Подъездная дорожка упиралась в двенадцатифутовой высоты ограду из толстой стальной сетки. «Ла-Каса-де-лос-Ниньос» – объявляли прикрепленные к ней крупные буквы из полированного алюминия. Справа вздымался щит, на котором какой-то самодеятельный художник изобразил две огромные руки, обнимающие четырех ребятишек – белого, черного, коричневого и желтого. Футах в десяти за оградой виднелась сторожка. Сидящий в ней мужчина в форме записал номер моей машины, после чего обратился ко мне через приделанное к воротам переговорное устройство. – Чем могу помочь? – Голос в динамике был какой-то жестяной и механический, словно человеческую дикцию разложили на байты, скормили компьютеру и заставили выдать обратно. – Доктор Делавэр. У меня договоренность на три часа с мистером Крюгером. Ворота отъехали вбок. «Севилю» было позволено прокатиться еще чуть-чуть, пока его не остановил оранжево-белый полосатый шлагбаум. – Добрый день, доктор. Охранник был молодой, усатый, важный. В такой же темно-серой униформе, как и его взгляд. Заученная улыбка меня не обманула. Он настороженно оглядывал меня с ног до головы. – Тима вы найдете в административном корпусе. Это прямо вон туда, а потом на развилке налево. Можете оставить машину на стоянке для посетителей. – Спасибо. – Да не за что. Он нажал на кнопку, и полосатая рука шлагбаума взлетела в приветственном жесте. Административный корпус – приземистое строение суровой военной архитектуры, похоже, служил тем же целям и в те дни, когда здесь содержали интернированных японцев. А вот роспись – ватные облачка на веселеньком голубом фоне – явно была современным творчеством. В вестибюле, отделанном дешевыми панелями под дуб, обнаружилась лишь какая-то бабулька в бесцветной шерстяной кофте. Я представился и заслужил от нее улыбку, словно послушный внучок. – Тим сейчас подойдет. Садитесь пока, устраивайтесь поудобней. Рассматривать тут было особо нечего. Репродукции на стене выглядели так, будто их сперли из какого-то мотеля. Имелось здесь и окно, но исключительно с видом на автостоянку. Вдали за машинами проглядывали густые лесные заросли – эвкалипты, кипарисы, кедры, – но с моего места на стуле были видны только нижние части стволов, слившиеся в сплошную серо-коричневую полоску. Усевшись, от нечего делать я принялся изучать подвернувшийся под руку атлас автомобильных дорог Калифорнии двухгодичной давности. Ждать пришлось недолго. Буквально через минуту дверь открылась, и из нее показался молодой человек. – Доктор Делавэр? Я встал. – Тим Крюгер. Мы обменялись рукопожатием. Он был невысок, лет двадцати пяти – двадцати восьми, и сложен как борец – крепенький, коренастый, даже слегка перекачанный, хотя и в стратегически важных местах. Лицо у него правильное, но совершенно бесстрастное, будто у куклы Кена, которой не дали как следует затвердеть. Крепкий подбородок, маленькие уши, выдающийся прямой нос той формы, что предвещает курносую горбинку с возрастом, загар человека, много бывающего на открытом воздухе, желтовато-карие глаза под тяжелыми бровями, низкий лоб, почти полностью скрытый густой волной светлых волос… На нем были песочные слаксы, светло-голубая рубашка с коротким рукавом и сине-коричневый галстук. К уголку воротничка прицеплена клипсой карточка: «Т. Крюгер, магистр гуманитарных наук, зам. директора по воспитательной работе». – Я ожидал увидеть кого-нибудь постарше, доктор. Вы ведь вроде сказали, что на заслуженном отдыхе? – Так и есть. По-моему, надо выходить на заслуженный отдых пораньше, чтобы успеть насладиться всеми его благами. Крюгер от всего сердца рассмеялся. – Да, в этом что-то есть… Надеюсь, нашли нас без труда? – Абсолютно без труда. Вы прекрасно все объяснили. – Отлично. Тогда можем начать ознакомление, если вы не против. Преподобный Гас где-то на территории. Он подойдет к четырем, чтобы пообщаться с вами. Он придержал мне дверь. Мы пересекли автостоянку и ступили на усыпанную гравием дорожку. – Ла-Каса, – начал Крюгер, – расположен на двадцати семи акрах. Если мы встанем вот здесь, то отсюда будет видно практически всю территорию. Мы остановились на самом верху подъема, глядя вниз на здания, игровую площадку, извивающиеся среди склонов тропинки и занавес гор на заднем плане. – Из этих двадцати семи по-настоящему полностью освоены только пять. Остальное – это свободное, ничем не занятое пространство, которое, как мы считаем, очень благотворно для детишек, многие из которых поступили из перенаселенных городских гетто. Я различил фигурки детей, которые гуляли группами, играли в мяч, сидели поодиночке на траве. – На севере, – Крюгер указал на простор открытых полей, – то, что мы называем Луг. Сейчас там в основном люцерна и сорняки, но есть планы летом устроить там огород. На юге – Роща. – Он указал на лесок, который я уже видел из окна. – Это охраняемый лесной массив, идеальное место для прогулок наедине с природой. Настоящее дикое царство. Сам-то я с Северо-Запада, и перед тем, как попасть сюда, всегда считал, что самая дикая жизнь в Лос-Анджелесе проистекает на Сансет-Стрип[60]. Я улыбнулся. – А вон те здания – спальные корпуса. Крюгер развернулся на каблуках и указал на группу из десяти сборных бараков. Как и административное здание, они были ярко раскрашены – ржавые стальные стены украшали размашистые узоры всех цветов радуги. Смотрелась вся эта эксцентричная мазня и впрямь довольно оптимистично. Он опять повернулся, и я последовал взглядом за его рукой. – А это наш бассейн олимпийского размера. Пожертвован «Маджестик ойл». Бассейн зеленовато мерцал – прямоугольная яма в земле, до краев наполненная лаймовым желе. Поверхность воды рассекал единственный пловец, оставляя за собой вспененную дорожку. – А вон там – медпункт с изолятором и школа. Я заметил скопление шлакоблочных строений на дальнем конце территории – там, где освоенный участок переходил в Рощу. Крюгер не сказал, что в них. – Давайте взглянем на жилые корпуса. Я последовал за ним вниз по склону, впитывая в себя идиллическую панораму. Земли были хорошо ухожены, вокруг кипела жизнь, и чувствовалось, что организация здесь на высоте и все находится под контролем. Крюгер шел размашистым пружинистым шагом, решительно выставив подбородок, и без передышки сыпал цифрами и фактами. Философию учреждения он описал мне как «сочетание четкой структуры и незыблемости заведенного порядка с креативной средой, которая способствует здоровому развитию». О чем бы он ни отзывался – о Ла-Каса, своей работе, преподобном Гасе, детях, – все звучало в решительно позитивном ключе. Единственным исключением оказалась мрачноватая жалоба на «ряд сложностей в координации оптимального воспитательного процесса с итогами финансово-хозяйственной деятельности учреждения на повседневной основе». Но даже за этим сдержанным криком души сразу же последовало заявление, подчеркивающее его личное понимание экономических реалий восьмидесятых и повторенная несколько раз оптимистичная хвала системе свободного предпринимательства. Он был явно хорошо подготовлен. Интерьер ярко-розового сборного барака оказался не слишком приветливым – холодные белые стены, темный дощатый пол. Спальня была пуста, и наши шаги гулко отдавались внутри. В воздухе витал металлический запашок. Кровати детей представляли собой двухъярусные железные койки, поставленные, как в казарме, перпендикулярно стенам – с тумбочками в ногах и подвесными полками, привинченными к металлической обшивке. Чувствовались попытки как-то приукрасить эту безрадостную картину – кое-кто из детей повесил в изголовье картинки с супергероями из комиксов или персонажами «Улицы Сезам», – но отсутствие семейных фото или каких-то иных свидетельств недавних интимных человеческих связей разительно бросалось в глаза. По моим расчетам, в спальню помещалось пятьдесят детей. – Как же вы поддерживаете порядок при таком количестве воспитанников? – Это непросто, – признал Крюгер, – но мы вполне справляемся. Используем волонтеров-консультантов из Лос-Анджелесского университета, Нортриджа, других колледжей. Для них это засчитывается как практика, мы же получаем бесплатную помощь. Нам бы и хотелось набрать профессионалов на полную ставку, да финансы не позволяют. Каждый спальный корпус укомплектован двумя штатными воспитателями, которых мы обучаем основам модификации поведения[61] – я надеюсь, у вас нет против этого возражений? – Нет, если эта методика используется должным образом. – Золотые слова! Просто не могу с вами не согласиться. Использование аверсивной стимуляции[62] у нас сведено к минимуму, в основном делаем упор на позитивное подкрепление – в частности, используем известную систему поощрения с жетонами[63]. Это требует постоянного надзора, и тут в дело вступаю я. – А вы, похоже, успешно тут со всем управляетесь. – Стараюсь. – Он ухмыльнулся с деланой скромностью. – Хотел пойти в докторантуру, да бабла не хватило. – А где вы учились? – В Орегонском университете. Там получил диплом магистра, по нынешней специальности. А перед этим – бакалавра по психологии в Джедсон-колледже. – Я думал, в Джедсоне одни богатеи. – Маленький колледж неподалеку от Сиэтла пользовался репутацией настоящего рая для «золотой молодежи». – Почти так, – ухмыльнулся Крюгер. – Это практически загородный клуб. Я поступил на спортивную стипендию. Легкая атлетика и бейсбол. Но на первом курсе порвал связки и сразу же стал персоной нон грата. – Его глаза на миг потемнели, затуманившись при воспоминании о так и не похороненной несправедливости. – Во всяком случае, мне нравится, чем я занимаюсь, – высокая ответственность, самостоятельное принятие решений…? Из дальнего конца помещения послышалось какое-то шуршание. Мы оба обернулись туда и увидели, как под одеялом на одной из нижних коек кто-то шевелится. – Это ты, Родни? Крюгер подошел к койке и похлопал извивающуюся кучу. Из нее вылез и сел мальчишка, подтягивая одеяло к подбородку. Он был круглощекий, чернокожий и выглядел лет на двенадцать, но точный возраст было невозможно определить, поскольку лицо его носило предательский отпечаток синдрома Дауна: вытянутый череп, плоские черты лица, глубоко посаженные глаза близко друг к другу, скошенный лоб, маленькие уши с приросшей мочкой, торчащий язык… И недоуменно-озадаченное выражение лица, столь типичное для умственно отсталых. – Привет, Родни, – мягко заговорил Крюгер. – В чем дело? Я последовал за ним, и парнишка вопросительно посмотрел на меня. – Всё в порядке, Родни. Это свой. А теперь говори, в чем дело. – Родни заболел. – Язык у него заплетался. – Чем заболел? – Животик болит. – Хм… Придется сказать доктору, чтобы он тебя посмотрел, когда приедет к нам. – Нет! – завопил мальчишка. – Ди нада дока!