Он, не обернувшись, нажал на клавишу, окно поднялось. И снова один мотор ровно и тихо урчал, а люди, как совершенно чужие, не издавали ни звука. Это злило Лялю. Злость неузнаваемо искажает лицо, даже такое красивое, взамен выступает маска хищной бабы, заурядной и меркантильной, коварной и мстительной. Вдобавок Лялю отличает несдержанность, но в тех случаях, когда она уверена, что подомнет под себя всех, не встретив серьезного противостояния. Нынче ситуация другая, Борис окружил себя непробиваемой стеной, стало быть, шкурку тигрицы следует сменить на кроличью. — Боря, ты долго будешь сердиться на меня? — спросила она смиренным тоном, который обоим парням показался лицемерным, так как смирение — нет, это не ее конек. — Все точки я расставил, — сухо отозвался Борис после короткой паузы, понимая, что выяснения отношений не избежать. — Что тебе не ясно? — А все не ясно, все! — вскипела она. Ну, вот, теперь это настоящая Ляля, вспыхивающая, как спичка, не упускающая случая самоутвердиться. — Я не понимаю, как можно разрушить семь лет. Вот так сразу! У нас, между прочим, сын. Ему нужен отец, он скучает и все время спрашивает, когда приедет папа. Твой сын ждет тебя. Борис саркастически расхохотался, вдруг оборвал смех и: — Ты классный манипулятор, Лялька. Даже фразы выстраиваешь так, чтобы вызвать у меня комплекс вины. Через сына воздействовать, надавить на больные точки — пуля в десятку, но… Говоришь, сын скучает? Почему же ты одна сидишь в Мишкиной машине, почему не взяла его с собой? — Если бы я взяла Болека, Мишка не пустил бы меня в машину! — огрызнулась бывшая, что и подтверждает: она далеко не кролик, ее смирения хватает на один воробьиный «чик-чирик». — Тебя не пустил бы, тебя?! — Борис, наконец, посмотрел назад, ухмыльнулся. — Если ты решишь попасть к самому президенту, никто тебя не остановит, ты же броневик, несмотря на стройность, а тут всего лишь наш Мишель. Он же для тебя так, мошка. Михаил хохотнул, мол, ничего себе — мошка аж два метра, но, взглянув мельком на мрачного друга, вздохнул: — Ребята, глядя на вас, жениться раздумаешь. — Ты хоть помолчи! — рявкнула Ляля в его сторону, она терпеть не могла проигрывать, а ведь терпела поражение, к тому же при свидетеле. И снова переключилась на мужа, не стесняясь его друга: — Боря, я хочу все вернуть, давай начнем сначала… — Опять: ты хочешь! Ты! А я, представь себе, не хочу. Твои капризы на первом месте, даже в мелочах никогда не уступишь, будь ты двести раз не права. И никогда не считаешься с теми, кто рядом, — ни со мной, ни с родителями, ни с сыном. У тебя есть ты, а все остальные бесплатное приложение, которым ты пользуешься, когда надо, но опять же — тебе. С меня твоей любви к тебе достаточно. Он повернулся лицом к лобовому стеклу, нахмурился, ему очередные выяснения отношений в тягость, тем более что поворачивать коней вспять не собирался. Выбор был сделан давно, последний шаг — перед отъездом, когда собрал Борис вещи и ушел к Мишке. — У нас семья, ребенок, — не унималась Ляля. — От ребенка я не отказываюсь, — подхватил Борис. — Я готов его взять к себе, тебе же Болек не нужен, но ты… — Не отдам тебе Болека! — выкрикнула Ляля, нервы сдали. — Кто бы сомневался! — хмыкнул Борис. — Короче, так: либо ты возвращаешься, мы устаканиваем наши отношения и воспитываем нашего Болека вместе, либо не увидишь сына! Никогда. Я не разрешу тебе с ним видеться, чтобы не травмировать ребенка. — Вот! — на абсолютно спокойной ноте сказал Борис, подняв вверх указательный палец. — В этом ты вся. Тебе сын нужен, чтобы шантажировать меня, не более. Не важно, что ему будет плохо, что Болек будет скучать, страдать. Но ты запретишь ему страдать! Ты всегда знаешь, как надо жить, любить, работать. Я разочаровался в тебе сразу после свадьбы, когда ты начала перевоспитывать меня под свой идеал. Да ведь предела совершенству нет, твоя паранойя всех подстраивать под себя грозила превратить мою жизнь в ад, я решил еще тогда уйти. Но! Ты забеременела. И я остался. Думал, ребенок заберет хотя бы половину твоей неуемной энергии, но ошибся. Тебя на всех хватает, портишь жизнь и даже не замечаешь. Из-за Болека я не бросал тебя, а ты наглела, стала показывать раздражение при посторонних, и это было последней каплей. Я предупреждал тебя, что если уйду, то навсегда? — Выходит, — процедила Ляля, — я чудовище, а ты у нас… — Я чудовище, я, — заверил Борис. — А ты конфета. Осталось последнее средство: Ляля зарыдала. Слезы не были театральщиной, скорее, они вызваны бессилием, отчаянием, невозможностью повернуть вспять время, хотя ничего не изменилось бы, прежде всего она осталась бы прежней. Но людям кажется, стоит вернуться назад и, зная будущее, легко миновать подводные камни, а не приходит в голову, что и в себе нужно что-то изменить. И только совсем немного в слезах заложена надежда на жалость: вдруг муж дрогнет и вернется. Прием тоже неэффективный, обычно слезы не действуют, мало того, сильно раздражают. — Перестань, — сказал безжалостный Борис, что и было подтверждением: ее слезы для него водичка. — На этот раз номер не прокатит. Все, Ляля, все. Я согласен на твои условия… почти на все. Квартиру хочешь забрать со всем скарбом, машину, на которой не умеешь ездить, — да ради бога, я согласен в шалаше пожить, пешком ходить, но без тебя. А встречи с сыном… извини, суд решит, видеться нам или нет. Можешь не переживать, частыми наши встречи не будут, я уезжаю. А когда Болек подрастет, сам сбежит от тебя ко мне, даю гарантию. — Уезжаешь? — вскинулась она. — Куда? — Не скажу. Не хочу случайно встретить тебя там. — Мишка, останови машину! — рассвирепела Ляля. Тот послушно съехал на обочину и затормозил, в душе радуясь, что сейчас оба избавятся от Ляльки, а он — так еще и от укоров совести. Да, она спрыгнула на тротуар и, прежде чем захлопнуть дверцу, рявкнула бывшему мужу: — Скотина! Катись хоть к черту! Ты еще плохо меня знаешь… — Поехали, Мишка, — бросил другу Борис. — Это уже город, она спокойно доберется сама. — До свидания, Ляля, — трогаясь с места, сказал Миша. — Да пошел ты!.. — огрызнулась она, хлопнув дверцей. — Я пошел, — и газанул прочь, а то вдруг Борькина жена передумает, через пару минут отер пот со лба. — Уф… Не женюсь, не-не. Чуть дверцу не оторвала! А машина новая, отец с матерью последние бабки за нее отдали. Эй, чего задумался? — Настроение испортила, — доставая телефон, проворчал Борис. — Она чего бесится? Что я ее бросил, а не она, понимаешь? — Еще бы не понимать. Лялькины перепады настроения до дурдома доведут, она же непредсказуемая. Только что мяукала, как кошечка, тут же огрызается, как зверюга. Ты сказал, уезжаешь… а куда? — Откуда прилетел — в Германию. Поехал проконсультировать и решил воспользоваться случаем, показал свои разработки. Ими заинтересовались и предложили поработать там. Я дал согласие только потому, что здесь внедрить их не светит, шеф так и сказал: не надо парить мне мозг, не до тебя. Ему не до новых идей! Старый осел. Если бы он был специалист, уловил бы будущую выгоду, мир-то вперед несется, а он так… руководитель, ни хрена не понимающий в том, чем руководит, потому отстает от передовых тенденций. Да, Мишка, не вздумай проболтаться Ляльке, что я еду работать в Германию. — Да ты что! Я могила! — заверил Михаил. — Ага, могила, — хохотнул Борис. — Общедоступная. — Борь, я не виноват, это она обвела меня… — А я про что! Она способна тебя на ленты порезать, а ты этого не заметишь. Прошу как друга… лучше не встречайся с ней, иначе она залезет ко мне в чемодан и контрабандой переберется в Германию, а мне наступит конец. — Сказал же… — Тише! — шикнул Борис. — Алло!.. Привет, я приехал… Михаил покосился на него и не мог сдержать улыбки, видя счастливую физиономию друга. * * * Пауза была долгой, но после нее Галина ничего нового не сказала, только то, что Майя без нее поняла: — М-да… Это нехорошее послание. Все это время, забравшись с ногами на диван, она держала лист и, кутаясь в теплый халат небесного цвета, смотрела на пять слов, которые были написаны и в первом письме. Галина снова задумалась, потирая длинным пальцем с аккуратным маникюром под нижней губой, а гостье не сиделось. Гостья двинулась бесцельно ходить по огромной гостиной, обставленной мебелью в стиле Людовика XV, Майя предпочитала минимализм и конструктивизм. Все эти шкафчики белого цвета с золотыми финтифлюшками и на витиеватых ножках, диванчики в цветочек, статуэтки рококо, по мнению Майи, бесполезная пыль столетий. Каждому веку соответствует свой стиль, отражающий время и нравы людей, он и должен главенствовать. Вот и чашка с кофе в руке Майи такая же витиеватая, как ножки шкафчиков, хотя чашки пусть будут, они тонкие и невесомые, приятные на ощупь. — Кто-то все знает, — сделала вывод Галина. — Никто, — живо отозвалась Майя, резко развернувшись к подруге, и потупилась. — Никто, кроме тебя… — Надеюсь, ты не думаешь, что я кому-то разболтала? Галина задала свой вопрос с интонацией, исключающей положительный ответ. Разумеется, у Майи и в мыслях не было заподозрить подругу в нечистоплотности, поэтому она ответила, глядя ей прямо в глаза: — Нет, конечно. Значит, еще кто-то узнал… других грехов за мной не водится… Как думаешь, зачем мне это присылают? Наконец Галина отложила письмо, кинув его на столик у дивана, взяла тонкую длинную сигарету и зажигалку. Когда она не разыгрывает светскую львицу, а становится собой, по ней легко прочесть, что она думает, правда, это происходит при условии, если Галина доверяет собеседнику. Майе она доверяла, но лучше бы оставалась непроницаемой, потому что сейчас выражение ее лица пугало. — Молчишь?.. — проговорила Майя уныло. — Что, все так плохо? — Хм, старомодный способ — конверт, письмо, — вымолвила Галина, отведя взгляд в сторону. — Только раньше вырезали буквы из газет и наклеивали на лист бумаги, сейчас это дело упростилось, отпечатывают на принтере, выбрав ударный шрифт. (Действительно, буквы крупные и выделены жирным шрифтом.) Зачем подбрасывают, а тебе именно подбрасывают эту гнусь, вопрос риторический. Пока тебя доводят до кондиции: чтобы ты переживала, всех боялась и подозревала, а в перспективе — выполнила условия, которые выставят, когда ты станешь комком оголенных нервов и будешь послушной телкой. — Условия? А какие? Хотя бы примерно? — Милая, ты как маленькая! Неужели думаешь, что подобное послание ты получила единственная? Шантаж известен, полагаю, с каменного века, с тех пор ничего не изменилось. Какие условия ставят в подобных случаях… Элементарно: деньги. — Деньги… — повторила Майя, вслушиваясь в слово, будто оно незнакомо ей. — Но у меня нет денег. — У мужа есть. Детка, тебя заставят украсть у него. Вся эта писанина имеет одну из двух целей: либо развести тебя на деньги, либо через тебя скрутить твоего мужа. Да, милая, да. И не смотри с таким ужасом, я просто проигрываю ситуацию, к которой ты должна быть готова психологически. Раздалась мелодия телефонного звонка. Майя вынула из кармана смартфон и, взглянув на дисплей, мгновенно переменилась, вся засветилась, как фонарь на столбе. — Да?.. — И голос переменился, она как будто забыла о грозящей беде. — Хорошо, я еду… Жди… Опустив руку, она кусала губы и улыбалась, счастье лилось из Майи рекой, а наблюдающая за ней Галина мрачно курила. Она прекрасно поняла, кто звонил и куда сейчас сломя голову помчится дуреха, а ведь не обсудили, как ей быть. — Извини, Галочка, мне надо… я… я побежала… — Стой! — властно приказала Галина, встав у нее на дороге. — Майка, у тебя серьезное положение, вот-вот к чертовой матери полетит твоя жизнь, и не только твоя. Что-то нужно решать, на двух стульях усидеть больше не получится — кому-то уже известны твои похождения. Лучше сейчас выбор сделай, чтоб не случилось большой беды. — Какой, какой выбор? — нетерпеливо простонала Майя. — У меня нет выбора, в том-то и дело… — Очнись! — рассердилась Галина, схватив ее за плечи. — У тебя крышу снесло? Расскажи все Стасу… — Нет! Майя убрала руки старшей подруги и обошла ее, двинув к выходу, заодно давая понять, что сейчас она не способна слышать. Галина сделала последнюю попытку задержать ее: