— Прямо рядом с участком? — Ага. — Невероятно, — отозвалась Ханне, разглядывая на первый взгляд совершенно неприметный ресторанчик. Она ненадолго задумалась. — Какая здесь обстановка? После убийства, я имею в виду. — В первые недели народ был сильно напуган, — ответила Линда. — Газеты печатали тонны всякого дерьма, что явно не улучшало ситуацию. Но репортёры быстро теряют интерес к теме, и всё забывается. Сейчас здесь тихо. Линда свернула на какую-то улочку, проехала несколько сотен метров и припарковалась возле парка. Кусты и деревья стояли в глубоком снегу, узкие тропинки протоптаны между сугробами. На краю парка стояли трёхэтажные дома с балкончиками и плоскими крышами. — Берлинпаркен, — отрекомендовала Линда. — Собственной персоной. — Наслышана. Они выбрались из машины, и Ханне решила осмотреться. Среди деревьев виднелась небольшая детская площадка. Кто-то расчистил снег возле горок и качелей. Рядом с качелями стояла частично укрытая снегом бронзовая статуя, судя по очертаниям, изображавшая женщину с младенцем на руках. В самом конце парка высилось современное здание практически без окон. Оно значительно превосходило по высоте все близлежащие дома и выглядело здесь совершенно неуместным из-за своих толстых бетонных стен и полного отсутствия какого бы то ни было декора. — Этот многоуровневый гараж построили в семидесятые годы, — сообщила Линда, кивая в сторону здания. — Урод, согласись? Вместо ответа Ханне кивнула. — Жители округи объединились и создали петицию о его сносе, — продолжала Линда, плотнее запахивая стёганую куртку. Потом она указала на дом прямо напротив. — Вон там на третьем этаже проживала Ивонн Биллинг. Та самая, которая в семьдесят четвёртом избежала смерти благодаря тому, что сосед стал барабанить к ней в дверь. Сейчас в той квартире живёт семья, поэтому попасть туда мы не сможем. Но мне кажется, это и не обязательно, потому что квартира очень похожа на наше место преступления. К тому же, я подумала, что мы сможем навестить саму Ивонн Биллинг, когда закончим здесь. Она повернулась к Ханне спиной и пошла вперёд. — Я здесь сейчас себе всю задницу отморожу, — бросила она через плечо. — Идём! Дверь квартиры на третьем этаже была опечатана. «Опечатано на основании главы 27, пар.15 процессуального кодекса», — прочла Ханне. Линда вытащила из кармана связку ключей, отыскала среди них нужный и отперла дверь. — Криминалисты завершили обследование места преступления, но нам, пожалуй, лучше снять обувь, чтобы там не натоптать, — предложила Линда, зажигая верхний свет. Прихожая оказалась тесной. Там помещалась лишь полка для обуви, вешалка и зеркало. Через открытую справа дверь была видна кухня, а налево вела ещё одна дверь. — Спальня, — пояснила Линда, открывая её. Ханне заглянула внутрь. У одной из стен стояла большая кровать, а у стены напротив — детская кроватка, на которой лежало множество подушек. У детской кроватки высились разноцветные кучи игрушек, сваленных друг на друга. На голубом коврике валялась пара маленьких чулок и книжка с картинками, словно кто-то их только что отшвырнул от себя. Они прошли дальше, в гостиную. На полу у окна виднелись тёмные пятна — следы крови, которая впиталась в изношенные паркетины. Линда опустилась на колени и провела рукой по нескольким маленьким отверстиям в полу. — Здесь, — сказала она, и указала на место чуть поодаль, — и вот здесь. Практически на том же месте, что и Маргарета Ларссон в 1974 году. Но следов того нападения не осталось — пол с тех пор перестелили. Ханне наклонилась вперёд и уставилась на дырки от гвоздей, пытаясь осознать тот факт, что Ханнелора Бьёрнссон была убита на том самом месте, где сейчас стояла на коленях сама Ханне. Что женщина со светлыми волосами и потемневшим передним зубом умерла здесь, на этом полу, меньше месяца назад. — Можно…? — спросила она, протягивая руку к отверстиям, оставшимся от гвоздей. — Конечно. Ханне потрогала пол. Вокруг каждого отверстия паркет был разбит, и из его древесины торчали длинные щепки, словно сам пол протестовал против вбивания гвоздей. Практически посередине между двумя группами отверстий на полу были видны тёмные трещины. — Что это? — спросила Ханне. — Мы думаем, здесь он бил её головой об пол. — О, — Ханне отдёрнула руку. — Это, вкупе с ударами ногой по голове, и стало наиболее вероятной причиной смерти. — Я прочла, что вы не выяснили, как он смог пробраться внутрь, — сказала Ханне, выпрямляясь. — Что ты об этом думаешь? Линда сложила на груди руки и огляделась вокруг. Её тёмные глаза обшарили мебель и плакаты на стенах, и остановились на прихожей. — Мне кажется, он вошёл через дверь. Вероятно, она сама его впустила, или он каким-то образом смог вскрыть замок отмычкой. Но следов взлома не было. — А через балкон? — поинтересовалась Ханне, кивая в сторону окна. Линда покачала головой. — Нет. В это время года балкон должен был стоять закрытым. К тому же, если бы он проник в квартиру этим путём, оставил бы следы. А криминалисты ничего не обнаружили ни на балконе, ни на крыше. Ханне снова огляделась. Она пыталась запомнить обстановку маленькой, поразительно аккуратной квартирки. Парк, раскинувшийся за окном, укрытый снегом и по-открыточному красивый. Свидетельства немыслимого злодейства под ногами. В тот момент Ханне сама себе пообещала сделать всё, что будет в её силах, чтобы упечь за решётку монстра, разрушившего маленькую семью, которая здесь жила. Линда легонько тронула её за плечо. — Мы едем к Ивонн Биллинг? Она живёт в городе. 22 На вид Ивонн Биллинг было около сорока пяти. Она сохранила стройную фигуру, и была одета в «вареные» джинсы и вишнёвый вязаный свитер с рукавами «летучая мышь». Каштановые волосы она убрала пластиковым гребнем черепахового оттенка, а на её гладком точёном лице не было и следа косметики. Квартира, расположенная в доме на площади Нюторьет на Сёдермальме каким-то непостижимым образом казалась одновременно богемной и очень опрятной. Книги были сложены на полу в высокие, очень ровные стопки, рисунки и чёрно-белые фотографии служили украшением стен, а мебель была потёртой, но очень красивой. — Добро пожаловать, — с неуверенной улыбкой поприветствовала Ивонн визитёров. Она проводила их в небольшую кухню, окно которой выходило во двор. Когда Ханне с Линдой устроились, Ивонн принесла чайник. — Я не держу дома кофе, но могу предложить зелёный чай. — Зелёный чай? — прыснула Линда. — Это что-то новенькое! — Тогда, наверное, стоит попробовать, — с улыбкой ответила Ивонн. Она разлила горячий напиток по пузатым керамическим кружкам и устроилась напротив. За окном виднелся укрытый снегом двор. Одинокое дерево тянуло к свету обнажённые ветви. Узкая цепочка тёмных следов соединяла внешний дом в квартале, фасад которого выходил на улицу, с внутренним. Какие-то птицы парили в вышине над городом, словно иглы, накрепко сшивающие по-декабрьски серое небо с ещё более высокими сферами. — Так значит, он вернулся? Лицо Ивонн помрачнело, и в её голосе Ханне услышала страх. — Мы считаем это вероятным, — ответила Линда. — Я прочла об убийстве в газете, но убедила себя, что это не мог быть тот же самый человек. Прошло ведь столько лет. — У нас пока нет в этом уверенности, — пояснила Линда. Ивонн молча кивнула и сделала глоток чаю, держа кружку обеими руками. Линда продолжала: — Мы изучили старые протоколы допросов. Но тем не менее, нам было бы полезно ещё раз услышать от вас рассказ о том, что тогда произошло. Ивонн издала вздох, потянулась и сложила руки на коленях. — Если бы вы знали, сколько раз я уже это повторяла. Всё, чего я бы хотела, — забыть это. Я переехала, и нога моя больше никогда не ступит на землю Эстертуны. Пока я жива. Много лет я вообще не могла оставаться одна, поэтому мы с Даниэлем жили у моей мамы. Но в итоге я смогла собраться в кучу, перебралась сюда и выучилась на социолога. Возможно, потому, что у меня было желание помогать другим женщинам, пострадавшим от насилия. Но вероятно, воспоминания об этом роковом происшествии никогда не перестанут меня преследовать. А я всего лишь хочу, чтобы это закончилось. — Я понимаю, — отозвалась Линда, наклоняясь вперед. — Но, может быть, сделаете одно исключение? Ивонн некоторое время хранила молчание, а потом схватилась руками за лицо и закрыла глаза. Она всем телом задрожала, и Ханне на мгновение почудилось, что Ивонн сейчас начнёт плакать. Однако в следующий миг Ивонн кивнула, справившись с собой, и начала рассказ о незнакомце, который посреди ночи возник с большим ножом в руках в квартире, где спали Ивонн и её сын. Ивонн рассказала, как он наступал ногой ей на горло, когда она пыталась кричать, и как он бил её головой об пол, снова и снова, пока Ивонн не потеряла сознание. И как потом очнулась от жгучей боли и ударов тяжелого молотка, которым незнакомец забивал гвозди ей в ладони. И как сосед, который принялся стучать в дверь, напугал убийцу, и тот исчез, не доведя своё дело до конца. Наконец слабым голосом она рассказала о долгих часах, проведённых на полу. Время тогда словно остановилось, а отчаянная убеждённость в том, что он вернётся, чтобы убить её вместе с сыном, росла с каждой минутой. — Я даже не могла успокоить Даниэля, чтобы он не плакал. Ведь я не могла говорить. А я изо всех сил стремилась его утихомирить. Я так боялась, что этот псих вернётся. На этом месте Ивонн стала всхлипывать, и Ханне поспешила подать ей бумажную салфетку, рулон которых обнаружился у мойки. — Благодарю, — произнесла Ивонн и высморкалась.