, но обе эпидемии жахнули одновременно. О чем бодались дипломаты, общественность так и не узнала, но после появления во французской «Фигаро» фотографии фарфорового сосуда с японскими иероглифами, к тому же заполненного чумными блохами, на восточных рубежах России наступило затишье. Чуть позже Япония закрыла свои бактериологические лаборатории. Все свидетельство — Стране восходящего солнца доходчиво объяснили к чему приведет вспышка боевых патогенов в перенаселенной островной стране. Благо, что император Японии оказался дипломированным биологом, и внял голосу рассудка. Начиная с 1938-го года провокации возобновились. Собственно, ничего странного — затратив миллиарды, отказаться от продолжения кровавого банкета, значило нарушить «заветы предков». Ну, тормознулись, ну перетерли между собой, и пошли на уступки Японии. Главное — Альянс продолжил испытывать Россию на прочность. Первым, и по-настоящему тревожным звоночком стало появление на территории Турции, Афганистана и Норвегии военных баз Альянса. Насторожила передислокация большой части Королевского военно-морского флота на Окинаву, и седьмого флота США на базу Вакканай на севере острова Хоккайдо. «Сирена ядерной тревоги» лупанула по ушам, когда из научной печати исчезли публикации о исследованиях физики ядра. Удивительно, но начало создания ядерного оружия в Англии и в США началось практически в то же время, что и в мире переселенцев. Судя по всему организованное спецслужбами России торможение исследований в области ядерной физики, столкнулось с общемировым ускорением научно-технического процесса. В итоге, то на, то и вышло. Россия, эти работы начала с большим опережением. В двадцатых годах страна стала производить сверхчистый графит, якобы для углеволокна. То есть, и для углеволокна, но прежде всего для замедления нейтронов в реакторах. Загодя отрабатывалась имплозивная схема подрыва будущего плутониевого заряда, при этом, не был забыт полониевый и тритиевый инициаторы. Совершенствовалась технология разделения фракций в газовых центрифугах. Только после этого началось строительство радиохимического завода и первого реактора. Зато урановая руда из Конго почти вся перекочевала в Россию, на что до поры никто внимания не обращал, а потом стало поздно. Похожим образом обстояли дела со средствами доставки. Кроме самолетов, у России появились первые ракеты, что стартуя с подводных лодок и кораблей, несли заряды на триста километров. Тогда же были определены приоритетные цели. Подрыв четырех плутониевых зарядов в акватории Скапа-Флоу уничтожал Гранд-Флинт, а удар по кораблям на Окинаве, лишал Британию военно-морского флота. Штаты в одночасье теряли базу Перл-Харбор на Гавайях и 7-й флот в бухте Вакканай. Самый тяжелый удар обрушивался на «Норфолк», где базировался Атлантический флот ВМС США и корпус морской пехоты вместе с его штабом.