– Пожалуй, я могу все это отложить и подъехать позже. – Двигай к тете. Вместе можно и пообедать. – Это может быть довольно поздний обед. – Поезжай прямо ко мне, и закажем оттуда. – Хорошо. Постараюсь управиться к восьми. – Отлично. Скорого выздоровления твоей тете. Я люблю тебя. – Тоже тебя люблю. Береги себя. Глава 26 На следующее утро что-то упорно не давало мне покоя. Это тревожное чувство не оставляло меня и по дороге в аэропорт, и на трапе самолета. Мне никак не удавалось справиться с тем, что притаилось где-то в самом нижнем ящике моего сознания, что постоянно напоминало о себе на фоне подачи синтетической еды, деланых улыбок стюардесс и дурных шуток второго пилота. Чем сильней я старался вывести это на передний край сознания, тем глубже оно проваливалось. Я чувствовал раздражение ребенка, впервые столкнувшегося с китайской ловушкой для пальцев – с виду это вроде нехитрая плетеная трубочка из бумаги, но как вставишь в нее пальцы, то, сколько ни тяни, уже не вытащишь, только сильней затягивается. Так что решил не напрягать мозги, а спокойно откинуться в кресле и ждать, пока разгадка придет ко мне сама собой. Озарение пришло лишь перед самой посадкой. То, что подспудно копошилось в голове, оказалось нашим вчерашним разговором с Робин. Она спрашивала, не опасен ли гипноз, и я прогнал ей речь о его полной безопасности, если только не будут замешаны латентные конфликты. «Гипноз может выкопать на поверхность так называемую “первичную боль” – потребности и чувства, подавленные или отринутые сознанием» – вот были мои точные слова. Извлеки из глубин подсознания эту «первичную боль», и первой реакцией, скорее всего, окажется страх… Я непроизвольно сжался, когда шасси коснулись полосы. Оказавшись наконец на свободе, я рысью пробежал через зал прилета на улицу, забрал «Севиль» с долгосрочной стоянки, заплатил основательный выкуп, чтобы его выпустили за шлагбаум, и направился к востоку, к бульвару Сенчури. Калифорнийский комитет по транспорту в своей безграничной мудрости затеял ремонт посреди дороги по обе стороны от аэропорта в разгар утреннего «часа пик», и, угодив в пробку, я пекся в салоне «Кадиллака» добрую милю до развязки с автострадой Сан-Диего. Немного проехал по ней в северном направлении и ушел на Санта-Моника-уэст, с которой свернул сразу перед Пасифик-Коуст-хайвей. Поездка вдоль побережья и несколько поворотов привели меня к Палисадам и тому месту, где расстались с жизнью Мортон Хэндлер и Илена Гутиэрес. * * * Дверь в квартиру Бониты Куинн была открыта. Услышав за ней ругань, я вошел. В гостиной стоял какой-то тип, пиная диван в цветочек и что-то бормоча сквозь зубы. Лет за сорок, курчавый, обрюзгший, с желтоватой кожей, обескураженным взглядом и похожей на стальную посудную мочалку козлиной бородкой, отделявшей его первый подбородок от второго; в черных слаксах и светло-голубой нейлоновой рубашке, которая облегала каждую складку и выпуклость его студенистого торса. В одной руке он держал сигарету, стряхивая пепел на ковер, другой яростно скреб за мясистым ухом. Еще раз пнул диван, поднял взгляд, заметил меня и обвел дымящейся рукой крошечную комнатку. – Ладно, можете приступать. – Приступать к чему? – Выносить все это барахло на хрен отсюда – вы что, не грузчик?.. – Он опять посмотрел на меня, на сей раз вприщур. – Не, на грузчика вы вроде не похожи. Прошу прощения. – Он расправил плечи. – Чем могу? – Я ищу Бониту Куинн и ее дочь. – Надо же – и я тоже. – Она пропала? – Три, блин, дня уже! С хрен знает каким количеством чеков за аренду. У меня жильцы жалуются – никто не отвечает на звонки, мастера не дозваться… Я позвонил ей – не отвечает. Так что сам пришел сюда и обнаружил, что ее нет уже три дня – оставила здесь весь этот хлам и удрала. Чуяло мое сердце! Делаешь кому-нибудь добро, и тебя же и напарят. Каждый раз такая история. Мужчина затянулся сигаретой, закашлялся и опять присосался к ней. Белки у него были нездорово желтоватые, под настороженными глазами мешками свисала серая дряблая плоть. Он походил на человека, оправляющегося от коронарного тромбоза или готовый в любую секунду его получить. – Вы откуда, из коллекторского агентства? – Я один из лечащих врачей ее дочери. – Да ну? Только врачей мне тут не хватало! Как раз один из ваших и втравил меня во всю эту подлянку с самого начала. – Тоул? Его брови полезли вверх. – Вот как? Вы что, из его офиса? Раз уж вы тут, у меня к вам множество… – Нет. Я просто его знаю. – Тогда вы знаете, что он просто в каждой бочке затычка! Вечно сует нос не в свое дело. Хотя, если б моя дражайшая сейчас меня слышала, так просто убила бы. Она любит этого парня. Типа он просто душка с детишками, так что кто я такой, чтобы что-то доказывать? Кстати, а сами-то вы что за врач? – Психотерапевт. – У ребеночка были проблемы, угу? Меня это не удивляет. Вечно она где-то, хе-хе, витала! – Он наклонил раскинутые руки, словно крылья планера. – Так, говорите, это доктор Тоул втянул вас в проблемы с Бонитой Куинн? – Совершенно верно. До этого мы виделись от силы пару раз. В одной песочнице в детстве не сидели. И в один прекрасный день он ни с того ни с сего вдруг звонит мне и спрашивает, не могу ли я дать работу его пациентке. Он типа слышал, что тут есть вакансия управляющего, и не могу ли я выручить эту даму. Я говорю: «А опыт-то у нее имеется?» – мы ведь говорим о целом жилом комплексе, не о каком-то там коттеджике! Он говорит, нет, но она научится, у нее ребенок, нужны деньги. Я говорю: «Послушайте, док, эта вакансия ориентирована на холостяков, работа не подходит для кого-то с ребенком. Да и служебная площадь совсем крошечная». – Он хмуро посмотрел на меня: – Вы запихали бы сюда ребенка? – Нет. – Я тоже. Не надо быть доктором, чтобы понять – не та это ситуация. Я говорю это Тоулу. Все ему объясняю. Говорю, док, эта работа для одиночки. Обычно я беру на эту вакансию какого-нибудь студента из ЛАУ – им теснота не помеха. У меня есть и другие здания, говорю ему. В Ван-Найсе, парочка в Кэнуга-Парке – там больше подойдет для семейных. Дайте, говорю, позвоню своему человечку в Долине, пусть проверит – посмотрим, чем тут можно помочь. Тоул говорит, мол, нет, нужен именно этот комплекс. Девочка, мол, уже записана в школу в этом районе, переводить ее будет травматично – он доктор, он знает. Я говорю: «Но, доктор, нельзя, чтобы в таком месте дети шумели! Жильцы в основном холостяки, многие любят поспать подольше». Он говорит: «Я гарантирую, что ребенок хорошо воспитан, шуметь не будет». Я себе думаю: как так, если ребенок не шумит, значит, с ней что-то не то – а тут приходите вы, и все становится ясно. Я пытался от него отбрыкаться, а он жмет и жмет! Прилип как банный лист. Моей жене он нравится, она меня просто убьет, если я его обломаю, так что я говорю – о’кей. Он назначает мне встречу, показывается с этой теткой и ребенком. Я только глаза выпучил. Прошлым-то вечером я обо всем этом особо не думал – решил, что он просто натягивает эту телку, вот и строит из себя Альберта Швейцера. Я ожидал увидеть что-то классное, с сиськами и прочим. Какую-нибудь фигуристую актрисульку – короче, сами понимаете. Он, конечно, уже мужик немолодой, но классно выглядит, всё при нем, точно? Так вот, входит он с ней и девчонкой, и я думаю: в какой степи он их откопал? Реальные деревенщины. Мать со шрамом на башке, курит больше меня – что само по себе фокус; ребенок, как я уже говорил, явно малость тю-тю, просто пялится в пространство. Хотя тут он не соврал – ни звука. Молчит в тряпку. У меня сразу возникают сомнения, что она справится с этой работой, но что я могу поделать – я уже пообещал. Короче, взял ее все-таки. Ничего плохого сказать не могу – не отлынивала, старательная, хотя училась очень медленно. И никаких жалоб насчет ребенка. В общем, работает она себе потихонечку несколько месяцев, а потом вдруг выкидывает фортель: оставляет мне весь этот хлам и прихватывает с собой, похоже, кусков на пять арендных чеков – теперь надо поднимать всю бухгалтерию, просить жильцов отозвать их и выписать новые… Да еще и прибраться здесь, нанимать кого-то другого… Нет уж, господа, – больше никаких любезных одолжений от Марти! Ни докторам, ни кому-то еще. Он воинственно сложил руки на груди. – Не знаете, куда она могла податься? – спросил я. – Если б знал, то стоял бы тут, калякая с вами? Он вошел в спальню. Она была столь же унылой, какой я ее запомнил. – Только посмотрите на это! Ну разве можно в таких условиях растить детей? У меня трое, и у каждого своя комната – у них там телики, книжные шкафы, игровые приставки, всякое такое добро… Как детский ум может расти в таком месте? – Если она даст о себе знать или вы узнаете, где она, вам не трудно будет позвонить? – Я вытащил свою старую визитку, перечеркнул номер и вписал вместо него домашний. Он бросил на нее взгляд и засунул в карман. Проведя пальцем по верху комода, показал мне комочки пыли. Брезгливо стряхнул их на пол. – Фу, какая гадость… Ненавижу грязь. Я люблю, чтобы все было чисто, понимаете? В моих квартирах всегда чистота, я на уборке не экономлю. Здоровье жильцов у меня на первом месте. – Так позвоните? – Конечно-конечно. И вы тоже, если что, ладно? Я бы не возражал найти мисс Бониту – получить обратно свои чеки и заодно оторвать ей башку. – Он порылся в кармане, вытащил зажим-крокодил для денег и вынул из него перламутровую визитку, на которой было написано: «М и М, коммерческая и жилая недвижимость, Мардук И. Минасян, президент». Внизу – адрес в Сенчури-сити. – Спасибо, мистер Минасян. – Марти. Продолжая инспектировать комнату, выдвигая ящики и покачивая головой, он наклонился, чтобы заглянуть под кровать, которую Бонита Куинн делила со своей дочерью. Что-то там нашел, встал, оглядел находку и сразу бросил в металлическую корзину, куда она со стуком упала. – Ну и бардак… Я заглянул в корзину, увидел, что он выбросил, и вытащил оттуда. Это была «сушеная голова», которую Мелоди показывала мне в тот день, что мы провели на пляже. Я положил ее на ладонь, и глазки-бусины уставились на меня в ответ, блестящие и злобные. Большая часть синтетических волос выпала, но несколько черных прядок по-прежнему торчали из макушки над оскаленной физиономией. – Это мусор, – сказал Минасян. – Она вся в пыли. Выбросьте. Я прикрыл рукой детскую драгоценность, теперь более чем уверенный в том, что гипотеза, выработанная мной в самолете, была правильной. Что нужно действовать быстро. Я положил жутковатую голову к себе в карман, улыбнулся Минасяну и вышел. – Эй! – крикнул он мне вслед. А потом пробормотал что-то вроде: «Доктор, а тоже шизик!» * * * Пересмотрев запланированный маршрут, я вырулил обратно на автостраду и направился к востоку, мчась как сумасшедший и надеясь, что дорожный патруль меня не заметит. Конечно, у меня в кармане лежало удостоверение консультанта Департамента полиции Лос-Анджелеса, но я сомневался, что оно меня выручит. Даже полицейским консультантам не позволяется метаться из ряда в ряд на восьмидесяти милях в час. Мне повезло. Движение оказалось не слишком плотным, гвардейцев асфальта нигде не было видно, и около часа дня передо мной замаячил указатель съезда на Сильвер-лейк. А через пять минут я уже взлетал на крыльцо дома Гутиэресов. Оранжевые и желтые маки поникли, страдая от жажды. На крыльце было пусто. Оно скрипнуло, когда я вступил на него. Я постучал в дверь. Открыла Круз Гутиэрес, держа в руках вязальные спицы и ярко-розовую пряжу. Мое появление ее, похоже, не удивило. – Si, senor? – Мне нужна ваша помощь, сеньора. – No hablo ingles.