19 Поясню на всякий случай это слово, сегодня уже, по-моему, практически вышедшее из употребления. В нынешние времена таких парней, физическими упражнениями наращивающих свою мышечную массу, называют обычно «качками». Но тут есть и некоторый нюанс: качок стремится накачать мышцы, чтобы иметь гарантированную возможность в любой момент набить кому угодно морду, в то время как культуристы напирали, главным образом, на красоту атлетически сложенного мужского тела и даже проводили какие-то смотры и состязания (вроде собачьих выставок), на которых демонстрировали свой великолепный экстерьер друг другу и всем пришлым зрителям. Хотя, конечно, кто его знает, чем они на самом деле руководствовались, выбирая себе такое хобби. Давно всё это было. 20 Это, приписываемое Нильсу Бору, ходячее выражение было в те давние годы в большой чести и повторялось в сотнях журнальных статеек, в которых описывались увлекательная жизнь и свершения ядерных физиков, кибернетиков и прочих счастливцев, находившихся на переднем крае науки. 21 Об этом начальственном диване, в свое время поразившем нашего героя аккуратностью и добротностью кожаной обивки и благородным изяществом классических форм, стоит сказать пару отдельных слов. Миша был так восхищен этим – впервые в жизни попавшемся на его пути – совершенным творением мебельного искусства, что дал себе обет, что, когда он обзаведется семьей и у него появится собственная квартира, он непременно приобретет себе аналогичный диванчик – из кожи (своей личной кожи) вылезет, но добьется желаемого. Правда, в тот момент, когда он делился со мной планами тех лет – слегка посмеиваясь над своей молодой горячностью, – его давняя мечта еще не претворилась в жизнь. Более того: с каждым годом шансы на ее осуществление всё уменьшались. И поступающие в продажу диваны становились всё примитивнее и невзрачнее, а цены на натуральную кожу поднялись на астрономическую высоту (куртку не купишь – не то что диван), и «достать» самую обыденную приличную мебель становилось всё труднее. Остается только надеяться, что произошедшие за последние годы крутые перемены в нашей жизни позволили, наконец, Мише стать обладателем настоящего дивана. И теперь он имеет возможность в любой момент расположиться на таком – достойном истинного джентльмена – ложе и раскрыть какой-нибудь детективчик, а через несколько минут после этого блаженно захрапеть. Жаль только у меня не будет возможности передать ему этот роман, родившийся на основе его рассказов, – увы, мы с ним давно расстались, он куда-то переехал, и никакой связи с ним у меня нет. Не исключаю, что он и вовсе покинул пределы нашей страны и уже там – «за бугром» – обзавелся вожделенным диванчиком. Дай ему, как говорится, Бог! Я был бы очень рад узнать о каких-то его удачах и достижениях. 22 Здесь, естественно, возникает вопрос: нет ли тут анахронизма? могли ли наши сыщики упоминать в разговоре прославленную героиню Агаты Кристи? Конечно, когда Миша рассказывал мне всё это, и я, и он уже были хорошо знакомы с этим именем – я ведь уже говорил, что и познакомились-то мы на почве общей любви к творениям «королевы детектива». Но вот раньше, в начале семидесятых, могло ли это имя всплыть в разговоре простых, читающих только по-русски, советских молодых парней? Еще относительно недавно ответ на этот нехитрый вопрос потребовал бы серьезных библиографических разысканий и стоил бы мне, наверное, нескольких вечеров, проведенных в читальном зале. Да и вряд ли бы я пошел на это – скорее, просто вычеркнул бы этот сомнительный пассаж из текста. В конце концов, никакой важной роли это выражение не играет и употреблено мною лишь для красного словца и ради моих собственных стариковских воспоминаний о разговорах с героем и фактическим соавтором будущего романа – да, дескать, были люди в наше время, в то время как сейчас… иных уж нет, а те далече, ну и тому подобное. Однако теперь мне достаточно открыть книжку Бавина – за которую и я, и другие любители детективов премного благодарны ее автору – и выяснить, что к указанному времени в наших журналах уже были напечатаны два романа Кристи и несколько ее рассказов, по которым советские читатели могли познакомиться с этой вызывающей восхищение английской старой дамой. Так что, теоретически, Костя мог упомянуть ее имя, а Миша понять, о ком идет речь, но, разумеется, более вероятно, что в данном случае речь идет о невольном сдвиге в памяти рассказчика. 23 Ради шутки можно было бы задаться вопросом: не был ли небезызвестный Порфирий Петрович ее дальним предком? Ведь в старинных семьях имя частенько переходило от деда к внуку, и таким образом, знаменитый литературный герой мог приходиться прадедом проницательной старушки, всплывшей век спустя на страницах нашего романа. Нетрудно посчитать, что ее дед должен был, по всей вероятности, появиться на свет в конце 60-х – начале 70-х годов прошлого столетия, что вовсе не противоречит предположению о его рождении в семье петербургского пристава следственных дел, и затем передать унаследованный от отца сыщицкий талант своим потомкам. Но я не стану далее развивать эту тему: боюсь, такое занимательное литературоведение может не показаться забавным моим будущим читателям. 24 Откуда берутся подобные представления и как они зарождаются в этом самом «народном сознании» – вопрос интересный, но я не чувствую себя готовым обсуждать его со знанием дела. Вроде бы, с подобными проблемами успешно разбирался знаменитый психолог Карл Юнг, но я еще не удосужился почитать его труды, хотя и приобрел несколько книжек Юнга, не так давно появившихся, наконец, на русском языке. 25 Я, разумеется, имею в виду в первую очередь тех советских людей, с которыми я поневоле хорошо знаком, но не исключаю, что сходными качествами обладают и средние представители прочих человеческих типов, составляющих современное общество. 26 Тут я, по-видимому, допустил нечаянный анахронизм: эта фраза, ставшая во времена Брежнева чуть ли не партийным припевом и перекочевавшая из газет и c плакатов в обыденные разговоры, стала популярной, насколько я помню, позднее описываемых лет. Вряд ли она могла придти в голову нашему герою после разговора с завлабом, но вот в своем рассказе он вполне мог употребить это расхожее в восьмидесятые годы выражение. 27 Хотел написать этой девицы, но спохватился – никаких сведений о ее брачном статусе у меня нет, и даже сам Миша вряд ли был об этом осведомлен. 28 В своем рассказе Миша и не скрывал, что такие мечтания были ему вовсе не чужды. Он и в науку-то пошел ведомый схожими мотивами – именно возможностью находить загадки и разрешать их она его и привлекала. 29 Я не уверен, что слово ходка стоит разъяснять читателям. Я-то его, пожалуй, первый раз от Миши и услышал, но теперь другие времена, и вся эта тюремно-блатная терминология сейчас у всех на слуху. Возьми любую газету или журнал, не говоря уже о популярных «боевиках», и наткнешься на что-то подобное. А многие газетные статьи так и вовсе чуть ли не на фене написаны. Но всё же поясню отсталой части моих потенциальных читателей: ходкой в криминальных кругах называют судимость и, соответственно, отсидку в местах лишения свободы. Чем больше у блатного пацана ходок (приравниваемых к боевой медали или, может быть, к нашивке за ранение), тем солиднее выглядит его послужной список в среде ему подобных. 30 Мне кажется, что такое наименование – по аналогии с зарубежным полицейским романом – вполне годится для обозначения специфического жанра, на протяжении десятилетий процветавшего в отечественной литературе. Он, хотя и рассматривался советской критикой в ряду второстепенных и не заслуживающих серьезного внимания отраслей литературной продукции, зато пользовался неослабевающим спросом со стороны широких читательских масс. Я имею в виду романы, которые, отчасти замещая несуществующий в нашей литературе детектив, рассказывали о борьбе с преступниками и о нелегком труде тех, кто посвятил свою жизнь такой борьбе. Основной акцент в милицейских романах делался на описании сложных производственных, морально-психологических, бытовых и семейных проблем, с которыми приходится сталкиваться в своей работе сотрудникам правоохранительных, как сейчас говорят, органов. К этому авторов неустанно призывали и подталкивали как литературные критики, так и все редакционно-издательские инстанции, строго следившие за тем, чтобы избравшие эту стезю писатели не скатывались на позиции дешевой развлекательности. Однако сама специфическая тематика такого рода повествований невольно предполагала наличие в них некоторого остросюжетного элемента, который, собственно говоря, и притягивал массу читателей, жаждавших, как сейчас это окончательно выяснилось, вовсе не детального знакомства с тяготящими милиционеров проблемами, а чего-то вроде недоступных в то время сыщицких выпусков начала века с их «Пещерами Лейхтвейса» и «Изумрудами раджи». 31