— Так давай найдем укромный уголок… — Нет-нет, — перебила Майя, — здесь нельзя. — Почему? — подняла тонкие брови Галина, выщипанные еще в пору юности, мода изменилась, а брови так и не отросли. — Боюсь случайных ушей, — потупилась Майя. Галина остановилась, одной рукой развернула к себе подругу и с беспокойством спросила: — Боишься? А в чем дело? Вижу, ты сегодня какая-то не такая. Нервическая. Что случилось? — В двух словах не получится. Давай встретимся, м-м? Ой, смотри, шампанское раздают. Идем? Сейчас как напьюсь… — Напьешься?! Ты меня пугаешь, — вновь остановилась подруга. Да, Майя не любитель выпивки, даже шампанским ее далеко не всегда соблазнишь, а тут… Видя обеспокоенное лицо Галины, она рассмеялась и потянула ее за руку: — Идем, идем… Я так рада, что ты вернулась! Обе ходили по залам, попивали шампанское, к счастью, у них неизменно находились темы для болтовни помимо современной живописи, которую обожала Галина. Обычно не хватало времени, чтобы обсудить кучу важных тем, Майя вечно куда-то спешила, но и здесь им не дали пообщаться. — Галина Сергеевна, — сказал за спиной молодой человек робким голосом, — вы не могли бы посмотреть мои работы? Долговязый парень лет двадцати пяти с козлиной бородкой и неопрятными кудрями до плеч извиняющимся тоном продолжил, когда женщины к нему повернулись: — Мне сказали, самый крутой ценитель здесь — вы. — Милый юноша, — проговорила Галина, осматривая его с головы до ног жалостливым взглядом, — я не галерист. — Вы больше, — заверил молодой человек. — Когда вы обращаете внимание на работы, их успешно продают. Вы талисман. Мне так и сказали: талисман. — Серьезно? — не обрадовалась Галина. — Значит, я талисман… Предмет, хм, неодушевленный. Ну, ладно, показывайте… что вы там наваяли. Он повел их в дальний зал, настраивая на просмотр: — Мое направление — фэнтези… Слышали имя — Фрэнк Фразетта? — Нет, мой друг, не слышала, — ответила Галина. — Я дилетант. — Про вас говорят обратное, вы ценный критик. Просто я работаю в стиле Фразетты, но вношу в этот жанр свое. Это жизнь и смерть, вечная противоположность, вечный конфликт. Работы оказались любопытными, в смысле выполнены мастерски, но сюжеты какие-то детские (по мнению Майи), зато красочные. Средневековые рыцари с пустыми глазницами, мечи, змеи, огонь и ночь, капюшоны, плащи… Галина с интересом ходила от полотна к полотну, картин было немного, всего шесть штук, а молодой человек следовал за ней хвостиком, наконец, она сказала: — Ну, жизни я тут не вижу, а вот смерти… сколько хочешь. — Это направление такое… — растерялся художник. — А рисунком вы владеете неплохо, юноша. Неожиданно, знаете ли… обычно школа у молодых художников сильно хромает. Вот если бы вы писали что-то более мирное… М-да, из вас выйдет толк. — Вот вы где! — К ним стремительно шел Станислав. — Ого, Галина свет Сергеевна открыла новое дарование? — Ты знаешь, да, — ответила она с вызовом. Галина недолюбливала Стаса (это взаимно), случалось, вступала с ним в полемику, похожую на перепалку, и, как правило, побеждала, потому что умнее. — Мальчик весьма талантлив. — Да ну? И тебе, Майя, нравится? Жена пожала плечами, дескать, не определилась, а молодой человек огорчился, однозначно он рассчитывал на дифирамбы. Компания пополнилась, к ним присоединился Аркадий Трухан, человек-паук, у него сеть аптек — натуральная паутина в городе. Стало быть, и денег у него вагон — люди же любят покупать лекарства. Аркаша в приятельских отношениях со Стасом, он как раз из тех, кому Майя не очень рада (мягко говоря), да деваться некуда. Трухан абсолютно безликий, кстати, не из-за того, что белесый (включая брови с ресницами), у него и черты размытые, бледные. Имея невыразительную внешность, умные люди стараются выработать свой неповторимый стиль, подчеркивая индивидуальность, но он умудряется и одеждой обезличить себя, сделав ставку на классику: костюм-строгач, галстук, идеальная рубашка в мелкую крапинку, запонки, дорогие часы. — Неплохо, неплохо… — с видом знатока сказал Аркаша, хотя в живописи он понимает ровно столько, сколько и Станислав. А на которую он обратил внимание — бррр! Разумеется, изображена ночь — у мальчика везде ночь, удивительно мрачное ощущение жизни. В этой ночи — некий вихрь. В эпицентре обнаженная пара вот-вот поцелуется, их губы уже близко друг к другу, но юная дева смущена. Она скосила глаза на людской поток, люди и есть вихрь, их много, они скученны, кто в полный рост написан, а кого-то художник дал деталями. Собственно, это не люди как таковые, а скорей всего, их нутро, изъяны, пороки. Наверное, поэтому они и спрятаны за дымовой завесой, видишь их, когда хорошо присмотришься, ведь плохое не сразу рассмотришь, плохое в человеке не бросается в глаза до времени. Итак, сюжетец изобиловал пороками… Нагая девица в откровенно похотливой позе лежит на ложе из мужчин, возможно, это трупы. Косматая старуха смотрится в зеркало, в котором она — юная и прекрасная, но хитрая и явно распутная. Рыцарь в латах и без головы, голова в его руках — не поймешь, почему. Современный служащий, словно маньяк, уставился в компьютер, на его лицо падает свет от монитора, отчего он тоже похож на мертвеца. Жирная обнаженная бабища безобразна и похабна; старик в шляпе и где-то на периферии, он словно лишний тут; юноша с желтыми глазами хищной птицы достает нож из-за пазухи; мужчина в автомобиле с простреленной головой… И в таком духе. Но не в этом фишка. Если присмотреться, собрать в одно целое все образы, то можно увидеть, что и вихрь не вихрь, это сама Смерть в традиционном плаще с капюшоном зависла над влюбленными и вот-вот обнимет их. Волосы юной девушки — о, ужас! — спутались с инструментом Смерти — косой, а поначалу этого не замечаешь, потому что коса частица вихря. И становится ясно: Смерть подобралась к двум белотелым влюбленным, она хочет кинуть их в свою мантию, где уже много скопилось человечков. Жуть полная. Майя даже поежилась, рассмотрев сюжет и подумав: «Ну, почему, почему молодые художники с такими мрачными взглядами на мир?» — Как называется? — осведомился Аркаша. — Я не даю имен своим работам, — смущенно ответил молодой художник, разминая длинные пальцы. — Когда писал именно это полотно, думал о жизни, о том, как неумело мы живем, неумело и ограниченно. Но это мое внутреннее видение, а зрители по-разному воспринимают материал, метафоры… Кто-то увидит в моей работе совсем другой пласт. — Логично, — закивал Аркаша со знанием дела, словно заправский критик, пятясь и одновременно любуясь картиной. — Это сильная вещь… она впечатляет. Я бы назвал эту работу… Когда Смерть обнимает! — Вычурно, — не понравилось название Галине. — Ну, тогда… Поцелуй Смерти. А? Как вам? — Но здесь поцелуй двух влюбленных, он еще не состоялся, кстати, — возразила Галина, рассматривая картину по-новому, в некоторой степени пристрастно. — А Смерть ждет их поцелуя, точнее, она ждет какой-то ошибки, роковой оплошности. Любящие люди часто беспечны, не подозревают, сколько за их спинами таится зла… Не думаю, что мое название точное, но я назвала бы эту работу… «Она всегда с тобой». — Мне нравится, — обрадовался художник. Станислав не дружил с метафорами и прочими изысками из области искусств, не гонялся за смыслом в произведениях, он откровенно скучал и тайком позевывал. Дождался, когда наступила пауза, и тронул Майю за локоть: — Поехали домой? Я что-то устал. — Стас, купи работу мальчика, пока дешево продает, — предложила Галина. — Через десять лет на ней заработаешь раз в двадцать больше. Он знал, что престарелой подруге жены можно верить — нюх у нее как у собаки-ищейки, а перспектива заработать, даже такая призрачная, мгновенно мобилизовала ресурсы и прогнала сонливость. Станислав прошелся вдоль стены с работами этого художника, покивал одобрительно, наверное, чтобы не выглядеть дураком, но: — Я подумаю. — А ты, Аркадий? — не поворачивая головы к Трухану, спросила Галина. — Это наш Босх, ей-богу. Ну, с Босхом ты вряд ли знаком… Валехо! Его еще зовут Валеджио. Современный живописец и очень популярный. — А я, пожалуй, склонен… Да! — ответил тот и повторил: — Да. Но сначала познакомлюсь с остальными картинами. — Идем, дорогая? — потянул жену Стас. Рановато муж решил уехать, тусовка в самом разгаре, до конца далеко, а ему домой захотелось. Майя, не ожидавшая увидеть в галерее Галину, не прочь еще побыть с ней, они не успели ни поболтать толком, ни договориться о встрече. Вероятно, свои дела Стас завершил или сегодня не нашел интересных для себя людей, в этих двух случаях он спешит домой к дивану и телику. Имеет право. Это Майя склонна к притворству, как любая женщина, а он — нет. Она будет мило улыбаться там, где требуется, умеет быть терпимой к занудищам и покорной (иногда), в общем, она… почти святая! — Галина правду говорила? — спросил Стас по дороге к выходу. — Этот пацан действительно талантлив? — Стасик, ты, случайно, не собираешься стать коллекционером? — Не язви. Я просто интересуюсь. — Купить хочешь, — уличила Майя. — Предупреждаю, если ты приобретешь его картину, я тебя закопаю. — Так талант же! Твоя Галка сказала, а она не ошибается. — В нашем доме нет места этому… этому «апофеозу смерти», — рассердилась Майя на упрямого мужа. — У меня мороз по коже от его работ. — Нарисовано классно… — Написано, милый. Картины пишут. Но содержание… Все такое страшное, везде смерть, смерть… или ее прообраз. И ты хочешь повесить этот «ужас на крыльях ночи» в доме? Чтоб мы свихнулись все хором? — Мы можем поставить в гардеробе. До лучших времен. Трухан Аркашка купит, а я нет? Надо же, как его разобрало! Но у Майи один ответ: — Нет! 3 Все же странно устроен человек: стоит немного пройти времени — и уже страшное послание, которое едва не довело до инфаркта, чудится чьей-то глупой шуткой. И постепенно ослаблялся ремень, сдавливающий грудь, и дышалось полегче, и думалось свободней, а то ведь в голове сидело «Я знаю про тебя все». Итак, за субботу и воскресенье эти слова слегка отдалились, расплылись, тем более папа Майи привез детей — двенадцатилетнего Никиту и десятилетнего Данилу, а они мгновенно превращают дом в поле битвы. Утром Станислав пообещал доставить не только мальчишек в школу, но и жену на работу, в ее машине застучал мотор. Всей семьей спустились вниз… — В нашем ящике корреспонденция, — заметил муж, доставая ключи. — Наверное, газеты, которые еще в пятницу должны были принести… Ну, вот! Я же говорил! Жалобу накатаю. Я им покажу задерживать почту… А это тебе. Странное письмо, — вертел он длинный конверт, — адреса нет, штампов нет, только твое имя. Держи. Опять шизанутый поклонник! Под кожей Майи забегали мурашки, она сразу поняла, что это за письмо. Собрав всю свою волю, чтобы не выдать волнения, Майя с видимым равнодушием забрала конверт и сунула в сумочку, удивив мужа. — Даже не прочтешь? — бросил он, идя к выходу.