Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 2 из 23 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Именно поэтому, когда трое мужчин подошли к моей двери и начали по-испански требовать выйти из машины, я подумал, что это не просто дорожные хулиганы. Мы не могли выехать, а их было больше. Кроме того, рядом со мной сидела женщина, которую я безумно любил. Что бы ни случилось, я должен был защитить Конни. Я отказался открывать дверь и попробовал отпугнуть их, показав полицейский значок. Это не подействовало, и я попытался вызвать подмогу из посольства по радиосвязи. Все посольские машины были оснащены портативными системами радиосвязи для вызова морпехов в случае чрезвычайной ситуации. Я надеялся, что пехотинцы направят патруль, чтобы спугнуть заблокировавших нас хулиганов. Но ни на первый, ни на второй, ни на третий звонок никто не ответил. К этому моменту трое мужчин уже пинали наш автомобиль по шинам и пытались открыть двери. Конни старалась сохранять спокойствие, но было видно, что она напугана. По правде сказать, я тоже. Вскоре после попытки связаться с посольством нам перезвонила жена одного из агентов УБН – убедиться, что всё в порядке. Я объяснил, где мы находимся, и попросил немедленно отправить запрос о помощи. Через несколько минут позвонил куратор УБН. Я поторопил его и посоветовал захватить «маргариту» – это было кодовое название «мини-узи»[7]. Пока мы беспомощно ждали в машине, выслушивая подначки стучавших по дверям хулиганов, моя дорогая жена, как и всегда в тяжелые моменты, в очередной раз меня удивила. Она указала на мужчин со словами: «Ну, не такие уж они и накачанные. Если ты возьмешь на себя тех двоих, то с оставшимся я справлюсь». Не будь у них оружия, я бы, может, и согласился. А так Конни бы застрелили или того хуже. Как только куратор прибыл на место с «маргаритой», я приготовился выйти из машины и потолковать с парнями. Мы оба были меткими стрелками, так что, посмей парни что-то выкинуть – легко пристрелили бы их. Но мы не собирались никого убивать. Я просто хотел попасть домой и съесть наконец цыпленка! Я уже открывал дверь, когда на дороге появился мотоциклетный полицейский патруль. Они посмотрели на нас и проехали бы мимо, если бы я не посигналил. Патруль развернулся, чтобы разобраться в ситуации. Куратор УБН держал наготове «маргариту». Заткнув за пояс пистолет, я подошел к патрульным, предъявил значок и сказал, что я из группы УБН, которая охотится за самым разыскиваемым преступником Колумбии. Я объяснил, что те трое на «рено» нас подрезали и что я опасаюсь, что они sicarios, которые работают на Эскобара. Всего несколько лет назад продажные полицейские похитили в Мексике специального агента УБН Энрике Кики Камарену Саласара, а затем пытали и убили по приказу наркобарона Мигеля Анхеля Феликса Гальярдо. После смерти Кики все агенты УБН, служившие в Латинской Америке, боялись повторить его судьбу. Я сообщил полицейским, что трое из синего «рено» вооружены, после чего хулиганов окружили, взяв оружие на изготовку. Потребовалось время, чтобы разобраться. Узнав, чем я занимаюсь и что у меня есть связи в верхушке колумбийской полиции, полицейские принесли нам с Конни извинения. Трое хулиганов, чуть не спровоцировавших аварию, принадлежали к младшим военным чинам и просто развлекались за наш счет. Обычные дорожные хулиганы, которые хотели кого-нибудь попугать. Они до сих пор не знают, что тот вечер мог стать для них последним. Я обматерил их в самых скверных выражениях и пригрозил позвонить их командиру. Они глубоко раскаялись и уговаривали меня не делать этого. Наверняка понимали, что за такое поведение отправятся на гауптвахту, а потому рвались уехать как можно скорее. Мы с Конни поблагодарили патруль и поехали домой под впечатлением от произошедшего. Раскладывая на столе в гостиной остывший ужин, пока Конни разливала вино, я уже представлял следующую опасную ситуацию, в которую попаду. В тот день я понял, что бронированный посольский внедорожник не спасет меня ни от апокалипсиса, ни тем более от Пабло Эскобара. Часть первая СТИВ В детстве я восхищался полицейскими: хотел носить накрахмаленную форму, похожую на армейскую, и ездить на мощном внедорожнике со включенной мигалкой и сиреной. Я мечтал стать копом, ловить преступников и защищать невиновных. Для меня полицейские были супергероями. Еще маленьким мальчиком в Теннесси я знал, что мое призвание – служить в правоохранительных органах. Я родился в Мемфисе. Когда мне исполнилось три, мы с родителями и старшей сестрой переехали вглубь штата, в Мёрфрисборо, небольшой городок с более влажным климатом, широкими лужайками и исчезающими, еще довоенными, плантациями, что к югу от Нашвилла. Здесь ничего не случалось со времен Гражданской войны[8]. В школе мы проходили трехдневное сражение при Стоун-Ривер у Мёрфрисборо, пришедшееся на конец 1862 – начало 1863 года. Это было одно из самых кровавых столкновений, в результате которого южные и северные штаты потеряли более двадцати трех тысяч солдат. Когда мне было одиннадцать, на окраине города у меня произошло собственное сражение. Сейчас я считаю тот момент одним из определяющих в своей жизни. Тогда меня поймали на месте преступления, в ярком свете полицейской мигалки, и я впервые столкнулся с законом. Дело было так: летом мы с друзьями устраивали ночевки друг у друга на задних дворах. Раскладывали на свежестриженых газонах спальные мешки и глазели на звезды или набивались в палатку и рассказывали страшилки о привидениях, зомби и жутких убийствах, засыпая под стрекот сверчков и мычание лягушек-быков. Летом в Теннесси жарко и даже к ночи не становится прохладнее, так что чаще всего мы спали под открытым небом и просыпались все в утренней росе. В одну из таких ночей мы настолько одурели от жары, что не смогли уснуть и решили влезть в дом одного из присутствовавших парней. Не помню, зачем нам это понадобилось, вроде бы мы хотели взять что-то, казавшееся в тот момент невероятно нужным. Пока мы шепотом спорили, пытаясь открыть окно спальни, сзади послышалось шуршание колес – и мы поняли, что попали: это была полицейская машина. Наверное, кто-то услышал шум и вызвал копов. Мы замерли, боясь повернуться от испуга. Огни мигалки слепили, так что я с трудом разглядел двоих полицейских. Они приказали стоять на месте, хотя это было излишне: мы и так здорово перетрухнули. Я поднял руки, и по моим щекам заструился пот. Привыкнув к мерцанию, я наконец заметил, насколько высокими и накачанными были копы. В идеально отглаженной черной форме и начищенных черных ботинках они казались просто великанами. Когда они спросили, что с нами делать – отвезти в Департамент шерифа округа Резерфорд и посадить в тюрьму или вернуть родителям, – мы ответили хором. Мы прекрасно понимали, что будет, если о нашей выходке узнают родители, поэтому единодушно предпочли тюрьму. Полицейские расхохотались. Нам было невероятно стыдно, и мы вытянулись в струнку, пока они записывали наши имена и адреса. Потом они развезли нас по домам и разбудили родителей. Не знаю, как мы пережили ту ужасную ночь, но охота к ночевкам под открытым небом у нас пропала надолго. Тем летом мы больше не собирались в палатках. Повзрослев, я часто вспоминал тот случай и был очень благодарен полицейским за доброе отношение к шкодливым детям. После этого я еще больше захотел стать полицейским, но много лет спустя узнал, что у родителей на этот счет совсем другие планы. Я вырос в ортодоксальной баптистской семье и был младшим из трех детей. Вернее, из двух. Старший брат умер еще до моего рождения, в возрасте трех лет. С сестрой у нас разница в восемь лет, и почти всё детство мы дрались. Отца – ростом под два метра – я всегда считал самым сильным и умным. Его братья рассказывали, что в молодости он не упускал случая подраться. Он был совершенно бесстрашен. Ему даже предложили играть за «Вашингтон Редскинз»[9], но отец вежливо отказался, поскольку не считал профессиональный футбол серьезным делом. Уже во взрослом возрасте отец записался добровольцем в Сухопутные войска США, для чего ему пришлось схитрить на медкомиссии. Он плохо видел левым глазом. Когда доктор на медосмотре попросил его закрыть левый глаз левой рукой, он закрыл и спокойно прочел таблицу. А когда то же нужно было проделать с правым глазом, он попросту закрыл правой рукой левый глаз – и никто ничего не заметил! Отец служил в пехоте. После нападения японцев на Пёрл-Харбор в 1941 году, которое послужило поводом для вступления США во Вторую мировую войну, его отправили в Европу. Будучи сильным и высоким, он помогал санитарам во Франции и Бельгии вытаскивать с поля боя раненых солдат и удерживал их во время медицинских манипуляций.
Вернувшись из Европы, отец поступил в Университет Боба Джонса в Гринвилле, штат Южная Каролина, чтобы стать священником. Он первым из своей семьи получил высшее образование и после выпуска вместе с моей матерью и сестрой переехал к месту новой службы в Мемфис. Там я и родился. Позже, уже в Мёрфрисборо, он сменил несколько небольших церквей и брался за всевозможные подработки. Помню, как он ходил по домам, продавая пылесосы. У него получалось, и он частенько приговаривал, что Бог направляет его и подсказывает, как убедить клиента совершить покупку. В конце концов Бог увел моего отца из лона церкви и привел к ткацкому станку. Поработав в магазине напольных покрытий в Нашвилле, он убедил своего младшего брата, летчика в отставке, открыть общее дело. Новый магазинчик ковров в Нашвилле процветал, но при таком количестве конкурентов о расширении можно было не мечтать, и отец с дядей принялись искать новое место. Через два года после той истории, когда я попался полицейским у дома своего друга, наша семья уехала из Теннесси и направилась севернее – в родной штат моих родителей, Западную Вирджинию, где отец с дядей собирались основать ткацкую империю. Мы осели в Принстоне, тихом городке при железнодорожной станции, с населением что-то около шести тысяч человек, в окружении угольных месторождений и неподалеку от Аппалачских гор. В Западной Вирджинии у нас были прочные исторические корни: сюда когда-то эмигрировали из Англии мои бабушка и дедушка по материнской линии. Дедушка всю жизнь проработал на угольных месторождениях. Я уже был подростком и не хотел переезжать, расставаться с друзьями и школой, где пользовался популярностью. В Принстоне я перешел в старшие классы, и мне пришлось несладко. Дети передразнивали акцент, который я усвоил в Теннесси, будто я и правда деревенщина с Глубокого Юга[10]. Я из кожи вон лез, чтобы влиться в компанию, и в конце концов научился приглушать акцент, подделываясь под манеру речи местных. В этом городе детям было нечем заняться, кроме разве что посещения спортивных секций и церкви. Спустя время городская администрация открыла молодежный центр в бывшем боулинг-клубе – со столами для пинг-понга, закусочной и танцплощадкой, где я впервые танцевал с девочкой. В Принстоне отец с дядей начали превращать магазин в успешное семейное предприятие, привлекая всех к работе. Мама вела бухгалтерию и встречала покупателей, договаривалась об укладке напольных покрытий и заказывала расходные материалы для магазина, пока отец с дядей выискивали линолеум и ковры по заказу клиентов. По-настоящему бизнес держался на маме. Если бы не ее энтузиазм и усердие, ничего бы не вышло. Моя сестра тоже работала в магазине на неполную ставку. Когда мне исполнилось четырнадцать, и я стал частью семейного дела. Отец надеялся, что со временем я займу его место, но считал, что начинать нужно с самого низа. Я подметал, мыл полы, убирал туалетные комнаты и выносил мусор. В конце концов меня «повысили» до консультанта, который должен был встречать клиентов и показывать им бесчисленные образцы ковровых покрытий и линолеума. Меня до сих пор тошнит от вида ткацких станков. В конце шестидесятых – начале семидесятых, когда другие подростки отращивали длинные волосы, курили травку, выступали против войны во Вьетнаме и оплакивали распад «Битлз», я вел довольно скучную жизнь в консервативном городке у подножия Аппалачских гор. Давно покинувший пост священника отец оставался таким же поборником строгой дисциплины: до восемнадцати лет он запрещал мне ходить в кино и играть дома в карточные игры, даже в «Старую деву»[11]. Сестре запрещалось носить штаны и шорты, а длина ее платьев была строго ниже колен. Узнав, что мы набедокурили, отец порол нас ремнем. Многим это покажется жестоким, а в сегодняшнем либеральном обществе такое воспитание и вовсе приравнивается к насилию над детьми, но мы привыкли к ограничениям. Мы знали, что нам можно и нельзя, и знали, чего ждут от нас родители. Следуя традиции, сложившейся еще в Теннесси, мы всей семьей посещали Первую баптистскую церковь в Принстоне. Религия и встречи прихожан не очень-то меня привлекали, пока я не попал на выступление детского церковного хора. Он назывался «Голос веры», а между собой мы называли его просто «Голос». Меня настолько впечатлила профессиональная постановка, освещение и само выступление, что я тоже записался в «Голос» и пел в хоре до окончания школы. Я не был лучшим, но мне нравилось ощущать себя частью разношерстной группы детей. Мы выступали в школах и церквях по всей Западной Вирджинии и Вирджинии. Мы были так популярны, что за время моего участия хор разросся с сорока человек до более чем четырехсот. По окончании школы я уехал в Университет Западной Вирджинии в Моргантауне. Я жаждал самостоятельности и был рад делить комнату со сверстниками. По настоянию родителей я выбрал специальность «управление предприятием», хотя экономика и финансы меня ничуть не привлекали. По-моему, весь первый семестр я не вылезал с вечеринок. Взглянув в табель успеваемости, родители поняли, что тратят деньги впустую, так что в рождественские каникулы я неохотно собрал вещи, забрал документы и вернулся домой. Будущее, неразрывно связанное с образцами ковровых покрытий, угрожающе приближалось. Однако служба в правоохранительных органах всё еще привлекала меня, и я – ни слова не сказав родителям – подал документы в Государственный колледж Блуфилда на новую программу по специальности «Отправление правосудия по уголовным делам». Как же мне там понравилось! Весной 1975 года я был первым студентом, который записался на новую программу летних стажировок в Департамент шерифа округа Мерсер и Департамент полиции Блуфилда. Я познакомился с помощниками шерифа и полицейскими, которые убедили меня сдать экзамен для поступления на госслужбу, чтобы стать полицейским. Я снова ничего не сказал родителям. За экзамен я получил высший балл, и мое имя стояло первым в списке студентов, которых готовы были нанять и Департамент шерифа, и Департамент полиции. Вскоре мне позвонили из Департамента полиции Блуфилда и пригласили на собеседование. Пришлось рассказать родителям о выбранной специальности и тайно сданном экзамене в полицию. Всё-таки я их недооценил, они меня как-то вычислили. В ноябре 1975 года после сдачи нормативов по физической подготовке и успешного прохождения проверки анкетных данных я принял присягу патрульного в Департаменте полиции Блуфилда. Мне было всего девятнадцать лет. Новая форма приводила меня в восторг, но радость несколько омрачалась отсутствием оружия. В Западной Вирджинии можно приобретать оружие не раньше двадцати одного года, так что мне предстояло заручиться поддержкой одного из старших коллег, чтобы заполучить свое первое оружие – четырехдюймовый револьвер «Кольт Питон» 357-го калибра из вороненой стали. Я не ждал, что отец обрадуется моему выбору, но в каком-то смысле он мною гордился, потому что именно он купил патроны. Как новичку, мне поручили патрулировать один из районов города и заниматься бумажной работой, но меня заинтересовали наркоторговцы. Шел 1976 год, и наркотики были повсюду. Даже в те времена я понимал, какой огромный вред они наносят обществу и с какой легкостью продажа и употребление наркотиков разрушают жизни молодых людей. В середине семидесятых кокаин снова стал популярен: без него не обходилась ни одна «звездная» дискотека или вечеринка в стране, вспомнить только культовый ночной клуб «Студия 54». Употребление свободного основания кокаина, то есть вдыхание его паров при курении, дарило наркоманам невероятный кайф. В подпольных лабораториях экспериментировали с кристаллическим кокаином: смешивали кокаин с пищевой содой и другими веществами для производства крэк-кокаина. К началу восьмидесятых он был чудовищно распространен в бедных кварталах американских городов. Вдобавок ко всему в 1975 году закончилась война во Вьетнаме и домой вернулись сотни подсевших на кокаин солдат. Мне же в тот период не давала покоя незаконная торговля марихуаной, и в свободное время я выслеживал мелких наркодилеров. В 1976 году информатор рассказал мне о дилере, который продавал траву фунтами. В то время один фунт[12] марихуаны стоил более тысячи трехсот долларов. Я позвонил Джеку Уолтерсу, еще одному новичку в полиции, с которым успел подружиться, и мы разработали план поимки дилера, назначив операцию на выходной. Мы уговорили информатора связаться с дилером по телефону. Тем вечером информатор позвонил объекту, спросил, почем можно купить один фунт травки, и договорился о встрече на местной заправке минут через двадцать. Мы с Джеком спрятались за заправочной станцией и ждали, пока объект передаст травку информатору. Увидев, как объект достает из машины пакетик, мы выскочили и арестовали его. Преступником оказался семнадцатилетний школьник из достаточно обеспеченной семьи. Ему и деньги-то были не нужны, он просто насмотрелся фильмов про плохих парней и считал, что копы в маленьком городке ни за что его не поймают. Надев наручники на перепуганного парня, мы с Джеком позвонили детективу. Он был в шоке, когда узнал, что два новичка в свой выходной успешно провели операцию по поимке наркодилера. После суда школьника передали на поруки родителей. Ему повезло: он заключил сделку со следствием и получил условный срок. К наступлению совершеннолетия условный срок закончился и судимость была погашена. Несмотря на мои успехи, отец был недоволен моим выбором профессии и явно расстроился, что я не желаю продолжать семейное дело. Через восемнадцать месяцев службы меня замучило чувство вины, и в 1977 году я взял трехмесячный отпуск без содержания и вернулся в магазин отца, чтобы дать напольным покрытиям последний шанс. Я не продержался и двух месяцев. Мне было настолько тоскливо среди образцов линолеума и ковров, что я вернулся в Департамент полиции задолго до конца отпуска. Только через пять лет службы отец наконец признал, что гордится мной. У меня просто камень с души свалился, и я ощутил небывалый прилив сил. Я больше не сомневался в своем выборе. ХАВЬЕР Всю поездку от Хеббронвилла до Хантсвилла, которая стала для меня первым серьезным шагом навстречу карьере в правоохранительных органах, – все пять часов – я рыдал. В Техасском колледже искусств и технологий в Кингсвилле я учился по специальности «Социология» и теперь ехал на трехмесячную стажировку в Департамент исполнения наказаний штата. Работа в тюрьме, где содержались самые жестокие преступники, приговоренные к смертной казни, сулила мне зачет в колледже и небольшую оплату. У меня мурашки по телу бегали от нетерпения. Родители очень переживали и уговаривали меня отказаться от поездки. На самом деле были и другие причины, по которым мне не следовало уезжать из родного города на юге Техаса. В семье случилось горе: моей маме, Алисии, на днях поставили диагноз «рак груди». Для глубоко верующей добропорядочной женщины, которая за всю жизнь не выпила ни капли алкоголя и не выкурила ни одной сигареты, это был удар. По воскресеньям мама ходила в церковь и всегда успевала накормить отца, меня и моего старшего брата Хорхе. В Хеббронвилле непросто сводить концы с концами. Небольшое семейное ранчо приносило весьма скромный доход, и каждое лето мы с братом помогали отцу чинить забор и управляться со скотом. В самые трудные времена мама оставалась неисправимой оптимисткой. Даже когда из-за рака ей удалили обе груди. В пятницу вечером она любила играть в бинго в церкви. Она ни разу не выиграла ни пенни, но всегда говорила, что от выигрыша ее отделяла буквально одна цифра. Мама уговаривала меня остаться, едва сдерживая рыдания. Отец – его все называли Чучо – это уменьшительное от полного имени Хесус – тоже не хотел меня отпускать. Он считал, что стажировка в среде самых жестоких преступников штата попросту опасна. Опасна! И это говорил ковбой, прославившийся на всю ковбойскую столицу Техаса. Да он вообще никого не боялся! Однако мне было тесно на семейном ранчо, которое досталось отцу от деда, и надоело смотреть, как моя семья едва сводит концы с концами. Пришло время покинуть техасский городок, ютившийся у железнодорожной станции. Отказаться от первой реальной работы в органах правосудия было выше моих сил. В дорогу я взял совсем немного вещей, чтобы родители видели, что я уезжаю не навсегда и скоро вернусь. Я бы выполнил обещание и приехал поддержать маму в Ларедо, где ей назначили химиотерапию, но родители просто отвернулись от меня и отказались со мной разговаривать. Мне было восемнадцать, и я покидал дом своего детства с тяжелым сердцем, боясь, что больше никогда не увижу маму живой. Только спустя годы я понял, что родителям было так же тяжело, как мне. Я вставил ключ в замок зажигания, положил руки на руль «Шевроле-Нова» 1974 года выпуска – и заплакал. Эту мощную двухдверную машину шоколадного цвета я купил на деньги, которые откладывал с летних подработок сборщиком арбузов. Хеббронвилл, окруженный поистине бескрайними полями этой ягоды, может по праву считаться мировой столицей арбузов. С пятнадцати лет я каждое лето работал в поле: пробирался через арбузные плети и собирал тяжеленные ягоды при почти сорокаградусной жаре. В шесть утра автобус с рабочими (почти все они были мигрантами из Мексики) подъезжал к моему дому и отвозил нас на близлежащие фермы, домой мы попадали в восемь вечера. Арбузы весили от пяти до семи килограммов, так что к концу лета я выглядел так, будто не вылезал из спортзала. Несколько раз я натыкался на гремучих змей, которые прятались от солнца под арбузами. Они меня не кусали, но однажды змея хотела напасть, и я швырнул в нее арбуз – убил. С тех пор я терпеть не могу арбузы и ужасно боюсь змей. К семнадцати годам за отличную работу меня перевели из сборщиков в группу более опытных работников, которые собирали самые спелые ягоды. Позже я стал укладчиком – помогал загружать арбузы в грузовик. Это своего рода искусство: нужно идеально ровно выложить друг на друга ряды арбузов в кузове высотой около двух с половиной метров. За каждый грузовик платили по триста долларов, а за день я заполнял два грузовика, так что зарабатывал немалые деньги. Бо́льшую часть я отдавал маме, а остальное откладывал на покупку машины.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!