Ханне кивнула и приветственно сжала обе его руки. Потом повернулась к Малин и протянула руку ей. Малин приняла её с улыбкой, прекрасно сознавая, что Ханне её не помнит, несмотря на то, что они работали вместе не далее как прошлым летом. — Здравствуй, Ханне. Меня зовут Малин Брундин. Мы с тобой уже вместе работали. Выражение удивления и замешательства завладело лицом Ханне, и к её щекам прилила краска. — О, прошу прощения, — воскликнула она, прикрыв одной рукой рот, словно пытаясь запихнуть слова назад. — Мы с тобой говорили об этом в машине, — прошипела Берит, легонько толкая Ханне в бок. — Ничего страшного, — сказала Малин. — Может быть, присядем? Они расположились за одним из столиков и заказали каждый по чашке кофе. Манфред добавил к своему заказу кусочек яблочного пирога с ванильным соусом, из чего Малин сделала вывод, что шеф снова забросил свою диету. — Наша встреча связана с тем человеком, который приходил вчера? — спросила Берит, косясь на Ханне. — А кто вчера приходил? — удивился Манфред, отгоняя рукой мошку, которая села на пирог. Ханне и Берит переглянулись. — Как его зовут? — спросила Ханне. — Эрик Удин, — подсказала ей Берит. — Он хотел знать все подробности о том, что творилось в Эстертуне в восьмидесятых. Очевидно, его мама участвовала в расследовании убийства в семидесятых, а потом пропала. Но её нашли под… — Но, — прервала её Малин, — как он смог вас разыскать? Ханне с отсутствующим видом покачала головой. — Ханне Лагерлинд-Шён — не самое обычное имя, — ответила Берит. — Найти нас было не так уж и сложно. — И что ты ему рассказала? — спросила Малин, глядя на Ханне, взгляд которой всё ещё где-то блуждал. — О, я… Она покраснела и схватилась руками за щёки. — Ты много рассказывала о расследовании, — вмешалась Берит. — И о вас с Уве. Да, ты была на удивление разговорчива. Вы проговорили несколько часов. Но по нему было видно, что он действительно нуждался в этой информации. Ужасно, должно быть, потерять свою маму подобным образом. Вокруг стола повисла тишина, и Манфред выразительно посмотрел на Малин. — Хорошо, — сказал он, глядя на Ханне. — Давайте перейдем к делу. Ты хорошо всё помнишь. Я понимаю, как тебе было тяжело, когда погибла Линда. Ханне уставилась в свою чашку. Её бледные ладони ощупывали мелкие щербинки на краю деревянного стола. — Есть что-то, что не вошло в материалы расследования, о чём ты, возможно, размышляла впоследствии, и что могло бы представлять для нас интерес? — Я… Она… Это… Ханне снова залилась краской и покачала головой. — Ты же взяла с собой свой старый блокнот, — шепнула ей Берит, снова толкая Ханне в бок. — Да, точно, — просияла Ханне. Но в следующий миг её взгляд потух, и Ханне притихла. — В сумочке, — подсказала Берит. — Точно. Какая я глупая. Ханне потянулась за сумочкой и вытащила оттуда маленькую книжечку в красном переплёте. Надела свои очки для чтения и открыла первую страницу. «Нужно сделать» — прочла Малин со своего места напротив Ханне. Потом следовал список различных дел. Номером один значилось «Встретиться с Бьёрном Удином», рядом была приписка — адрес Бьёрна и «спросить, подозревала ли кого-то Бритт-Мари». Следующими по списку были «Позвонить судебному эксперту», «Проверить Ф», «Сравнить с убийством в Техасе в 1983 году и удушением в Лионе в 1978 году». — Следующая страница, — прервала Берит с явным нетерпением в голосе. Ханне перелистнула страницу. «Гипотезы» — прочла Малин. Под этим заголовком мелким почерком была исписана вся страница. По сторонам от написанного чёрной ручкой текста кто-то сделал крошечные пометки красной пастой. — Вот оно, — обрадовалась Ханне. — Я перечитывала свои старые записи и решила записать свои новые мысли на этот счет. Могу я сначала сама их пробежать глазами? — Разумеется, — ответил Манфред, заправляя салфетку за воротник, чтобы защитить свой прекрасный пиджак, и впился зубами в кусок пирога. Берит поглядела на Малин, и той показалось, что во взгляде пожилой женщины сквозила тихая беспомощность. — Да, — пробормотала Ханне. А потом: — Так и есть. Манфред откусил ещё кусок, обводя взглядом парк, на лужайках которого изголодавшиеся по солнышку жители Стокгольма расстелили пледы и устроились в купальниках — загорали, читали, устраивали пикники с детьми. Ханне подняла взгляд и откашлялась. — Да, здесь речь о том, как он выбирал себе жертв. Мы всегда исходили из того, что он искал молодых доступных женщин. Женщин, с которыми он, вероятно, искал знакомства, и которыми был отвергнут. На этих женщин он впоследствии совершал нападения, чувствуя себя уязвлённым. — Правда? — спросил Манфред, подавшись вперёд, так что край салфетки повис в опасной близости от ванильного соуса. Ханне слегка покачала головой и грустно улыбнулась. — И ещё мы думали, что тот факт, что у всех женщин были маленькие дети, был чистой случайностью, логичным следствием того, что преступник высматривал их на детской площадке. Но я боюсь, что всё могло происходить наоборот. — Наоборот? Манфред подался вперёд ещё сильнее, и Малин положила ему на плечо руку. — Осторожно, твоя салфетка, — предостерегла она, и Манфред немного отстранился. — Именно. Он выбирал их именно потому, что у них были дети, — пояснила Ханне. Он убивал матерей, а не просто женщин, если вы понимаете, о чём сейчас я веду речь. За столом снова стало тихо. Манфред положил свою ложку в тарелку. — Все эти преступления — это упражнения в ненависти, — снова заговорила Ханне. — Я говорила это в восьмидесятых, и на этом я стою сейчас. Преступник, должно быть, ненавидел не женщин в целом, а лишь одиноких матерей с маленькими детьми. — Что ты имеешь в виду? — спросила Малин. Ханне медленно кивнула, сняла очки и посмотрела на неё. В глазах Ханне снова зажёгся огонёк, и голос её оживился. — Преступления такого рода в первую очередь связаны со стремлением преступника к власти, а не к сексу. Мне думается, начиная с сороковых годов, женщины в нашем обществе всё сильнее укрепляли свои позиции, в отличие от многих других стран и культур. Взгляните хотя бы на женщин на полицейской службе. В сороковых, когда произошло первое убийство, женщинам ещё не дозволено было становиться полицейскими. Лишь к концу пятидесятых их приняли в систему, но и тогда они сталкивались с противодействием своих коллег мужского пола и собственного профсоюза. А в конце шестидесятых им даже на какое-то время запретили нести наружную службу, что продлилось вплоть до семьдесят первого года, если я не ошибаюсь. Прибавьте ко всему этому развитие общества в целом. Женщины вышли из дома, начали работать, была создана государственная система ухода и присмотра за детьми, разрешили аборты, и так далее. Попробуйте взглянуть на это как на неизбежное разделение власти, которая прежде была сосредоточена лишь в руках мужчин. Наверняка были и есть мужчины, которые не желали и не желают мириться с подобными порядками. Молодые женщины, которые отвергли своих мужчин — по крайней мере, в глазах нашего преступника, — предпочли сами растить детей и работать. И за это, вероятно, он хотел их покарать. Ханне сделала паузу и сцепила в замок лежащие на коленях руки. Несмотря на летнее тепло, Малин отметила, что тонкая кожа на её руках покрылась пупырышками, а сама Ханне еле заметно дрожала. — Хорошо, — неторопливо произнес Манфред, — только это звучит немного… — Притянутым за уши? — подсказала Малин, чем вызвала очередной раздражённый взгляд Манфреда. Ханне улыбнулась. — Притянуто за уши для любого постороннего, кто пытается разобраться в этом, совершенно верно. Но для преступника собственные действия абсолютно логичны. — Ты хочешь сказать, он способен мыслить рационально? — спросил Манфред. — В чём-то — определённо. Я так думаю. Иначе он бы давно уже попался. В профиле преступника, который я изначально вывела, он описан как отшельник. Социально изолированный человек. Но теперь я в этом не уверена. У него сложная, эмоционально травмированная личность, но этот факт не лежит на поверхности, не бросается в глаза. Я теперь склоняюсь к тому, что он — социально адаптированный человек и, вполне вероятно, живет обычной семейной жизнью. — Почему? — спросил Манфред. — Потому что таким образом он избегает неприятностей. Будь он чересчур нелюдимым, он наверняка привлекал бы к себе ненужное внимание. — Как ты считаешь, каким образом он попадал в квартиры к жертвам в семидесятых? — спросила Малин. Ханне задумалась, а потом заглянула в свои записи. — Мне кажется… — запинаясь, произнесла она, — что он проникал к ним по крыше. Но в восьмидесятых он, очевидно, изменил свой подход. Может быть, уже стал староват, чтобы карабкаться по крышам. Тот случай с инструментом медвежатника представляет особый интерес. У кого мог быть доступ к таким вещам? Ханне, не дожидаясь ответа, продолжала: — А затем исчезают технические улики из семидесятых. Так ведь и было? По крайней мере, я это записала после нашего телефонного разговора.