– По? Ты планируешь вырезать мне сердце и спрятать его под кроватью, Уодсворт? Должен признаться, твоя спальня – не идеальное место для завершения существования. – Ты отвратительно уверен в своей способности очаровать всех, за исключением змей. – Воистину. Наш последний поцелуй был весьма волнующим. – Он подался вперед, и его красивое лицо оказалось чересчур близко к моему. Ну и что толку в компаньонке? Я разглядела крохотные крапинки на его радужке, и мое сердце учащенно забилось. Эти крапинки напоминали маленькие солнышки, притягивавшие меня своими зачарованными лучами. – Не говори, что не воображала себе еще один. Мой взгляд быстро скользнул по его исполненному надежды лицу. Истина заключалась в том, что, несмотря на все ужасы, случившиеся месяц назад, я действительно обдумывала идею очередной романтической встречи с Томасом. И это в определенной степени казалось мне предательством по отношению к моему трауру. – Первый и последний поцелуй, – напомнила я ему. – Это был адреналин, переполняющий мои жилы после того, как я едва не погибла от рук тех двух негодяев, а вовсе не твое безграничное обаяние. Теперь он окончательно расплылся в озорной улыбке. – Если я обнаружу грозящую нам опасность, привлечет ли это тебя снова? – Ты же знаешь, что нравишься мне куда больше, когда молчишь. – Ах! – Томас выпрямился и глубоко вздохнул. – Но это означает, что я все же тебе нравлюсь! Я с трудом сдержала улыбку. Мне следовало бы знать, что этот негодник найдет способ повернуть наш разговор в столь неприличное русло. На самом деле меня удивило, что ему потребовалось столь много времени, чтобы перейти к развязному тону. От Лондона до Парижа мы ехали вместе с моим отцом, поскольку он желал лично посадить нас на производящий глубокое впечатление «Восточный экспресс», и Томас всю дорогу вел себя как безупречный джентльмен. Я едва его узнавала, когда он дружески беседовал с отцом за булочками и чаем. Если бы не его лукавый изгиб губ в те моменты, когда отец на что-то отвлекался, и не знакомые очертания упрямого подбородка, я бы заявила, что это самозванец. Этот Томас Крессуэлл никак не мог быть тем самым раздражающе умным молодым человеком, к которому я за прошлую осень стала относиться чересчур тепло. Я заправила выбившуюся прядь иссиня-черных волос за ухо и снова посмотрела в окно. – Так твое молчание означает, что ты размышляешь об еще одном поцелуе? – Неужели ты не способен логически вычислить мой ответ, Крессуэлл? – Я сердито смотрела на него, с вызовом приподняв бровь, пока он не пожал плечами и не принялся вновь барабанить по подоконнику. Этот Томас также умудрился убедить моего отца, грозного лорда Эдмунда Уодсворта, позволить мне отправиться вместе с ним учиться в Академию судебной медицины и науки в Румынию. Этот факт до сих пор не умещался у меня в голове. Он был слишком фантастичен для правды, несмотря на то, что я уже ехала в поезде в эту академию. Моя последняя неделя в Лондоне была заполнена подбором одежды и сбором вещей. И, похоже, в результате у отца и Томаса было слишком много времени для закрепления знакомства. Когда отец объявил, что поскольку сам он болен, в академию меня вместе с миссис Харви будет сопровождать Томас, я чуть не подавилась супом, а Томас подмигнул мне. Той ночью у меня почти не осталось времени на сон, не говоря уже о размышлениях об отношениях, сложившихся между моим доводящим до бешенства другом и обычно строгим отцом. Мне не терпелось покинуть наш ужасающе тихий дом, с которым было связано слишком много призраков из моего недавнего прошлого. И Томас более чем превосходно осознавал этот факт. – Грезишь о новом скальпеле или просто восторгаешься мной? – спросил Томас, отвлекая меня от мрачных мыслей. Его губы дрогнули при виде моего хмурого взгляда, но он был достаточно умен, чтобы не усмехаться совсем уж откровенно. – А! Значит, эмоциональная дилемма. Моя любимая. Я видела, что он подмечает выражение моего лица, которое я изо всех сил старалась контролировать, нервно скомканные атласные перчатки, мою напряженную позу – и причиной ей был вовсе не корсет и не то, что большую часть полки занимала моя компаньонка. Его взгляд, искренний и полный сочувствия, встретился с моим. Я видела проступившие на его лице обещания и желания, и сила его чувств заставила меня задрожать. – Нервничаешь из-за учебы? Ты их всех очаруешь, Уодсворт. То, что он не угадал истинной природы моих эмоций, стало для меня некоторым облегчением. Пусть верит, что дрожь вызвана беспокойством из-за учебы, а не его растущим стремлением к помолвке. Томас признавался мне в любви, но с учетом всего произошедшего позднее я не была уверена в ее реальности. Возможно, он просто жалел меня из-за всего произошедшего. Я коснулась пуговок на боку моих перчаток. – Нет. Не совсем. Томас приподнял бровь, но ничего не сказал. Я перенесла внимание на окно и заледеневший мир за ним. Мне захотелось на какое-то время затеряться в пустоте. Согласно публикациям, которые я читала в обширной отцовской библиотеке, наша новая академия размещалась в замке с жутковатым названием, расположенным на студеной Карпатской горной цепи. Оттуда будет далеко и до дома, и до цивилизации, если вдруг кто-то из моих соучеников окажется недоброжелателен. Конечно же, мой пол среди мужчин-коллег будет считаться недостатком. А вдруг по прибытии Томас позабудет о нашей дружбе? Вдруг он осознает, насколько это в самом деле странно для молодой женщины – вскрывать мертвых и извлекать их внутренности, словно туфельки примерять. Это не имело значения, пока мы оба были учениками в дядиной лаборатории. Но мнение студентов престижной Академии судебной медицины и науки обо мне может оказаться отнюдь не прогрессивным. Вскрытие трупов не очень-то подобает и мужчине, не то что девушке из хорошей семьи. Если в школе Томас лишит меня своей дружбы, я погружусь в столь глубокую пучину, что мне уже будет не выбраться из нее. Живущая во мне порядочная светская барышня не желала этого признавать, но его флирт помогал мне держаться на плаву в море противоречивых чувств. Страсть и раздражение были огнем, а огонь был живым и наполненным силой. Огонь дышал. Горе – это трясина, чем больше сопротивляешься ему, тем глубже оно засасывает. Я бы предпочла сгореть, чем быть заживо похороненной. Хотя при одной лишь мысли о том, чтобы оказаться с Томасом в компрометирующей ситуации, щеки мои вспыхнули. – Одри Роуз, – начал Томас, теребя обшлага своего сюртука, потом пригладил волосы – жест, совершенно чуждый моему обычно самонадеянному другу. Миссис Харви пошевелилась, но не проснулась, и я впервые пожалела об этом. – Да? – Я выпрямилась еще сильнее; пластины моего корсета показались мне доспехом. Томас крайне редко звал меня по имени, разве что назревало нечто ужасное. Во время вскрытия, происходившего несколько месяцев назад, мы сошлись в битве разумов – тогда я считала, что выиграла ее, но теперь уже не была в этом уверена, – и я позволила ему называть меня по фамилии. Он, со своей стороны, дозволил мне то же самое, и иногда я немного жалела об этом, когда он обращался ко мне «Уодсворт» при посторонних. – Что такое? Томас несколько раз глубоко вздохнул. Я сосредоточила внимание на его прекрасно пошитом костюме. Он хорошо оделся по случаю нашего прибытия на место. Темно-синий костюм был скроен точно по фигуре: всякий задержал бы на нем взгляд и восхитился как самим костюмом, так и его владельцем. Я потянулась было к пуговицам, но вовремя спохватилась. – Я кое-что должен сказать тебе, – произнес Томас, поерзав на сиденье. – Я… мне кажется, справедливо будет поставить тебя в известность до того, как мы прибудем на место. Он снова стукнулся коленом об деревянную панель и заколебался. Возможно, он уже осознал, что дружба со мной в школе станет для него проблемой. Я собралась с силами и приготовилась к тому, что сейчас нить, связывавшая меня с душевным здоровьем, оборвется. Что ж, я не стану просить его не бросать меня. Даже если это меня убьет. Я сосредоточилась на дыхании, считая секунды между вдохом и выдохом. Бабушка утверждала, что на могилах всех Уодсвортов следовало бы высечь одну и ту же фразу: «Знаменитый упрямством». Что ж, не стану с этим спорить. Я вскинула голову. Перестук колес теперь совпадал с учащенным биением моего сердца, и по жилам растекался адреналин. Я несколько раз сглотнула. Если он еще помедлит, как бы меня не стошнило прямо на него и его прекрасный костюм. – Уодсворт. Я уверен, что вы… возможно, мне следовало бы… – Он тряхнул головой и рассмеялся. – Воистину, ты свела меня с ума. Осталось лишь строчить сонеты и выразительно смотреть. – Внезапно беззащитное выражение исчезло с его лица, как если бы он избежал падения со скалы. Томас кашлянул, и голос его сделался куда мягче, чем за миг до этого. – Сейчас, пожалуй, не время для этого, поскольку мои новости… э-э… могут вызвать некоторое, скажем так, удивление. Я нахмурилась. Я понятия не имела, к чему он клонит: то ли собирается объявить, что наша дружба нерушима, то ли желает раз и навсегда отринуть ее. Я поймала себя на том, что вцепилась в край сиденья, и мои атласные перчатки снова сделались влажными на ладонях. Томас выпрямился и собрался с духом. – Моя мать … Тут что-то крупное врезалось в дверь нашего купе, и дерево едва не раскололось от удара. Во всяком случае, так это прозвучало; наша тяжелая дверь была закрыта, чтобы к нам не доносился шум из расположенного поблизости вагона-ресторана. Миссис Харви, благослови ее Господь, продолжала спать. Я затаила дыхание, ожидая, что будет дальше. Новых звуков не последовало, и я чуть придвинулась к двери, совсем позабыв про незавершенное признание Томаса. Сердце мое билось вдвое быстрее обычного. Мне представились трупы, восставшие из мертвых, – как они бьются об дверь, желая напиться нашей крови и… нет! Я заставила себя мыслить ясно. Вампиров не существует. Возможно, это просто кто-то перебрал со спиртным и врезался в нашу дверь. Или, может, тележка с десертами или чаем вырвалась из рук служителя. Я даже допустила вероятность, что это какая-то молодая женщина споткнулась из-за рывка поезда. Я выдохнула и вернулась на свое место. Хватит бояться убийц, подстерегающих меня в ночи. Это уже превращается в помешательство – видеть в каждой тени кровожадного демона вместо обычного отсутствия света. Впрочем, я ведь дочь своего отца. И снова что-то врезалось в стену снаружи, раздался приглушенный вскрик, потом все стихло. У меня волоски на загривке встали дыбом, оторвавшись от безопасной кожи; к неприятной атмосфере добавилось похрапывание миссис Харви. – Ради королевы, что это там творится? – прошептала я, проклиная себя за то, что положила свои скальпели в чемодан и теперь не могла до них добраться. Томас приложил палец к губам, потом указал на дверь, пресекая всякое движение. Мы сидели, а секунды шли в мучительной тишине. Казалось, будто от одного тиканья часов до другого успевает пройти месяц. И я поняла, что не выдержу больше ни единого вдоха. Мое сердце готово было вырваться из груди. Секунды складывались в минуты, и тишина становилась все страшнее. Мы сидели, не отрывая взгляда от двери, и ждали. Я закрыла глаза и взмолилась: только бы мне не столкнуться с очередным ходячим ужасом! От крика, разорвавшего воздух, я заледенела до мозга костей. Позабыв про хорошие манеры, Томас потянулся ко мне, и миссис Харви наконец-то зашевелилась. Когда Томас взял меня за руки, я поняла, что дело не в моем разгулявшемся воображении. В нашем поезде находилось нечто очень скверное и совершенно реальное. Глава третья Чудовища и кружева «Восточный экспресс» Королевство Румыния 1 декабря 1888 года Я вскочила, оглядывая пространство снаружи поезда, и Томас проделал то же самое. Солнце поднялось над горизонтом, и его свет омрачил медный мир зловещими тенями серого, зеленого и черного. – Оставайся здесь с миссис Харви, – сказал Томас. И мое внимание переключилось на него. Если он думал, что я стану сидеть сложа руки, пока он будет разбираться с происходящим, то он явно находится в более смятенном состоянии, нежели я. – С каких это пор ты считаешь меня некомпетентной? – Обогнув его, я изо всех сил принялась дергать дверь купе. Проклятая штуковина даже не сдвинулась. Я сбросила дорожные тапочки и собралась с силами, готовая сорвать дверь с петель, если это будет необходимо. Я больше ни на минуту не останусь запертой в этой прекрасной клетке, что бы там ни ожидало нас снаружи. Но и после моей следующей попытки дверь отказалась открыться. Все как всегда: чем больше ты борешься с чем-то, тем сложнее становится. Внезапно воздух сделался столь вязким, что не вздохнуть. Я дернула сильнее, мои слишком скользкие пальцы проехались по еще более гладкому золоченому покрытию. Дыхание замерло в груди, пойманное жесткими пластинами корсета. Мне нестерпимо захотелось сорвать с себя корсет, наплевав на последствия такого поступка в приличном обществе. Я должна была выйти отсюда. Сию же секунду. Немедленно. Томас оказался рядом в мгновение ока. – Я… не считаю… тебя… некомпетентной, – сказал он, пытаясь вместе со мной взломать дверь – кожаные перчатки на руках позволяли ему лучше справляться со скользкой позолотой. – Просто, в виде исключения, мне самому хотелось побыть героем. Или, по крайней мере, хотя бы им притвориться. Это ведь ты… всегда… спасаешь меня. Еще один рывок на счет три, хорошо? Один. Два. Три. Вместе мы наконец заставили дверь отъехать, и я вылетела в коридор, не заботясь о том, как выгляжу. Столпившиеся пассажиры уставились на меня, а потом медленно отступили. Должно быть, я выглядела даже хуже, чем думала, но беспокоиться об этом пока было выше моих сил. Значительно важнее было дышать. Оставалось надеяться, что никто из светского лондонского общества не путешествует в этом вагоне и не узнал меня. Я согнулась – ах, если бы на мне было платье без корсета! – и с трудом сделала несколько вздохов. Тут моего слуха достиг шепот на румынском: – Цапо[2]. – Цепеш. Я еще раз быстро вздохнула, выпрямилась – и отшатнулась, разглядев, что приковало пассажиров к месту и отчего на них лица нет. Там, между узким коридором и нашей дверью лежало рухнувшее тело. Я бы могла подумать, что мужчина отравлен, если бы не кровь, вытекающая из большой раны на груди и пачкающая персидский ковер. Торчащий из груди кол красноречиво свидетельствовал об убийстве. – Святые Небеса… – проронил кто-то, отворачиваясь. – Это же Пронзатель. Так это правда!