Часть 5 из 40 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я вздохнула: что ж, он абсолютно прав. Он-то не давал дурацких обещаний и не должен теперь трепетать перед хозяйкой Бром Исаича. Но – в конце концов – что я теряю? Да ничего. Съезжу на эту дурацкую притравку, посмотрю. Может быть, мне еще и понравится охота! А если нет – не буду больше ездить на притравку. Да и вообще, из-за чего сыр-бор? Дело не стоит выеденного яйца. А на свежем воздухе бывать, между прочим, полезно!
Метро, электричка… От железнодорожной станции надо было еще ехать автобусом полчаса. Матильда извертелась в сумке и исстрадалась…
Надо сказать, что такса Мотя не переносила лая. То есть не каждый лай – а строго определенный, который различит и собака, и человек – этакое гавканье, агрессивное, недоброе тявканье, который, порой, позволяют себе отдельно взятые особи. Мотя не то что его боится – ей, воспитанной в холе и неге, эти звуки претят и не соответствуют ее радушному и благожелательному отношению к действительности.
Еще на дальних подступах к охотничьему хозяйству мы с Матильдой услышали это мерзкое, циничное потявкиванье. Им был пропитан ломкий весенний воздух – на все собачьи голоса – он носился над еще державшейся за снег землей. Мотя прислушалась и решительно, быстро-быстро, по-деловому заспешила было вприпрыжку обратно. Однако собак, как известно, водят на поводке. Мотя пыталась тормозить всеми четырьмя лапами, но – такова уж собачья доля – была бесчеловечно дотащена, влекомая неволей, до эпицентра ненавистных звуков.
Здесь Матильда с недоумением косилась на окружающих псов, издающих столь неприятные звуки, и старалась держаться подальше от себе подобных. Если бы Мотя могла, она, несомненно, закрыла бы уши лапами. Но собака – существо природное. Ей и в голову не приходило самостийно корректировать действительность, раз уж действительность такова и от нее не удалось вовремя скрыться. Бедная Мотя!
Данная притравочная станция предназначена для норных собак. Каковыми являются: таксы, фокстерьеры, вельштерьеры (невыросшие эрдельтерьеры) и ягдттерьеры. Ягдттерьеры – невзрачные маленькие собачонки, черные, с короткой шерстью, похожие на облезлую дворняжку. Ягдты голосили особенно злобно, заводясь с полоборота. Какой-то сердобольный таксятник посоветовал мне держать свою собаку подальше от них:
– Провокаторы. Куснут исподтишка, такса в ответ огрызнется, а они на нее уже тогда, вроде как, с полным правом набрасываются, мол, на нас напали. Подлая собака – ягдт.
Я тревожно посмотрела на поникшую Мотю, взяла ее на руки, крепко прижала к себе.
– Но ягдта дома иметь, – зацокал языком рядом стоящий хозяин фокса, – работать не надо, он тебя прокормит. В охоте собака универсальная: хошь на кабана, хошь на птицу, хошь на волка, хошь, вот, на лису.
– Что верно, то верно, – нехотя признал таксятник, – но не для души.
– Не, не для души, – поддакнут фокстерьерщик, – не по этому делу, нет.
Я посмотрела на часы – через десять минут должна начаться выводка. Пора плестись на поле. Здесь уже веревочками обозначены два ринга: у одного толпятся таксы, поодаль – ягдттерьеры.
Ягдты, как им и свойственно, пакостными, звонкими голосишками лают друг на друга и вообще – на весь мир. Таксы общаются интеллигентно: приветливо и доброжелательно. Они рады друг другу. Их хозяева – тоже. Наконец, не таясь, все они могут обсудить волнующие их эстетические проблемы.
– И все, все, что она делает, посмотрите, наполнено неизъяснимым изяществом, – говорила, счастливо улыбаясь, яркая блондинка, указывая на свою медного цвета таксу, которая, раскорячив задние лапы и подняв хвост, писала в сторонке. – Какие линии! Какая пластика! Балет! Настоящий балет!
Все понимающе и одобрительно кивнули: мысль, тайно посещавшая таксятников в часы уединенных прогулок, без обиняков высказана публично. И от этого каждый чувствует себя понятым и признанным в самых что ни на есть сокровенных чувствах.
– А какие у них одухотворенные физиономии, – кивнул головой мужчина лет пятидесяти, обращая внимание собравшихся на такс, вынюхивающих траву и интимные места друг у друга, – потрясающее соединение природного ума, энергичности и тонкой душевной организации.
Мимо проходящий ягод, злобно натягивая поводок, зашелся в бешеном брехе. Таксятники с презрением и брезгливостью посмотрели на него, но, встретившись снова глазами друг с другом, заметно потеплели лицами.
– А, уж какие они умные! – слышится снова. – Моя, чуть ее начнешь ругать, в обморок падает. Первый раз я перепугалась до смерти: лежит, лапки вверх задрала, глаза закатила, не дышит, не шевелиться… Вот такая притвора.
– Да, да, – радостно соглашались таксятники, – это им свойственно.
– Спит мой, конечно же, со мной под одеялом…
– Да-да-да, – смеются присутствующие, – они такие. У нас – то же самое…
– Моя вообще считает, что это я у нее угол снимаю. Ну, ничего. Терпит меня пока. Любит, наверное, – улыбчивая дама в синей нейлоновой куртке ласково поглаживала подбежавшую черно-подпалую таксу, – потерпи, потерпи, сейчас начнут, я понимаю, тебе надоело, потерпи, роднуля…
Начали, как водится, с кобелей. Чопорно шли хозяева по рингу, делая круг за кругом. Их таксы, сбиваясь с шага, тянулись друг к другу, писали и какали по дороге и совершенно наплевательски относились к судьям, в отличие от своих хозяев, которые подобострастно и одновременно с вызовом заглядывали в глаза арбитрам.
– Почему, собственно? – сварливо «возникала» нейлоновая дама, – почему вы меня назад передвигаете?
– Потому что вы эксперту зубы не показываете, – говорила экспертша строгим ровным голосом. – Мы судим по международным стандартам. По международным стандартам, если собака эксперту на ринге зубы не показывает – сразу балл снимают.
– А почему, собственно, мы вам должны свои зубы показывать? Вы нам, в сущности, совершенно чужой человек, – продолжала недоумевать дама.
– Потому что, – экспертша начала заводиться, но все еще сдерживалась, – охотничья собака должна быть доброжелательна ко всем людям без исключения. Я вообще имею право забраковать вашего кобеля. То, что он зубы не показывает – это изъян в породе.
– Изъян в породе!? – взвизгнула оскорбленная до глубины души нейлоновая дама. – Да мы самые добрые в мире! Мы – добрые! Но не до такой де степени, чтобы здесь стриптиз публичный устраивать! Зубы – это интимное!
Вторая девушка-судья между тем подошла к песику нейлоновой дамы, спокойно открыла ему пасть и проверила прикус.
– Вот и хорошо.
– А вы тренируйтесь, – не сдавалась первая экспертша, – просите кого-нибудь из прохожих на улице зубы собаке посмотреть. Охотничья собака должна всем беспрепятственно зубы показывать.
Ягдты ходили по соседнему рингу, лениво побрехивая. Вели их исключительно мужики. В отличие от хозяев такс ягдшатники держали собаку эксклюзивно из соображения практического применения. Оно и понятно: кто же будет держать такого злобненького, неказистого на вид пса для услады души? То ли дело такса. Красавица!
Матильда тоже с большой неохотой показала экспертше зубы, но получила по экстерьеру «очень хорошо» – высшую оценку для молодняка. Мне незамедлительно выдали грамоту, где крупно было напечатано: «Ольга Звонарева. Сука. Оч. хор.». Чуть помельче указывалось, что к этому диплому кое-какое отношение имеет и такса по кличке Матильда. Которая, впрочем, никак не реагировала на получение почетной награды, поскольку устала от волнений и обилия новых впечатлений.
Недалеко от ринга толпились мужики с собаками, обсуждали выводку, хвастались своими псами.
– Твоя-то ничего, собака. Только беднокостная больно, – попенял молодому, коротко стриженному парню мужик странного вида.
На странном мужике была старая, засаленная, потрепанная донельзя телогрейка, из которой тут и там торчали пожелтевшие клочья ваты, а голову венчала импозантная широкополая черная шляпа.
– Поклеп! – возмутился его визави. – Клеветнические измышления!
– Косточки слабоваты, слабоваты, – настаивал на своем обладатель заслуженной телогрейки, – узковата, узковата ваша барсучка.
– Может, и узковата, – не устоял коротко стриженный, – зато азарт какой! Какое рвение! А ваша, ваша-то вон, в кобелиных ладах, грубая, мужиковатая…
Человек в черной шляпе вспыхнул:
– Му-жи-ко-ва-та-я-я? Ах, ты вонявка! Да нежней моей Буби нет собаки на свете! Ого! Мужиковатая!
– И лапа у нее не в комке, – решил совсем уж добить оппонента, жестоко отомстив за свою собаку, тот, кто был без шляпы. – Глянь, не в комке же, – вовлек он в судьи и меня.
– Да нет, – я хоть и не поняла, о чем идет речь, но решила, что грациозная чернявенькая Буби не заслуживает такой суровой аттестации, а ее хозяин, так близко принимающий к сердцу критику, нуждается в поддержке, – в комке вроде, да, точно в комке…
– Вот видишь, – приободрился человек в шляпе, распахивая свою телогрейку, – нечего тут мою собаку хаять. Оболгал совсем животное!
– И локти вывернуты, – стоял на своем стриженый, – люди добрые, гляньте! – апеллировал к общественности. – Локти-то вывернуты!
– Да я щас тебя придушу, гад, – угрожающе двинулся на ругателя шляпа в телогрейке, – чтобы я кому разрешил так о моей собаке говорить! Да она у меня только золото берет, а ты ее так поносишь, сволочь!
– Да я что? Я – пошутил. Ха-ха. – попытался замять стриженый.
– Я те пошучу! – шляпа схватил критикана за шкирку и встряхнул пару раз. – Извиняйся щас же.
– Извини, был не прав, – счел безопаснее проблеять стриженый.
– Вот и нечего, – шляпа не совсем аккуратно опустил критикана на землю и отодвинулся брезгливо, – а то локти, ты ж понимаешь, ему вывернуты. Да моя Буби – королева красоты, не то что там локти!
Он обвел присутствующих тяжелым, недобрым взглядом. Задержался на мне, поманил пальцем:
– А ты пойди сюда. Ты почему так хорошо в собаках разбираешься, а? Кинолог что ли? Конечно, специалист, – убежденно рявкнул шляпа, и толпа сочла благоразумным рассредоточиться – подальше от греха, – не то, что некоторые, кто ни хрена в собаках не петрят. Душил бы таких!
Я невнятно пролепетала что-то типа «не стоит, не стоит», однако подошла ближе к пышущему негодованием хозяину милейшей Буби.
– Василий, – сказал он и протянул руку.
– Ольга, – я ощутила крепкое рукопожатие и вежливо добавила: – очень приятно.
– Вы на машине? Тогда я вас довезу. А то тут те еще фраера, не знаешь, что от них ждать. Это ж надо, так мою Буби обидеть, – все никак не мог успокоиться Василий. – Бу! Невинное создание!
Под такие причитания мы удалились уже на довольно почтенное расстояние от вольера с искусственной норой, когда Василий вдруг хватился:
– Кстати, где она, Буби-то?
Волоча на поводке Матильду, мы потрусили обратно. К счастью, Буби была цела и невредима, просто засмотрелась на очередную расправу над дежурной лисой.
– Буби, – ласково пожурил ее Василий, – кругом одни враги, а ты расслабляешься. Разве можно?
Он сгреб собаку в охапку и выпустил уже возле громадного джипа цвета темно-зеленый металлик. Облик машины был так же грозен, как наружность танка. Представительский этот вид совсем не монтировался с зачуханностью пролетарской телогрейки, и я высоко оценила независимость своего нового знакомого от мелкобуржуазной страстишки к одежде из дорогих бутиков. Впрочем, черная широкополая шляпа из тонкого фетра была, по всей видимости, как раз оттуда. Но, в конце концов, надо же человеку где-то покупать шляпы!
Бу и Матильду запустили на заднее сиденье, они тут же залезли каждая в свою сумку и задрыхли, измученные своими охотничьими приключениями.
Внутри машина Василия была похожа на космический корабль: на приборном щитке мигали разноцветные лампочки, немыслимое количество кнопок, свидетельствовало о том, что все это контролируется компьютером, поскольку человеческий разум не в состоянии удерживать в памяти такое многообразие функций. Коробка передач была автоматической, и я подумала, что это явный недосмотр, поскольку, судя по всему, Василий был не из тех людей, которые могут смириться с отсутствием возможности форсировать события.
Усевшись за руль, Василий небрежно кинул шляпу на заднее сидение, обнажив округлый лысый череп, обернулся и недвусмысленно потряс могучим кулачищем, видимо, в адрес воображаемого противника.
– Стоит ли, все же, так переживать? – осторожно поинтересовалась я.
– Да, ты права. И из-за кого переживать? Они собаку-то от кошки сроду не отличат. Они и на охоте-то настоящей никогда не были. А туда же – оценки раздавать. А те, у кого такс нет, – вообще с ними невозможно дело иметь. Привяжутся вечно: «А у вашей собачки волосы не растут? Да, и талия низковата…» Тьфу. Дураки. Им бы только с пуделями дело иметь. А ты – молодец. Мало того, что ты в собаках досконально разбираешься, ты еще и за меня заступилась. А за меня вообще-то мало кто когда заступался. Да вообще-то никогда никто не заступался. Вроде как я сам могу за себя постоять, всегда считалось. Но иногда приятно, что за тебя кто-то заступается. Да. Прямо скажу: клево. А ты кто вообще, по жизни?
Даже после долгого раздумья я не смогла бы ответить на этот философский вопрос. А потому скромно предположила:
– Я, наверное, все-таки по жизни пионерка. Наивная, добрая. И доверчивая. Потому что опыт жизни ограничен, а идеалы – идеальные.
– А что? Похожа. Вполне, – одобрительно окинул меня взглядом Василий, – даже очень. А я тогда, наверное, по жизни – пес. Одинокий, бродячий пес, который предан тому, кого любит, но никогда не променяет свою свободу на миску похлебки, никогда не будет пресмыкаться. Да. И который рвет обидчиков в клочья! Сражается до последней капли крови! И всегда справедлив.
Я пристально взглянула на Василия: налысо бритый череп выглядел свирепо, спокойствие и уверенность, с которыми Василий управлял своим вездеходом, изобличали в нем многоопытность, прямой, открытый взгляд говорил о том, что у его обладателя чистая совесть. Из всего этого стройного видеоряда выбивалась одна только драная телогрейка.