– Спасибо, что поехали со мной. – Надеюсь, это помогло. – Без вас это была бы полная катастрофа. – Спасибо. – Ракель улыбнулась и наклонилась ко мне. Все начиналось, как поцелуй в щеку, но, видно, один из нас или мы оба двинулись, и это превратилось в поцелуй в губы. Потом неуверенное соприкосновение губ, подпитываемое теплом и желанием, быстро созрело до конвульсивного, как укус, алчного взрослого захвата. Мы одновременно двинулись друг к другу – ее руки покоятся у меня на шее, мои руки у нее в волосах, на лице, на пояснице. Наши рты открылись, и языки закрутились в медленном вальсе. Мы тяжело дышали, извиваясь и стараясь теснее прильнуть друг к другу. Мы терлись друг о друга шеями, словно два подростка, несколько бесконечных минут. Я расстегнул пуговку ее блузки. Она издала горловой звук, захватила мою нижнюю губу зубами, лизнула мне ухо. Моя рука скользила вокруг горячего шелка ее спины, действуя уже по собственному разумению – расстегивая застежку лифчика, захватывая в горсть грудь. Сосок, твердый, как камешек, и влажный, угнездился у меня в ладони. Она опустила руку, тонкие пальцы потянули за молнию на брюках. Это я был тем, кто это остановил. – В чем дело? В такой ситуации нельзя сказать ничего, что не прозвучало бы как банальность или полное идиотство – или как то и другое одновременно. Я выбрал вариант «одновременно». – Прошу прощения. Не принимайте это на личный счет. Ракель резко выпрямилась на сиденье и принялась торопливо приводить в порядок пуговицы, застежки и волосы. – А как еще это можно принимать? – Вы очень привлекательны и желанны. – Очень! – Меня тянет к вам, черт побери! Я очень хочу заняться с вами любовью. – Что же тогда? – Обязательства. – Вы ведь не женаты? Вы не ведете себя как женатый. – Есть и другие обязательства помимо брака. – Понятно. – Она подобрала сумочку и положила руку на ручку двери. – Человек, по отношению к которому вы чувствуете ответственность, – для нее это имеет значение? – Да. И, что более важно, это имеет значение для меня. Ракель разразилась смехом – почти что на грани истерики. – Простите, – проговорила она, переводя дыхание. – Ну и ситуация! Думаете, я часто этим занимаюсь? Впервые за очень долгое время меня наконец-то хоть кто-то заинтересовал как мужчина. Монашка сорвалась с поводка – и наткнулась на святого… Она хохотнула. Это прозвучало настолько ломко и болезненно-возбужденно, что мне стало неловко. Я так уже устал постоянно сидеть на принимающем конце линии, по которой кто-то – кто угодно – может в любой момент излить на меня свое чувство разочарования и неудовлетворенности, но, пожалуй, она вполне заслужила момент живительного катарсиса. – Я далеко не святой, поверьте мне. Она дотронулась пальцами до моей щеки. По той словно прошлись раскаленными углями. – Нет, вы просто отличный парень, Делавэр. – Таким я себя тоже не чувствую. – Я собираюсь еще раз вас поцеловать, – сказала Ракель, – но пусть на сей раз этот поцелуй останется целомудренным. Таким, каким должен был быть с самого начала. Так она и поступила. Глава 18 Когда я вернулся домой, меня ожидали сразу два сюрприза. Первым была Робин, в моем обтрепанном желтом купальном халате, которая растянулась на кожаном диване, попивая горячий чай. В очаге пылал огонь, а на стереосистеме крутилась «Desperado» группы «Иглс». На шее у нее, словно у уличного «человека-бутерброда», висел плакатик с вырезанной из журнала фотографией Лесси[76]. – Привет, дорогой, – сказала она. Я перебросил пиджак через спинку стула. – Привет. А при чем тут собака? – Это просто такой способ дать тебе знать, что я была сукой и очень об этом сожалею. – Не о чем тебе сожалеть. – Я убрал плакатик, присел рядом с ней и взял ее руки в свои. – Я подгадила тебе сегодня утром, Алекс, дала тебе так вот уйти. Я начала по тебе скучать, едва только закрылась дверь. Сам знаешь, каково это, когда начинаешь прокручивать все это в голове: а что, если с ним что-то случится, что, если я никогда опять его не увижу – просто с ума сходишь! Я не могла работать, не могла даже подойти к станкам в таком состоянии. День пошел псу под хвост. Я звонила тебе, но так и не дозвонилась. И вот я здесь. – Добродетель вознаграждается, – пробормотал я про себя. – Что-что, милый? – Ничего. – Любое изложение моих опрометчивых действий сильно пострадало бы в пересказе и выглядело бы либо как грубая надпись в общественном туалете – «знаешь, детка, я тут по-быстрому потискал другую телку», – либо, что еще хуже, как признание. Я прилег рядом с ней. Мы обнялись, ласково ворковали, по-детски сюсюкали, гладили друг друга. Я был весь напряжен ниже пояса – частично из-за остаточных явлений сеанса у тротуара с Ракель, но в основном по причине текущего момента. – В холодильнике два гигантских бифштекса, салат «Цезарь», бургундское и дрожжевой хлеб, – прошептала Робин, щекоча мне нос мизинцем. – У тебя ярко выраженный оральный тип личности[77], – прыснул я. – Это психическое отклонение, доктор? – Нет. Это замечательно. – А как насчет этого? И вот этого? Халат распахнулся. Стоя на коленях, Робин склонилась надо мной, дав ему соскользнуть с плеч. Подсвеченная сзади мерцанием огня, она выглядела как изящная золотая статуэтка. – Ну давай, милый, – уговаривала Робин, – вылезай из всей этой одежды. И взяла этот вопрос в собственные руки. * * * – Я правда тебя очень люблю, – сказала она чуть позже. – Даже если у тебя кататония. Я отказывался двигаться и лежал на полу, раскинув руки и ноги. – Я замерз. Робин укрыла меня, встала, потянулась и рассмеялась от удовольствия. – Как ты можешь после этого прыгать и скакать? – простонал я. – Женщины сильнее мужчин, – весело объявила она, продолжая танцевать по комнате, напевая под нос и продолжая потягиваться – так, что бугорки мышц бегали по стройным колоннам ее ног, словно пузырьки по плотницкому уровню. Глаза отсвечивали оранжевым бесовским огнем. Когда она двигалась, по всему моему телу пробегала дрожь. – Продолжай выплясывать в таком духе, и я покажу тебе, кто сильнее. – Не спеши, большой парень. – Робин тронула меня ногой и тут же отскочила от моих загребущих лап, подвижная, как ртуть. * * *