– Йа! Придется работать с этой рыжей цыпочкой – Шандрой Лейн. Учить ее, как бросать здоровенных мужиков. Прямо Вондервумен[39], йа? – Йа. А до одиннадцати есть время? – Для вас, доктор, – естественно. Приведем вас в порядок. Приезжайте к девяти, и я уделю вам два часа. * * * «Институт боевых искусств» располагался на бульваре Санта-Моника, прямо по соседству с ночным клубом «Трубадур». Восточные единоборства и то же кунг-фу здесь стали преподавать лет за пятнадцать до того, как это стало всеобщим безумием. А Ярослав – это кривоногий чешский еврей, который удрал сюда в пятидесятых. Голос у него был высокий и визгливый, что он объяснял полученной в горло нацистской пулей. Правда же заключалась в том, что он уже родился с вокальным регистром истерического каплуна. А это нелегко – быть писклявым евреем в послевоенной Праге. Ярослав нашел свой способ с этим справиться. Еще мальчишкой стал приучать себя к физической культуре – стал тягать тяжести, овладевать искусством самообороны. К двадцати годам в совершенстве овладел чуть ли не всеми направлениями боевых искусств – от фехтования до корейского хапкидо, и тех, кто пытался на него наехать, ждали болезненные сюрпризы. Андре встретил меня в дверях, голый по пояс, с букетиком нарциссов в руке. Тротуар заполняли анорексичные личности неопределенного пола, обнимающие футляры гитар, будто спасательные круги, глубоко затягивающиеся сигаретами и поглядывающие на проходящих мимо с обалделым опасением. – Прослушивание, – пропищал Ярослав, ткнув пальцем на вход в «Трубадур» и насмешливо оглядывая собравшихся. – Строители новой эры, доктор. Нью-эйдж![40] Мы вошли в зал, который был абсолютно пуст. Цветы Андре поставил в вазу. Передо мной расстилался простор полированного дубового пола в окружении беленых стен, на которых гроздьями висели фотографии всяких звезд и около-звезд с автографами. Я прошел в раздевалку с набором жестких белых одеяний, которые мне вручили, и появился оттуда, словно статист из какого-то фильма с Брюсом Ли. Ярослав в основном помалкивал, позволяя своему телу и рукам говорить за него. Он поставил меня в центр студии и встал напротив. Слегка улыбнулся, мы отвесили друг другу поклоны, и он провел меня через серию разминочных упражнений, от которых у меня затрещали суставы. Да, многовато времени прошло! Покончив со вступительными ката[41], мы опять обменялись поклонами. Андре улыбнулся и перешел к тому, что стал вытирать мною пол. Под конец первого часа я чувствовал себя так, будто меня несколько раз пропустили через мясорубку. Каждое мышечное волокно болело, каждое нервное окончание трепетало в совершеннейшей муке. Он неутомимо продолжал, улыбаясь и кланяясь, а иногда и испуская превосходно контролируемый пронзительный вопль, швырять меня туда-сюда, словно погремушку. К концу второго часа я уже не обращал внимания на боль – это был образ жизни, состояние сознания. Но когда мы остановились, тело опять дало о себе знать. Я тяжело дышал, скованный напряжением, моргая и щурясь. Глаза горели, залитые потом. Ярослав же выглядел так, будто только что закончил чтение утренней газеты. – Потом залезьте в джакузи, доктор, пусть какая-нибудь цыпа сделает вам массаж с тонизирующим лосьончиком. И помните: тренироваться, тренироваться и еще раз тренироваться. – Обязательно, Андре. – Позвоните мне, когда я вернусь, через недельку. Я расскажу про Шандру Лейн и проверю, как вы занимались. – Он шутливо ткнул меня пальцем в живот. – Заметано. Ярослав протянул мне руку. Я потянулся, чтобы пожать ее, и тут же напрягся – вдруг он решил опять меня бросить. – Йа, молодец! – сказал Андре. Потом рассмеялся и отпустил меня. Пульсирующая боль подвигла меня к добродетели и аскезе. Пообедал я в ресторанчике, которым заправляли служители одного из квазииндуистских культов, похоже, давно уже предпочитающие Лос-Анджелес Калькутте. Приняла у меня заказ облаченная в белый бурнус девица с отстраненным взглядом и словно приклеенной улыбкой. У нее было личико капризного богатого ребенка, спаренное с манерами смиренной монашки, и она ухитрялась улыбаться, когда говорила, улыбаться, когда чиркала в блокноте, и улыбаться, уходя к стойке. Интересно, подумал я, а щеки у нее еще не болят? Я прикончил полную тарелку рубленого латука, пророщенной фасоли, тушеных соевых бобов и расплавленного козьего сыра на лепешке чапати – по большому счету, ту же мексиканскую тостаду, только священную, – и запил все эти яства двумя стаканами ананасно-кокосово-гуавного нектара, импортированного прямиком из священной пустыни Мохаве[42]. Согласно счету, это удовольствие обошлось мне в десять долларов тридцать девять центов. Что объясняло улыбки. * * * Я как раз входил в свой дом, когда Майло подкатил на бронзового цвета «Матадоре» без опознавательных знаков. – «Фиат» окончательно сдох, – объяснил он. – Я его кремирую, а пепел развею над нефтяными платформами напротив Лонг-Бич. – Прими мои соболезнования. – Я взял у него историю болезни Бруно. – Вместо цветов принимаются пожертвования на первый взнос за новую тачку. – Пусть доктор Сильверман тебе ее купит. – Я работаю над этим. Майло дал мне почитать несколько минут, после чего спросил: – Что думаешь? – Никаких глубоких озарений. Бруно направили к Хэндлеру по решению департамента по надзору за условно осужденными после серьезной аферы с чеками. Хэндлер принимал его с десяток раз в течение четырех месяцев. Когда испытательный срок закончился, закончилось и лечение. Но на кое-что я все же обратил внимание – Хэндлер отзывается о нем в своих записях довольно доброжелательно. Когда Бруно начинал получать терапию, Хэндлер в своих заметках как раз распоясался вовсю, и все же про него – практически никаких обидных комментариев. Вот смотри: в самом-самом начале Хэндлер называет его «скользким жуликом». – Я перелистал несколько страниц. – Через пару недель отпускает шуточку насчет «чеширской ухмылочки» Бруно. Но после этого – как отрезало. – А что, если они закорешились? – С чего ты взял? Майло сунул мне листок бумаги. – Держи, – сказал он. – Глянь. Это оказалась распечатка телефонной компании. – Вот это, – детектив ткнул в обведенное карандашом семизначное число, – номер Хэндлера – домашний номер, не рабочий. А вот номер Бруно. Оба номера перекрестно соединяла путаница линий, словно шнурки на высоком ботинке. За последние шесть месяцев таких соединений было множество. – Интересно, угу? – Очень. – Есть и кое-что еще. Официально коронер заявляет, что определить время смерти Бруно невозможно. Мол, из-за жары внутри дома от обычных таблиц степени разложения проку ноль – с тем, что имеется, они не хотят рисковать и брать на себя ответственность за ошибку. Но я разговорил одного из молодых парней, и он слил мне кое-что не для протокола – есть предположение, что трупу от десяти до двенадцати дней. – Как раз примерно то время, когда убили Хэндлера и Гутиэрес. – Либо сразу перед тем, либо сразу после. – Но как насчет иного почерка? – А кто сказал, что человеку свойственно постоянство, Алекс? Честно говоря, есть различия между этими двумя случаями и помимо преступного почерка. В случае с Бруно все похоже на взлом. Мы нашли поломанные кусты под задним окном и вмятины от чего-то вроде стамески или долота на оконной раме – где когда-то была детская. Глендейлская полиция также считает, что они нашли два набора отпечатков подошв. – Два? Может, Мелоди действительно что-то видела? «Темные люди». Двое или трое. – Может. Но я забросил это направление атаки. Ребенок никогда не может стать надежным свидетелем. При любом раскладе, несмотря на различия, похоже, мы все-таки кое-что нащупали – что именно, пока не знаю. Пациент и врач… Есть железное доказательство того, что они установили какого-то рода контакт, причем когда лечение уже закончилось, и обоих жестоко прикончили примерно в одно и то же время. Слишком привлекательно, чтобы быть совпадением. Стёрджис изучил свои записи со старанием ученого. Я подумал про Хэндлера и Бруно, и вдруг меня осенило. – Майло, мы слишком зациклились на социальных ролях! – Это еще что за чертовщина? – Социальная роль – это совокупность действий, предписанная людям того или иного статуса. Вроде врача и пациента. Психиатра и психопата. Что характеризует психопата? – Отсутствие совести. – Правильно. И неспособность налаживать взаимоотношения с другими людьми, кроме как с целью использовать кого-то для собственной выгоды. У самых ловких из них – благопристойный, гладкий фасад, часто они внешне привлекательны. Умственные способности – выше среднего. Способность к сексуальной манипуляции. Склонность ввязываться в мошенничества, шантаж, жульничества. Глаза Майло широко открылись. – Хэндлер. – Ну конечно! Мы думали о нем в этом деле как о враче и подразумевали, что он психологически нормален – в наших глазах он был защищен своей ролью. Но приглядись попристальней. Что нам про него известно? Он был замешан в страховое мошенничество. Пытался шантажировать Роя Лонгстрета, используя свою власть как психиатра. Соблазнил как минимум одну пациентку – Илену Гутиэрес – и кто знает, скольких еще? А все эти «замечания на полях»? Поначалу я списал их на то, что Хэндлер просто «перегорел», но теперь уже и не знаю. Это требует хладнокровия – притворяться, будто ты слушаешь людей, и при этом брать у них деньги, оскорблять их… Его заметки были конфиденциальными – он не рассчитывал, что кто-то их прочтет. А ведь мог бы выдать все наружу, показать себя в истинном свете. Майло, говорю тебе, по всем признакам этот парень – самый что ни есть классический психопат! – Доктор Зло. – Не слишком-то редкая птица, так ведь? Если мог быть Менгеле[43], то почему бы не поставить и на Мортона Хэндлера? Нет лучше фасада для умного психопата, чем звание доктора, – тут тебе сразу и престиж, и доверие. – Доктор-психопат и пациент-психопат. – Детектив поразмыслил над этим. – Не дружки, а партнеры по преступлению. – Точно. У психопатов нет друзей и приятелей. Только жертвы и сообщники. Бруно, видно, оказался просто воплощенной мечтой Хэндлера, если тот затевал что-то и нуждался в ком-то таком же, как и он сам, в качестве помощника. Могу представить, что творилось на их первых сеансах: оба как голодные гиены – принюхиваются друг к другу, приглядываются, притираются… – Почему именно Бруно? Хэндлер лечил и других психопатов. – Больно уж простой народ. Повара холодного цеха, ковбои, строительные рабочие… Хэндлеру требовалось что-то потоньше. А потом, откуда нам знать, скольким из этих ребят тоже поставили неправильный диагноз, как Лонгстрету? – Только чтобы сыграть роль адвоката дьявола: на секундочку, один из этих клоунов учится на юрфаке. Я немного подумал. – Слишком молодой. В глазах Хэндлера – обычный малолетний гопник. Через несколько лет, с дипломом на руках и налетом солидности – может быть. Для того, что хотел замутить Хэндлер, ему требовался типаж успешного бизнесмена. Кто-то действительно ловкий. А Бруно, судя по всему, подошел по всем статьям. Он ухитрился одурачить Гершмана, который далеко не идиот. Майло встал и принялся расхаживать по комнате, взлохмачивая рукой волосы, которые стали похожи на воронье гнездо.