Он тихо выругался. — Не думаю, что я застрелила бы его в тот момент, но я хотела заставить его страдать, истекать кровью. Но он был сильнее, он отбросил меня назад, на речные камни. Я едва не потеряла сознание. Он пригрозил, что убьет меня. Он обзывал меня последними словами, говорил, что я разрушила его жизнь. Он явно до этого что-то принял. Обезумевший, неестественно сильный. Зазубренным куском ржавой жести он распорол мне грудь, а потом… — она запнулась, дрожа. — Он… изнасиловал меня. Он сделал мне больно. Прямо на расстоянии вытянутой руки от моего мертвого ребенка. Гейб почувствовал, как у него скрутило желудок. От ярости каждый мускул в его теле окаменел. Пальцы сжали холодный ружейный ствол, весь его мир превратился в узкий, темный тоннель. — Но прежде чем Дэвид смог меня прикончить, прежде чем он успел дотянуться до своего ружья, я вытащила нож и ударила его. Под ребра, под углом вверх. Так, чтобы убить его наверняка. Я нисколько не сомневалась, что он собирался застрелить меня. — Она умолкла. Гейб ничего не сказал, он не знал, что и думать. — Это была самооборона, Гейб. Поверь, это была самооборона, честное слово. Гейб выругался про себя. Ей будет так трудно это доказать. Если подробности признания войдут в протокол, это даст королевскому прокурору основания утверждать, что она подползла к Радкину с намерением убить его, хотя тот был безоружен и недееспособен. В тот момент ее жизни ничего не угрожало. Возможно, ей вменили бы убийство второй степени, что автоматически повлекло бы за собой пожизненное заключение. Если ей повезет, ее сочтут виновной в непредумышленном убийстве. Но в любом случае она отсидит срок. — Стайгер откуда-то знает, что произошло в Ущелье Росомахи, Гейб. Он, должно быть, прочитал в газетах, как меня допрашивали после смерти Дэвида, видел фотографию места преступления с окровавленными тряпками. Думает он, что я убила Дэвида, или нет, не знаю, но он использовал такие же тряпки, чтобы сыграть со мной в психологическую игру. — Кто нашел тело Дэвида? — Какой-то охотник наткнулся на то, что осталось от него, примерно две недели спустя. Он нашел пирамиду из камней над местом, где я похоронила Джонни, а кровавая приманка все еще висела на дереве. Это делало смерти двух человек подозрительными. Он вызвал полицейских из Блэк-Эрроу-Фоллз, а потом из Уайтхорса прилетели криминалисты. — Что заставило их допросить тебя? — Я… я стреляла в Дэвида раньше. — О господи, Сильвер… — Это был просто предупредительный выстрел, когда Джонни было два года. Я прозрела, я начала видеть Дэвида таким, каким он был, и я хотела, чтобы он убрался к черту из моей жизни. Он угрожал мне, поэтому я не подпускала его к моему дому. Я стреляла, чтобы отпугнуть его. Он пытался обвинить меня в покушении на его жизнь. Тогда полицейские в первый раз допросили меня. Этот факт был занесен в протокол. Поэтому они подумали, что у меня мог быть мотив. — Секунду помешкав, она добавила: — Они думали, что я могла убить своего собственного сына. Гейб хранил гробовое молчание, прокручивая в уме ее слова. Рассеянно потирая большим пальцем приклад винтовки, он посмотрел на серебристую снежную долину. — Начнем вот с чего… почему ты связалась с этим Радкиным? — Ему нужно было это знать, чтобы все понять. Она тяжело вздохнула. — Он приехал в поселок, когда мне было восемнадцать. Мой отец недавно умер, и я жила одна. А Дэвид… Он мог быть таким обаятельным. У него были невероятные глаза, и улыбка… и никакой крыши над головой… до этого я никогда не была с парнем, Гейб. Он заставил меня почувствовать себя особенной. Он переехал ко мне. Каждый раз, когда Дэвид прилетал в Блэк-Эрроу-Фоллз, он привозил мне подарки. Я же особо не задумывалась о его бутлегерстве. В этом не было ничего противозаконного. Совет племени объявил в поселке сухой закон, запрещавший продавать спиртное в его черте, но ничто не мешает людям покупать выпивку где-нибудь в другом месте. В общем, Дэвид принимал заказы, брал у людей наличные, покупал спиртное и регулярно доставлял его самолетом. Он закупал в Уайтхорсе ящики пива и виски, фрахтовал там самолет. По его словам, он просто оказывал желающим необходимую услугу. Лишь после того как я забеременела, шоры слетели с моих глаз, и я поняла, что он на самом деле делал с моим народом. К тому времени он стал привозить и вещи покрепче. Его личность постепенно менялась. Однажды утром он ударил меня, всего раз, по лицу. Я сказала, чтобы он убирался и никогда больше не приближался ко мне. Никто не смеет бить меня, Гейб. Я… я заслуживаю лучшего. Мой сын заслуживал лучшего. Его глаза пылали гневом. Радкин использовал ее. Такая мудрая и опытная по части законов дикой природы, она была девственно наивна в том, что касалось повадок таких типов, как Дэвид Радкин. — Он вернулся снова, когда Джонни было четыре года. И в тот раз поселок помог мне, стал оберегать от него меня и моего сына. Полиция не собиралась пресекать его «деятельность», поэтому это сделали сами жители поселка. С них было довольно исковерканных судеб. Они не хотели, чтобы он приезжал к нам. «Они защищали своих соплеменников, — подумал Гейб. — Смыкали ряды. Похоже, они с самого начала видели, что он делал с Сильвер. Как использовал ее дом как место для ночлега, как женщину для постели на одной из своих многочисленных остановок, где продавал спиртное отдаленным поселкам и коренным народам по всему Северу». В животе Гейба зашевелился свирепый гнев. — Но он снова вернулся пять лет назад и забрал твоего сына? — Я никогда не узнаю, было ли это сделано только для того, чтобы наказать меня. Или же все-таки какая-то часть его действительно хотела побыть со своим сыном. Я никогда этого не узнаю, — прошептала она. — Так вот почему твой шрам не был зашит должным образом… ты не сообщила об изнасиловании или нападении, я прав? — Мне пришлось бы рассказать полиции, что я там была. Мне пришлось бы предстать перед судом, Гейб. А присяжные мне явно не сочувствовали бы… — она еле слышно выругалась. — Я сделала это в целях самообороны, и я знаю, что суды могут расценить это иначе. Я заплатила свою цену, Гейб. Я настрадалась. Я лишилась ребенка. Я ношу в себе чувство вины, и оно разбивает мне сердце. Каждый божий день моей жизни несет в себе страх разоблачения. Она вытерла блестевшие на ее щеках слезы. — Медсестра в клинике помогла вылечить мои раны и избежать заражения. Город помог мне скрыть это от полиции. Когда я сообщила полицейским, что Дэвид похитил моего сына, они даже пальцем не пошевелили. Они не смогли помешать Дэвиду своей выпивкой портить город. Полиция ни разу не заступилась за меня, Гейб. В Блэк-Эрроу-Фоллз младшие офицеры сменяются каждые пару лет. Мы им неинтересны. Они не понимают это место, его людей, его обычаи, его историю. Как я могла ожидать, что они поймут, что случилось со мной? Таким образом, никакого заявления о сексуальном насилии Радкина в отношении Сильвер подано не было. Никакой экспертизы полученных ею травм. Никаких улик не осталось. Теперь это было ее слово… против чьего? В голове у Гейба прошелестели сказанные Сильвер слова: Но ты скрыл бы правду, если бы знал, что это сойдет тебе с рук? Если бы не было абсолютно никаких свидетелей? Он тяжело вздохнул. Разве правосудие не свершилось? Неужели она не заплатила сполна? Какая выгода для системы уголовного правосудия и дальше наказывать ее? Она не представляла угрозы для общества. Не было никакого смысла поднимать этот вопрос снова. Дело закрыто. Навсегда. Пока только он и Сильвер знали об этих окровавленных тряпках рядом с телом Старого Ворона. Фотографии… он сделал снимки. Может, закопать улики? На него накаталась зловещая тошнота. Он — полицейский. Гейб глубоко вздохнул. Где проходит эта чертова линия? Он переступил через что-то внутри себя еще там, в заснеженном лесу в Уильямс-Лейке больше года назад. Он перешел эту черту снова здесь, в Блэк-Эрроу-Фоллз, когда отправился с ней охотиться на человека, в самых потаенных уголках своей души зная, что если найдет Стайгера, то непременно убьет его. Отличает ли это его от нее? Что, если он больше недостоин быть полицейским? В любом случае, что, черт возьми, такое возмездие? — Гейб… Я не прошу тебя выбирать между долгом и мной. Я знаю, что ты принес присягу и теперь должен сделать все, что положено делать в таких случаях. Но я должна была тебе сказать. Я не хочу ничего скрывать от тебя. И… больше всего на свете я… я хочу твоего прощения. Ее душили слезы. — Я хороший человек, Гейб. Я… я не плохая. Мне нужно, чтобы ты, как никто другой на этой земле, понял, что я не плохой человек. — Несколько мгновений она молчала. — Я люблю тебя, Гейб, — прошептала она. Он резко вскинул голову и взглянул на небо. Она любила его. У него защипало в глазах. Он не думал, что когда-нибудь снова услышит эти слова от женщины. А в устах Сильвер они имели даже больший вес, чем она могла себе представить. Она была не из тех женщин, что играют подобными вещами. Если она это сказала, значит, сказала это серьезно. Ему до боли хотелось прикоснуться к ней, обнять, просто забыть обо всем. Сказать ей, что все будет хорошо. Стереть ее прошлое. Но он не мог. Он не мог честно пообещать, что все будет хорошо. Возможно, она и не просила его сделать такой выбор, но он сам должен был его сделать. Здесь не было никакой золотой середины. Сильвер только что оказала ему абсолютное доверие. Она отдала свою жизнь — свою свободу — в его руки. Также она потрясла его до глубины души, поставила под сомнение его систему ценностей, его представление о справедливости и его личной роли в правоохранительных органах. Гейб был полицейским до мозга костей. Его карьера была воплощением детской мечты, вдохновленной историей Севера. И вот теперь он здесь. На Севере, под звездами, в полицейской форме. И что это означало? Что это на самом деле означало? Гейб вспомнил слова своего наставника на базе в Реджайне, где он много лет назад проходил подготовку, будучи молодым новобранцем. Никогда ничего не предпринимайте, можете даже ослушаться приказа, если это противоречит вашей присяге. Разве его долг не заключается в том, чтобы защищать таких людей, как Сильвер? Разве система не бросила ее на произвол судьбы, заставив искать возмездия, защищаться в одиночку? — Гейб? Он услышал в ее голосе страх… страх, что он сейчас отвергнет ее. Он повернулся к ней, но в этот момент внизу негромко заржали лошади. Он напрягся и поднял руку. Прислушался. И снова услышал ржание. Гейб выругался про себя. Он буквально разрывался на части. В это мгновение сквозь ветви над их головами пролетела пуля и впилась в ствол дерева, от которого в разные стороны полетели щепки. Сильвер схватила свое ружье, но Гейб прижал ее к земле. Они оба застыли в напряжении. Еще одна пуля ударила и рикошетом отскочила от каменного выступа над ними. Осколки камня посыпались им на головы. Гейб указал жестом Сильвер, и они по-пластунски поползли вдоль выступа, ныряя под него всякий раз, когда сверху прилетала очередная пуля, впивавшаяся в стволы деревьев. Почувствовав, как что-то вонзилось ей в руку, Сильвер тихонько вскрикнула. Сквозь рваную дыру на ее рукаве начала проступать кровь. Гейб схватил ее за здоровую руку, и в следующий миг в скалу позади него попала еще одна пуля. Они, перекатываясь, кубарем скатились вниз по склону, по острым каменистым осыпям, цепляясь за колючие заросли кустарника, рвавшие их одежду. Тяжело дыша, они добрались до долины. Лошади исчезли. Стайгер увел их. Он выманил Сильвер и Гейба из их неглубокой пещеры, словно фазанов из травы, заставил их убегать от него. Пешком. Без лошадей. Без снаряжения. Это была его конечная цель, его наивысший восторг. Сильвер почувствовала, что истекает кровью. Она прижала раненую руку к животу. Гейб заметил, что это была та рука, которой она стреляла. Теперь она неловко сжимала дробовик в другой, левой.