«Ты спас мне жизнь. Эти большие парни, они меня совсем замордовали. Иногда я думаю, что они действительно хотят меня убить…» — Твои руки, — указала Одра. Он посмотрел на них. Они покрылись мурашками. Не маленькими, а огромными белыми узлами, напоминающими яйца насекомых. Они оба смотрели на его руки, не произнося ни слова, будто любовались каким-то музейным экспонатом. Мурашки медленно растеклись. Возникшую паузу нарушила Одра. — И я знаю еще одно. Сегодня утром тебе позвонил кто-то из Штатов и сказал, что ты должен уехать. Он встал, коротко глянул на бутылки со спиртным, прошел на кухню, вернулся со стаканом апельсинового сока. — Ты знаешь, что у меня был брат, и знаешь, что он умер, но тебе не известно, что его убили. У Одры перехватило дыхание. — Убили! Ох, Билл, почему ты никогда не… — Говорил тебе? — Он рассмеялся, смех этот напоминал лай. — Не знаю. — Что случилось? — Тогда мы жили в Дерри. Город залило дождем, но худшее уже миновало. Джордж скучал. Я болел гриппом, лежал в постели. Он захотел, чтобы я сложил ему кораблик из газетного листа. Я это умел, годом раньше научился в дневном лагере. Он сказал, что пустит его по ливневым канавам Уитчем-стрит и Джонсон-стрит, так как по ним по-прежнему текла вода. Я сделал ему кораблик, и он поблагодарил меня, и пошел на улицу, и больше я не видел моего брата Джорджа живым. Если бы я не болел гриппом, то, возможно, сумел бы его спасти. Он помолчал, правой ладонью потер левую щеку. Словно проверяя, не выросла ли щетина. Его глаза, увеличенные линзами очков, казались задумчивыми, но он на нее не смотрел. — Произошло все на Уитчем-стрит, там, где она пересекается с Джексон. Тот, кто это сделал, оторвал ему левую руку с той же легкостью, с какой второклассник отрывает у мухи крылышко. Судебный патологоанатом сказал, что он умер от шока или от потери крови. По мне, так разницы никакой. — Господи, Билл! — Наверное, ты удивляешься, почему я тебе этого не говорил. По правде говоря, я тоже удивляюсь. Мы женаты одиннадцать лет, и до сегодняшнего дня ты не знала, как умер Джорджи. Я знаю все о твоей семье, даже о дядюшках и тетушках. Я знаю, что твой отец умер в своем гараже в Айова-Сити, потому что пьяным угодил под бензопилу, которую сам же и включил. Я знаю все это, потому что муж и жена, какими бы занятыми они ни были, через какое-то время узнают друг о друге практически все. И если им становится совсем уж скучно и они перестают слушать, все равно как-то узнают… может, и без слов. Или ты думаешь, я не прав? — Нет. — Она покачала головой. — Конечно, ты прав, Билл. — И мы всегда могли говорить друг с другом, так? Я хочу сказать, ни одному из нас разговор не наскучивал до такой степени, что мы предпочитали обходиться без слов. — Что ж, до сегодняшнего дня я тоже так думала. — Перестань, Одра. Ты знаешь все, что случилось со мной за последние одиннадцать лет моей жизни. Каждый договор, каждую идею, каждую простуду, каждого друга, каждого парня, который причинил мне зло или попытался это сделать. Ты знаешь, что я спал со Сьюзен Браун. Ты знаешь, что иногда я становлюсь слезливым, если выпью и слишком уж громко завожу пластинки. — Особенно «Грейтфул дэд», — уточнила она, и он рассмеялся. На этот раз Одра улыбнулась. — Ты знаешь и самое важное, то, к чему я стремлюсь, на что надеюсь. — Да. Думаю, что знаю. Но это… — Она замолчала, покачала головой, задумалась. — Этот телефонный звонок имеет непосредственное отношение к твоему брату, Билл? — Давай доберемся до сути моим путем. Не старайся загнать меня в эпицентр всего этого, потому что я не знаю, чем тогда все закончится. Оно такое огромное… и такое невероятно ужасное… что я стараюсь подбираться чуть ли не ползком. Видишь ли… мне в голову даже не приходила мысль о том, что я должен рассказать тебе о Джорджи. Она смотрела на него, хмурясь, потом покачала головой. — Я не понимаю. — Я пытаюсь сказать тебе, Одра, что… я не думал о Джорджи двадцать лет, а то и больше. — Но ты говорил мне, что у тебя был брат, которого звали… — Я повторил это как факт биографии. И все. Его имя было всего лишь словом. Оно не вызвало никакого отклика в моем сознании. — Но я думаю, оно, возможно, находит отклик в твоих снах, — произнесла Одра предельно спокойно. — Отсюда стоны? Плач? Она вновь кивнула. — Возможно, в этом ты права. Чего там, ты практически наверняка права. Но сны, которые не помнишь, — не в счет, так? — Ты действительно утверждаешь, что никогда о нем не думал? — Нет. Никогда. Она покачала головой, показывая, что не верит ему. — Даже о его ужасной смерти? — До сегодняшнего дня — никогда. Она посмотрела на него, снова покачала головой. — Ты спросила у меня перед свадьбой, есть ли у меня братья или сестры, и я ответил, что у меня был брат, но он умер. Ты знала, что мои родители тоже умерли, а у тебя так много родственников, что тебе хватало с ними забот. Но это еще не все. — В каком смысле? — В эту черную дыру памяти попал не только Джордж. Я двадцать лет не думал о Дерри. О людях, с которыми я дружил… Эдди Каспбрэк, Ричи Балабол, Стэн Урис, Бев Марш… — Он провел руками по волосам и рассмеялся дребезжащим смехом. — Все равно, как если у тебя такая сильная амнезия, что ты даже не подозреваешь о ней. И когда Майк Хэнлон позвонил… — Кто такой Майк Хэнлон? — Еще один мальчишка, с которым мы дружили… из тех, с кем я сдружился после смерти Джорджа. Разумеется, он уже не ребенок. Как и все мы. Это Майк позвонил по телефону, с той стороны Атлантики. «Алло… я попал в дом Денбро?» — спросил он, и когда я ответил, что да, последовал вопрос: «Билл? Это ты?» Я снова ответил «да» и услышал: «Это Майк Хэнлон». Для меня эти имя и фамилия ничего не значили, Одра. Он мог продавать энциклопедии или пластинки Берла Айвза. Тогда он добавил: «Из Дерри». И едва он произнес эти два слова, внутри у меня словно открылась дверь, из нее хлынул какой-то жуткий свет, и я вспомнил, кто он такой. Я вспомнил Джорджи. Я вспомнил всех остальных. Произошло все… Билл щелкнул пальцами. — Вот так. И я сразу понял, что он собирается попросить меня приехать. — Вернуться в Дерри. — Да. — Он снял очки, потер глаза, посмотрел на нее. Никогда в жизни она не видела более испуганного человека. — В Дерри. Потому что мы обещали, напомнил он, и мы обещали. Мы обещали. Все мы. Дети. Мы встали в речушке, которая бежит через Пустошь, встали в круг, взявшись за руки, и надрезали ладони осколком стекла, словно дети, которые играли в кровных братьев, только это была не игра. Он протянул к ней руки ладонями вверх, и по центру каждой она смогла разглядеть узкую лесенку, белые перекладины и стойки которой могли быть давними шрамами. Она держала его руку (обе руки) бессчетное количество раз, но никогда раньше не замечала эти шрамы на ладонях. Да, они едва просматривались, но она могла бы поклясться… И вечеринка! Та вечеринка! Не первая, где они познакомились, хотя эта вторая стала идеальным, как в книге, счастливым концом для первой, поскольку проводилась по поводу завершения съемок «Логова Черного демона». Получилась она шумной и пьяной, по всем параметрам соответствующей каньону Топанга.[64] Разве что с меньшим градусом озлобленности в сравнении с некоторыми лос-анджелесскими вечеринками, потому что съемки прошли лучше, чем кто-либо мог ожидать, и они все это знали. Для Одры Филлипс съемки эти прошли даже еще лучше, потому что она влюбилась в Уильяма Денбро. И как звали ту самозваную хиромантку? Одра не могла вспомнить имени, знала только, что девушка была одной из двух помощниц гримера. Она помнила, как в какой-то момент вечеринки девушка сдернула с себя блузку (открыв очень даже прозрачный бюстгальтер) и соорудила из нее некое подобие цыганской шали. Накурившись травки, выпив вина, остаток вечера она гадала всем по ладони… во всяком случае, пока не отключилась. Одра не могла вспомнить, какие предсказания выдавала девушка, хорошие или плохие, остроумные или глупые, — она в тот вечер тоже сильно набралась. Но прекрасно помнила, что в какой-то момент девушка схватила ее руку и руку Билла и объявила, что они очень и очень подходят друг другу. Идеальная пара. Одра помнила, что не без ревности наблюдала за лакированным ногтем девушки, исследующим линии на его ладони — и как глупо это выглядело в странной лос-анджелесской киношной субкультуре, где у мужчин вошло в привычку похлопывать женщин по заду точно так же, как в Нью-Йорке — целовать в щечку. Но в этом движении ногтя по линиям ладони было что-то интимное и томительное. И тогда никаких белых шрамов на ладони Билла она не заметила. А ведь наблюдала за процессом ревнивым взором любящей женщины, и не сомневалась в своей памяти. Точно знала — не было никаких шрамов. Теперь она так и сказала об этом Биллу. Он кивнул: — Ты права. Их не было. И хотя я не могу в этом поклясться, не думаю, что они были здесь вчера вечером, в «Плуге и бороне». Мы с Ральфом опять соревновались в армрестлинге на пиво, и я думаю, что заметил бы их. — Он улыбнулся. Сухо, невесело и испуганно. — Думаю, они появились, когда позвонил Майк Хэнлон. Вот что я думаю. — Билл, это же невозможно. — Но она потянулась за сигаретами. Билл смотрел на свои руки. — Это делал Стэн. Резал наши ладони осколком бутылки из-под кока-колы. Теперь я помню это совершенно отчетливо. — Он посмотрел на Одру, и в глазах за линзами очков читались боль и недоумение. — Я помню, как осколок стекла блестел на солнце. Прозрачного стекла, от новой бутылки. Прежде бутылки кока-колы делали из зеленого стекла, помнишь? — Она покачала головой, но он этого не увидел. Снова изучал свои ладони. — Я помню, как свои руки Стэн порезал последним, прикинувшись, что собирается располосовать вены, а не сделать маленькие надрезы на ладонях. Наверное, он блефовал, но я чуть не шагнул к нему — чтобы остановить. На секунду-другую мне показалось, что он и впрямь хочет вскрыть себе вены. — Билл, нет, — говорила она тихо. На этот раз, чтобы зажигалку в правой руке не мотало из стороны в сторону, она сжала запястье левой, как делает полицейский при стрельбе. — Шрамы не могут возвращаться. Или они есть, или их нет. — Ты видела их раньше, да? Это ты мне говоришь? — Они едва заметные, — ответила Одра, более резко, чем собиралась. — У нас у всех текла кровь, — продолжил вспоминать Билл. — Мы стояли недалеко от того места, где Эдди Каспбрэк, Бен Хэнском и я построили тогда плотину… — Ты не про архитектора? — Есть такой архитектор? — Господи, Билл, он построил новый коммуникационный центр Би-би-си! Здесь до сих пор спорят, что это, голубая мечта или жертва аборта! — Что ж, я не знаю, о том ли человеке речь. Маловероятно, но возможно. Бен, которого я знал, любил что-нибудь строить. Мы стояли, и я держал левую руку Бев Марш в правой руке и правую руку Ричи Тозиера — в левой. Мы стояли в воде, словно баптисты юга после молитвенного собрания в шатре, и я помню, что видел на горизонте Водонапорную башню Дерри. Белую-белую, какими, по нашему представлению, должны быть одежды архангелов, и мы пообещали, мы поклялись, если все не закончилось, если все случится снова… мы вернемся. И сделаем все еще раз. Остановим это. Навсегда.