Шальнов насторожился, открыл глаза. Опять боль, беспощадная, страшная, вернулась к нему, ведь чуть только отдышался, пришёл в себя от ссоры с сыном. Тогда он выпил несколько таблеток, не помогло. Он полез в холодильник, достал оставшуюся нетронутой ещё с новогодних праздников запотевшую бутылку водки, плеснул в стакан. Голова горела, раскалывалась. Выпив, не почувствовал вкуса, ощутив лишь приятный холод. Отступило. Он лёг на диван. Потом вставал несколько раз, пил, пока от содержимого бутылки ничего не осталось. Заснул. А теперь вот среди ночи его разбудил скрип двери. В прихожей уже горел свет. Шальнов всмотрелся в маячившую у входа в зал фигуру. Нет. Это не чужак. Это был его сын. Но с ним явно что-то произошло. Похоже, он едва держится на ногах… и этот гнусный запах алкоголя, резкий и неприятный… Антон никогда не пил спиртного. Фигура медленно, на ощупь двигалась к нему, пробираясь через стулья, стол, к дивану. Сын не пошёл в свою комнату, что-то заставило его поступить иначе. Это тревожило и пугало. Он остановился, не дойдя до дивана несколько шагов. — Я знаю, ты не спишь… — трудно связывая слова, медленно выговорил сын. — Мне не хочется беспокоить тебя, но мы опять не договорили. Шальнов не хотел двигаться, вставать, всё начинать сначала. — Ложись, Антон. Поздно. Мне плохо, — выдавил он из себя. — Нет, в разговоре должна быть точка… Ты должен знать… Я её поставил! — Что ещё? Что ещё ты сделал? — Шальнов, пересилив себя, приподнялся, сел, оглядел сына. Вид того был ужасен. Он, мертвецки пьяный, держался в вертикальном положении только за счёт мебели, на которую, как мог, опирался. Перемазанный весь грязью, костюм в чудовищных пятнах коричнево-чёрной краски завершали впечатление. — Где ты был? — уставился Шальнов на сына. — Что ещё случилось? Сильная головная боль опять сдавила виски. «Как бы не грохнуться опять, как в тот раз, — мелькнула мысль, — надо уложить сына спать». — Что произошло? Ты можешь мне объяснить? Почему ты в краске? Вы что там с друзьями от слушания радио перекинулись на живопись от безделья? — Я один, отец… Один, не пытай меня про сообщников… Их нет… Я один всё сделал… — Что ты ещё натворил? — Я сделал то, что должен был сделать только я сам… — отрешённым, безразличным голосом произнёс сын, шатаясь. — О, чёрт возьми! — схватился Шальнов за голову. — Говори же! Сын, похоже, уже плохо соображал, стремительно погружаясь в забытьё от домашнего тепла. — Говори! — Шальнов в предчувствии пугающей неведомой беды вскочил на ноги, схватил сына за отвороты пиджака, начал трясти, приводя в сознание. — Завтра утром весь город поймёт, кто виноват во всём… Завтра все увидят… — Что ты мелешь? О чём ты? — Фашиствующие коммунисты терзают страну, а ты их покрываешь… Но завтра все поймут… — Откуда на тебе краска? Ты что делал? — Этой краской исписан весь город! Завтра утром ты увидишь всё сам… — Что ты сделал? Не молчи! — Красные фашисты не должны существовать! Не имеют права нас дурачить! — Бред какой-то… — тряс сына Шальнов. — Ты своими лозунгами расписал весь город? Ужасная догадка наконец дошла до его сознания. — Ты что, воззвания свои на стенах написал? Говори, идиот! Что ты молчишь, мерзавец? — Да, отец, я это сделал… На нашем Кремле… Пусть все видят… — Безумец! Что ты натворил? — Шальнов с силой отшвырнул сына от себя. Тот, опрокидывая стол, стулья, всё, что препятствовало его полёту к стенке, влепился в каменную недвижимую преграду и грохнулся на пол. Тело расползлось, размазалось, застыло, больше не двигаясь. Алая струйка крови выползала из-под головы, заструилась на пол, нашла углубление, образовала лужицу, которая сразу почернела. Шальнов всё ещё стоял, не двигаясь, тупо смотрел пред собой. Разум покидал его. Потом он зачем-то сплюнул. Плевок не получился. Слюна тягуче потянулась изо рта, раскачиваясь, словно пыталась вернуться назад. Он размашисто утёр её ладонью. Потом долго изучал свои огромные ладони, зачем-то сложил в один огромный кулак и хрустнул пальцами. Сухой треск нарушил мёртвую тишину квартиры. Он вышел на балкон, опустил голову вниз к чернеющему асфальту. Разламывалась от боли голова. Он рванулся к холодильнику. Водки не было. Когда он возвратился к сыну и наклонился над ним, тела уже коснулся холод смерти. Но Шальнов вряд ли осознал всё то, что произошло. Всё, что делалось им потом, происходило помимо его осознания. Он, словно сомнамбула с чужим разумом внутри, засуетился возле трупа: рычал, стонал с ножом в руках, по пояс в крови, гремел молотком, сколачивая ящики, затем таскал их к берегу Волги и там грузил в лодку; куда-то плыл, заведя мотор. По пути выбрасывал ящики, короба… Гнал лодку… Дальше, дальше, прочь от проклятого города… Пришёл в себя или очнулся, когда в лодке остался один-единственный заветный ящик. «Я не отдам всего сына реке», — безумный мозг лихорадила одна-единственная мысль. Шальнов направил лодку к высокому обрывистому берегу с берёзками на возвышении. Он приметил это место в просыпающемся от тумана рассвете. Вот здесь и упокоится навеки его Антошка, а он будет его навещать… Финита ля комедь[29] Кто не без греха? Как чесались руки уговорить прокурора области отдать в управление дело на этого негодяя-антисоветчика! Он уже было договорился о встрече с Игорушкиным и день назначили, но случай уберёг. Вот, позвольте посмотреть, сам отщепенец просит, чтобы уголовное расследование проводилось у них, в Комитете госбезопасности, а не в областной прокуратурой. Спасли всё же выдержка и мудрость, не придётся ему в ножки прокурору кланяться. Так рассуждал про себя начальник управления Комитета госбезопасности Марасёв, накручивая в нетерпении диск телефона, набирая номер начальника следственного отдела областной прокуратуры Колосухина. Но телефон вот уже длительное время отвечал короткими гудками. Колосухин с кем-то непростительно долго разговаривал, и это бесило. По внутреннему аппарату связи Марасёв набрал майора Серкова: — Валентин Степанович, зайдите ко мне и захвати письмо… — Бушуева? — Антисоветчика этого. — Есть! Не прошло и пяти минут, а стройный красавец, щёлкнув каблуками, вытянулся перед столом. — Что он там пишет-то? — кивнув майору на стул возле приставного столика, спросил Марасёв. — Напомни, я в следственный отдел облпрокуратуры звоню. — Вот послушайте, товарищ генерал, — Серков развернул перед собой несколько помятых листков в клетку, исписанных мелким неразборчивым почерком. Он попытался прочитать, но никак не мог справиться с замысловатыми буквами и, очевидно, с ещё более непонятными словами. Так и не разобрав ничего, кроме отдельных бессвязных фраз, Серков поднял голову на начальника и выпалил: — В общем, жалуется на прокурорских работников. Считает, что они закон нарушают. Полагает, что дело мы должны расследовать, а не они. Просит передать дело в Комитет госбезопасности по подследственности. — Но у нас же это?.. Измена Родине, шпионаж, теракты? Смертная казнь за это предусмотрена… Он не больной? — Здоров, товарищ генерал. — А что это он? — Встретиться необходимо с ним, товарищ генерал. Поговорить. Понаблюдать. Вам бы, как я докладывал, пока попросить у Игорушкина разрешение на беседу с арестованным. Чтобы в жалобе его разобраться. А там видно будет. — Точно, псих! Разве здоровый человек будет на себя такие обвинения брать? Подумать только! Чтобы в наше время!.. — Здоров он, товарищ генерал. Я наводил справки в психиатрическом диспансере. На учёте у них не значится и не значился. До ареста начальником пожарной части работал. На хорошем счету. Единственное — велеречив. — Что-что? — Болтлив. — Потому и антисоветчик. — Мною в следственном изоляторе справки наведены. Никаких аномалий в поведении за ним не наблюдалось. На первых порах после ареста перепуган был здорово, вёл себя, как мышь, ни звука, ни слова. А потом обвык, обтёрся, записал, засыпал всех просьбами, ходатайствами, прошениями разными. — Не понравилось обхождение? — Не понравилось. Он внимания начал к себе требовать. То ему не так, то не этак. Ни дать ни взять, «народоволец» выискался! Борец за права униженных и оскорблённых! Бороду, «декабрист» вшивый, отрастил… Одним словом, выдал начальнику «белого лебедя», что не место ему с шелупонью разной сидеть, хулиганьём, ворами, мокрушниками. Он, мол, птица другого полета. На Ковшова стал жалобы катать. — Это кто такой? — Прокурор следственного отдела. Ему Игорушкин поручил следствие по этому делу.