Линда подалась вперёд и уставилась на Ханне своими странными тёмными глазами. — Так почему он убивает? Ханне выдержала театральную паузу. — Существует вероятность, что он чувствует себя оскорблённым такими женщинами. Они все были молоды и одиноки. Возможно, он искал знакомства, шёл на сближение, но был отвергнут. — Могли они встречаться в клубе? — предположила Линда. — В «Гран Палас», как говорил Фагерберг? Ханне покачала головой. — Если честно, я так не думаю. Если верить тому, что показали родственники и друзья жертв, те не посещали подобные места. К тому же, какова вероятность, что все встреченные им в клубе девушки жили бы вблизи Берлинпаркен? Нет. Я считаю, общий знаменатель в этом деле — именно парк. Вы нашли ещё какие-нибудь связи между жертвами? — Нет, — ответил Лео. — Мы всё проверили. Друзей, коллег, контакты в телефонном справочнике. Господи, мы даже выяснили, где они покупали подгузники и чулки! И нет, они делали это в разных местах. — Но если кто-то не хочет идти на свидание, разве такой мелочи достаточно для убийства? — воскликнул Роббан. — В большинстве случаев, к счастью, нет, — сказала Ханне. — Но есть люди, которые неспособны принимать отказ в какой-либо форме. Отказ пробуждает в них ненависть такой силы, с какой они не могут совладать. И сам акт насилия для них — это упражнение в ненависти. Я думаю, он ненавидит этих женщин, а возможно, не только их. Может быть, он ненавидит женщин вообще. Он приколачивает их к полу, чтобы наказать, и оскверняет тела после убийства, засовывая в них различные предметы. Рукоятка швабры во влагалище — о чём она может нам поведать? — Что он хочет наказать их за то, что они — женщины? — предположила Линда. — Возможно. И за то, что благодаря своей женственности они имеют над ним власть, противостоять которой он не в силах. А о чём нам могут сказать вещи, которые он засовывает жертвам в рот? — Хочет их заткнуть? — спросил Роббан. — Как вариант. Заткнуть и унизить. И он всегда выбирает предметы, которые связаны с женщиной и домашним хозяйством, — кухонную утварь, приспособления для уборки, и так далее. И обратите внимание: свои преступления он совершает на глазах у детей своих жертв. Этот факт не может быть случайностью. Он делает так для того, чтобы причинить жертве худшие страдания, чем те, что она испытывает, когда гвозди пронзают её плоть. — Упражнение в ненависти, — проговорил Роббан, потирая шрам. — Что же нам делать дальше? Ханне сложила руки на коленях. — Нужно продолжать работать так, как вы привыкли. Я слишком мало знаю о полицейской работе, чтобы давать советы. Ханне взяла паузу и, прежде чем продолжить, окинула взглядом сидящих за столом. — Но мне кажется, вам стоит подумать над установкой наблюдения в Берлинпаркен. Роббан кивнул. — Полиция Эстертуны получит подкрепление из патрульного отряда. Настроения в городке близки к паническим. Вам известно, что вчера вечером под окнами полицейского участка в Эстертуне прошла акция протеста? — Что-что? — переспросил Лео. — Протестующие утверждали, что полиция выделяет недостаточно ресурсов для раскрытия этого дела, — пояснил Роббан. — Ну а вечерние газеты вы читали? Все, включая Ханне, кивнули. В последние несколько дней тема убийств стала ведущей в прессе. Нетрудно понять, почему такие заголовки, как «Болотный Убийца вернулся», «Кто станет следующей жертвой убийцы из Эстертуны?» или «Здесь распяли Ханнелору, 24» наводят страх на горожан. — Тот мужчина, которого подозревали в сороковых, — вновь заговорила Ханне. — Биргер фон Бергхоф-Линдер. Мне кажется, его тоже стоит разыскать, просто на всякий случай. Нельзя ведь исключать возможность, что он замешан в эстертунских событиях. Когда Ханне уже собралась домой, к ней подошёл Роббан. — Всё это очень интересно, — сказал он. — И я всё-таки настаиваю на том, чтобы узнать больше о профилировании. Как насчёт пива? Ханне взглянула на золотые наручные часы, которые получила в подарок от Уве на день рождения. Было пять минут седьмого. Уве вернётся домой через час, а до тех пор Фрейд прекрасно побудет один. — С удовольствием, — согласилась она. Они выбрали один из баров на улице Хантверкгатан. То было тёмное, дымное полуподвальное помещение. Из динамиков струилась тихая музыка кантри, звук которой смешивался с голосами посетителей. Повсюду висела толстая зимняя одежда, пахло сигаретным дымом, мокрой шерстью и прокисшим пивом. — Что тебе взять? — спросил Роббан, сбрасывая куртку, чтобы перекинуть её через спинку одного из высоких стульев. — Бокал белого, пожалуйста. Пару минут спустя Роббан вернулся с пивом для себя и бокалом вина для Ханне и сел рядом с ней. — Как вышло, что ты решила выбрать профилирование в качестве профессии? — Почему бы и нет? Роббан бросил на неё пытливый взгляд и сделал большой глоток пива. — Просто нестандартный выбор, — пояснил он, стирая пену с уголка рта. — Смотря с чем сравнивать. Она улыбнулась, и Роббан расхохотался. — Туше! Но согласись, это не совсем то, чему юные девушки желают посвятить свою жизнь. — Не знаю. Меня всегда интересовали преступления. Ханне умолчала о том, что со временем сама пришла к выводу, что её склонность к изучению всего тёмного, больного и искалеченного, вероятно, произрастала из попыток понять собственную мать. Ту, что в один день могла быть ангелом, а назавтра превращалась в дьявола. Ту, что утром могла покупать свежий хлеб и заплетать волосы Ханне, а тем же вечером придушить ручного кролика дочери, только потому, что ей показалось, что зверёк на неё странно смотрел. Ханне не стала говорить и о другом своем хобби, гораздо более странном. О масках, висевших на стене у неё дома, и о своей любви к Гренландии и инуитам. — Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Роббан. — Я сам, можно сказать, имею особую тягу к серийным убийцам. — Правда? Он кивнул, улыбнувшись так широко, что шрам на щеке словно стал глубже, а кожа вокруг глаза натянулась. — Я думаю, они похожи на зверей. Хищников. Ты согласна? Ханне задумалась. Что-то в словах Роббана и выражении его лица заставило её ощутить неприятный холодок у себя на шее. — Конечно же, меня интересуют серийные убийцы, но также и любые другие виды преступлений и преступников. К тому же, разве мы все — не животные? Роббан оставил эту тему. Он принялся рассказывать о своей службе в полиции. Как в 1965 году приехал в Стокгольм из Уппсалы, чтобы получить полицейское образование. Как много лет отдал охране правопорядка, но уже с первого дня мечтал служить в уголовной полиции. — Много было женщин-полицейских тогда, в шестидесятые? — спросила Ханне. — Не так много, но были. Только в конце шестидесятых им несколько лет не разрешалось нести внешнюю службу. — Почему? Роббан скривился и посмотрел на свою кружку, которая успела опустеть. — По правде говоря, я не помню. Мне кажется, проводили какое-то исследование, которое пришло к выводу, что женщинам лучше служить в следственных подразделениях. Но всё это было так давно, что с уверенностью я сказать уже не могу. Эй, я пойду возьму себе пива. Тебе принести ещё вина? Ханне посмотрела на свой бокал. В нём оставалась половина. — Буду благодарна. Роббан отправился к барной стойке и вернулся несколько минут спустя. — Ну так как, расскажешь, каким образом составляется этот психологический профиль? Ханне покрутила в руках бокал и задумалась. — Это довольно-таки сложно. Я… — Кстати, — оборвал её Роббан. — Я вспомнил кое-что из семидесятых. Он снова заговорил о своей службе. Об убийцах, которых он смог изловить, и о тех, кто сумел от него уйти. Об одном товарище, который напрочь спился, и о том, как получил свой шрам — в погоне за обкуренным автоугонщиком. Когда Роббан дошёл до своего назначения комиссаром, его глаза заблестели. — Самый молодой из всех когда-либо назначенных на подобную должность! — с дрожью в голосе произнес он. Ханне хмыкнула и покосилась на часы. — Послушай, большое тебе спасибо за вино, — сказала она. — Но мне пора двигаться домой. Мне нужно вывести собаку.