Я был далек от «отлично» как никогда. – Видок у вас не из лучших. Может, позвать доктора, доктор? – Нет. – Точно? – Не надо. Ерунда. Просто гриппую уже несколько дней. Надо, наверное, что-то в желудок закинуть… Майло направился в кухню и вернулся со стаканом апельсинового сока. Медленно потягивая его, я начал чувствовать себя получше. Сел, стал сам держать стакан. – Спасибо. – Защищаем и служим, как говорится. – Со мной уже все нормально. Если у вас нет больше вопросов… – Нет. На данный момент пока всё. Детектив встал и открыл несколько окон – свет резко ударил мне в глаза. Выключил телевизор. – Не хотите что-нибудь поесть, пока я не ушел? До чего же странный человек, просто материнская забота! – Все нормально. – Ладно, доктор. Вы уж поаккуратней. Мне жутко хотелось, чтобы он наконец свалил. Но когда шум мотора его машины стих вдали, я почувствовал какую-то странную дезориентацию. Не подавленность, как раньше, а возбуждение, беспокойство; просто места себе не находил. Попробовал посмотреть «Как вращается мир»[11], но никак не мог сосредоточиться. Теперь бессмысленные диалоги вызывали у меня одно лишь раздражение. Взялся было за книгу, но слова не складывались в осмысленные фразы. Глотнул апельсинового сока, но от него только остался противный вкус во рту и запершило в горле. Вышел в патио и смотрел в небеса до тех пор, пока перед глазами не заплясали светящиеся круги. Кожа зудела. Птичье пение раздражало. Я не мог усидеть на месте. Так прошел почти весь день. Мерзко. А в половине пятого он мне позвонил. – Доктор Делавэр? Это Майло Стёрджис. Детектив Стёрджис. – Чем могу помочь, детектив? – Как себя чувствуете? – Гораздо лучше, спасибо. – Это хорошо. Наступила тишина. – Гм, доктор, я, наверное, лезу не в свое дело… – Это вы о чем? – Понимаете, во Вьетнаме я служил в медсанчасти. Мы там порядком насмотрелись на то, что вы называете острой реакцией на стресс. Просто подумал, не стоит ли… – По-вашему, она у меня и есть? – Ну… – И что же там прописывали от нее во Вьетнаме? – Мы как можно быстрее возвращали пострадавших в зону боевых действий. Чем дольше они избегали боя, тем хуже им становилось. – И вы думаете, мне так и следует поступить? Нырнуть обратно в самую гущу событий? – Не могу сказать, доктор. Я не психолог. – Как диагнозы ставить – так психолог, а как лечить – так… – Ну хорошо, доктор. Просто хотел узнать, как… – Нет. Погодите. Простите меня. Вы просто молодец, что позвонили. Растерянный, я терялся в догадках, что за скрытый мотив мог им двигать. – Ну да. Нет проблем. – Нет, вправду спасибо. Из вас получился бы просто офигительный мозгоправ, детектив. Майло рассмеялся: – Иногда это тоже часть нашей работы, сэр. После того как он повесил трубку, я впервые за несколько последних дней почувствовал себя человеком. На следующее утро уже сам позвонил ему в управление Западного дивизиона и предложил выпить по стаканчику. Встретились мы в заведении под названием «У Анжелы», прямо через дорогу от полицейского управления Западного Лос-Анджелеса на бульваре Санта-Моника – кофешопе с прокуренным коктейль-баром в глубине, населенным группками крупных, важного вида мужчин. Я заметил, что практически никто из них не признал Майло, что показалось мне необычным. Я всегда считал, что после службы копы только и делают, что толкутся по барам, панибратствуя с кем ни попадя. Эти же люди выпивали так, будто это была какая-то серьезная работа, – торжественно и тихо. У Майло и вправду имелись все задатки психотерапевта. Отхлебнув «Чивас» и откинувшись в кресле, он предоставил говорить мне. Больше никаких допросов. Детектив слушал, а я раскрывал ему душу. Хотя под конец вечера он уже и сам разговорился. * * * В течение двух последующих недель мы с Майло выяснили, что у нас очень много общего. Мы были примерно одного возраста – он всего на десять месяцев старше – и оба родились в рабочих семьях в относительно небольших городках. Его отец был сталелитейщиком, мой – электромонтажником. Учился он тоже хорошо – с отличием закончил Государственный университет Пердью в Огайо, после чего получил степень магистра по литературе в Индианском университете в Блумингтоне. Перед тем как его призвали на срочную, собирался стать учителем. Два года во Вьетнаме каким-то образом превратили его в полицейского. Впрочем, Майло отнюдь не считал, что эта работа идет как-то вразрез с его интеллектуальными устремлениями. Детективы-«убойщики», просветил он меня, – это самая интеллигентная часть любого полицейского департамента. Расследование убийства требует не грубой физической силы, а напряженной работы головой. Ветераны этого отдела зачастую нарушают правила и не носят оружия – зато карандаши и шариковые ручки у них чуть ли не в каждом кармане. Пистолет у Майло все-таки имелся, хотя, по его признанию, на самом-то деле он вполне мог без него обойтись. – Это настоящие «белые воротнички», Алекс – куча бумажной работы, постоянное принятие решений, внимание к деталям. Ему нравилось быть копом, нравилось ловить преступников. Иногда он подумывал, не попробовать ли заняться чем-нибудь другим, но так и не пришел к мысли, чем именно. Нашлись у нас и другие общие интересы. Оба в свое время занимались боевыми искусствами. Майло прошел курсы самообороны – всего понемногу, еще в армии. Я начал заниматься фехтованием и карате еще в старших классах. Должную физическую форму мы оба давно безнадежно потеряли, но тешили себя мыслью, что всегда можем восстановиться – дайте только повод. Оба любили вкусно поесть, послушать хорошую музыку и ценили собственную независимость, избегая шумных сборищ и излишнего общения. Понимание между нами крепло изо дня на день. Недели через три после нашего знакомства Майло признался мне в своей гомосексуальности. Я был застигнут врасплох и даже не нашелся что и сказать. – Я это тебе потому говорю, чтобы ты не подумал, будто я просто подбиваю к тебе клинья. Мне тут же стало стыдно, поскольку именно такая мысль первым делом и пришла мне в голову. Принять то, что он гей, оказалось поначалу непросто, несмотря на всю мою профессиональную искушенность. Все факты были мне давно известны. Что практически в любой социальной группе их от пяти до десяти процентов. Что большинство из них выглядят в точности как мы с вами. Что они могут быть абсолютно кем угодно – мясниками, пекарями, операми-убойщиками. Что большинство из них довольно уравновешенны и эмоционально стабильны. И все же стереотипы глубоко внедрились в мозг. Вы сразу представляете себе жеманных женоподобных существ с визгливыми голосами, бритоголовых качков, туго затянутых в черную кожу, вертлявых юнцов с тщательно подбритыми усиками, в фирменных маечках и полувоенных штанах, или лесбиянок в тяжеленных ботинках. Майло ни капли не походил на гомика. Но к таковым принадлежал и несколько лет чувствовал себя в этой роли вполне уютно. Свою ориентацию он особо не скрывал, но и не выставлял напоказ. Я спросил его, знают ли об этом его коллеги. – Угу. Не в том смысле, что это записано в личном деле. Просто многие в курсе. – И как они к тебе относятся? – Не слишком-то одобрительно, смотрят довольно косо. Но вообще-то следуют принципу «живи сам и дай жить другим». Народу вечно не хватает, а я более чем справляюсь. Чего им еще хотеть? Заполучить проблемы с Союзом защиты гражданских свобод и потерять в придачу хорошего детектива? Вот Эд Дэвис[12], тот да, гомофоб был такой, что пробы негде ставить. Но его теперь нет, и это совсем неплохо. – Ну, а другие детективы? Он пожал плечами: – Оставили меня в покое. Мы разговариваем о делах. На свидания вместе не ходим. Вот и объяснилось, почему те типы в «Анжеле» его якобы не замечали.