Я медленно повернул голову, сузил глаза, словно приготовился смотреть прямо на солнце. А там была она. Не семнадцатилетняя девушка. Нет. В ней была вся женщина, вся грация и утонченная женская сила. Платье, подчеркивающее изящные изгибы ее стройного тела, должно было выглядеть нелепо. Нижняя половина платья парила вокруг нее, белые перья двигались, как будто она скользила по лестнице, а не ступала. Лиф был выполнен из сетки телесного цвета и тщательно подобранных бриллиантов и серебряных кружев, которые заставляли ее сиять в свете горящей над входом старинной люстры. Свет падал на волосы Бьянки, превращая их в золотистые локоны, рассыпавшиеся по спине и плечам и застегнутые бриллиантовой заколкой у нее над левым ухом. Но меня покорили именно ее глаза, подведенные темно-коричневым, из-за чего синева ее радужек казалась перенасыщенной, слишком синей, чтобы существовать в природе. Их взгляд устремился ко мне через весь зал с одним простым вопросом, который сам собой врезался в мою гребаную грудь. «Что ты обо мне думаешь?» Я думал, что она изысканна. Самое прекрасное создание, что есть на земле. Ангел, спускающийся по изогнутой лестнице в ад, в объятия мужчины, который, по ее мнению, был чудовищем. Возможно, это должно было бы вызвать у меня стыд, но я чувствовал, как в моем животе разгоралось желание. Я жаждал этого контраста, хотел взять этот красивый накрашенный рот и размазать по ее щекам помаду головкой своего члена, вгонять его ей в горло и смотреть, как с ее ресниц стекает тушь. Я хотел пометить ее всю, как свою, запачкать ее чернотой своей души и посмотреть, как далек смогу затащить ее в ад вместе с собой. Я пошел вперед, не замечая, что делаю, мои ноги сами собой быстро преодолели разделяющую нас лестницу. У меня в голове не было ни малейшего представления о том, что я буду делать, когда доберусь до Бьянки, но внезапно оказавшись лицом к лицу с ее совершенством, мое тело, казалось, нашло ответ. Я обхватил своей татуированной рукой ее шею, там, где должны были быть бриллианты, моя роза — ее единственное украшение, а затем впился в нее своим ртом, раздвигая ее губы, словно меч, пронзающий плоть. Под моей ладонью Бьянка задрожала. Я вгрызался в нее, зверь во мне был голоден и жадно впивался в каждый дюйм ее рта, в пространство за ее зубами, в заднюю часть ее языка. Бьянка вцепилась в мои локти, пока я удерживал ее и брал все, что мне заблагорассудится. Когда я наконец отстранился, Бьянка тяжело дышала, ее помада стерлась, обнажив припухшие губы, покрасневшие из-за щетины, которую я не соизволил сбрить. Низкий рык удовлетворения вырвался из моей груди прежде, чем я смог его остановить. А Бьянка… Она уловила этот звук и улыбнулась мне крошечной, трепетной улыбкой в награду за мое собственничество. — Тебе нравится, — догадалась она, снова став нахальной, и засмеялась, сверкая глазами. Я не ответил ей, потому что слова только выдали бы меня. Вместо этого я схватил ее за руку и бесцеремонно потащил вниз по лестнице. Бьянка усмехнулась у меня за спиной, как будто моя грубость была в чем-то очаровательна. Я стиснул зубы. Уолкотт, Эзра, Хенрик и Брэндо стояли вместе у подножия лестницы, одинаково ухмыляясь. — Ты никогда не целовал так маму, — заметил Брэндо со всей искренней неловкостью ребенка. Я отбросил руку Бьянки, как раскаленный уголь, и метнул на Брэндо испепеляющий взгляд, но он уже переключил свое внимание на сестру, бормоча о том, что она похожа на Чудо-женщину, на принцессу амазонок. — Вот, — тихо сказал Уолкотт, оттаскивая меня на несколько шагов, чтобы вложить что-то в мою руку. Это была плоская бархатная коробочка такого же темно-сапфирового цвета, как глаза Бьянки. — Нет, — тут же сказал я, отталкивая его. — Ни в коем случае. — Сегодня она представляет тебя. МакТирнана, а не Морелли или Константинов. Бьянка должна выглядеть как красавица этого чертова бала, Ти, а не как нищенка. Дай ей это, — тихо, но настойчиво возразил Уолкотт, чтобы слова не долетели до ушей Бьянки. Обычно он был самым добродушным из «Джентльменов», но сегодня Уолкотт казался упрямым, его челюсть напряглась, когда он произносил эти высеченные из камня слова. Блять. — Что это? — пробормотал я. — Бриллиантовый медальон Зельды МакТирнан, — сказал он, но я уже знал, что это. Бьянке в этом платье ничего бы не подошло лучше него. Бьянке в моих объятьях. За испорченный медальон, который я украл у нее, когда она только приехала. Я нахмурился, повернулся и пошел к ней, оттащив ее от восхищенных головорезов, чтобы потянуть к двери. — Ее пальто! — окрикнул меня Уолкотт, когда я открыл дверь, и прохладный ветер овеял наши ноги, вздернув перья на плате Бьянки, словно она собиралась взлететь. Я проигнорировал его, потянул ее к двери, по-волчьи улыбнувшись оставшимся в доме мужчинам и захлопнув дверь. Львиная голова зашипела на меня, как взволнованное животное. — Сегодня ты кажешься… более злым, чем обычно, — отважилась сказать Бьянка, скорее с любопытством, чем со страхом, глупая девчонка. Я хмыкнул, снова взял ее за руку и повел вниз по лестнице к своему «Астон Мартин», темная отделка которого поблескивала в свете садовых фонарей. Машина больше походила на переплывающую Стикс мрачную лодку Харона, чем на что-то достойное сказки, которой Уолкотт и Бьянка, похоже, считали эту ночь. — Садись, — приказал я, оставив девушку у двери пассажирского сиденья и не открыв ее. Бьянка поколебалась, затем открыла дверь и осторожно села, разложив свои перья так, чтобы они рассыпались по небольшому пространству между нами. Ее запах был таким же навязчивым, чем-то сладким, что напомнило мне вкус ее губ после того, как она съела эти ужасные «Лаки Чармс». Она не пыталась продолжить разговор, пока я заводил машину и выезжал с подъездной дорожки, выплевывая из-под колес гравий. Вместо этого Бьянка возилась с музыкальной системой, пока не подключила к ней свой телефон, и машину не заполнила громкая музыка с резонирующим басом, похожим на биение сердца. Я со всей силы сжал руль, мои ладони стали мокрыми от пота. Бьянка заполнила собой всё. Мои мысли, мой нос, пространство рядом со мной, как ангел, посланный на землю, чтобы меня искушать. Мне хотелось разорвать в клочья ее платье и трахнуть среди этих перьев. Мой взгляд все время скользил по ней, по изгибу ее профиля в кружащемся свете фонарей Бишопс-Лэндинга, по изящной линии ее горла, на котором я заметил едва видимый засос, оставленный мною на пляже и теперь скрытый под слоями макияжа. Что-то животное во мне взревело от первобытного удовлетворения. Я представлял, как трахаю ее перед балом, чтобы, когда представлю ее обществу как свою, из нее вытекала моя сперма. Нет, нет. Не как мою. Как выродка Лейна. Ошибку Лейна и позор Кэролайн. Бьянка пошевелилась, переплетя руки. Я мельком увидел татуировку, наконец-то зажившую на внутренней стороне ее запястья. Я схватил ее пальцы одной рукой и перевернул ладонь, чтобы лучше разглядеть татуировку. Она не сопротивлялась. Это был летящий голубь, стилизованный под знаменитую белую птицу Пикассо, символизирующую мир. Когда я посмотрел ей в глаза, они были темными, в них отражались улицы, по которым мы проносились, направляясь в Нью-Йорк. — Мой отец, — тихо объяснила Бьянка. — Он называл меня своей голубкой. Конечно, так оно и было. В таком контексте «Ребенок с голубем» приобретал еще больший смысл. — Ты говоришь о нем так, будто он был добр к тебе, — жестко сказал я, слишком быстро свернув за угол, от чего ее откинуло к двери. — И все же он оставил тебя и твою семью ни с чем. Бьянка долго молчала, между нами пульсировали только музыка и взаимное напряжение. — У него были свои причины. — И откуда ты это знаешь? — спросил я, внезапно разозлившись на ее веру, на ее непоколебимую веру в отца, когда он в конечном счете подвел ее, как и все родители. Бьянка пожала обнаженным плечом, длинные рукава ее платья сверкнули серебром. — Отец был озабочен тем, чтобы обеспечить нам безопасность. Возможно, мы и были бедны, но в конце концов оказались в безопасности. — В безопасности от кого? — не унимался я, выпытывая ее секреты, как лом, вклинивающийся в стенку сейфа. Я покончил с сантименами и хотел, чтобы ее тайны рассыпались по моим коленям, как бриллианты. Бьянка прикусила губу, все еще покрасневшую от моего предыдущего поцелуя. Я надеялся, что у нее болит губа, что она ранена моим поцелуем. — Он был… могущественным человеком. Когда я была маленькой, когда мы жили на севере штата Нью-Йорк, один из его деловых конкурентов нашел нас. Нашел меня. Он загнал меня в угол в школе, сказал, что меня хочет видеть отец, но я никогда раньше его не встречала, и у него был такой взгляд, — Бьянка сделала паузу, подыскивая слово, как будто оно было написано у нее на ладони. — Жутко отчаянный. Когда я не пошла добровольно, он заставил меня сесть в машину и отвез в какой-то дом в другом городе. Я помню, как он разговаривал по телефону, говорил кому-то, что я у него. Я понял, что задержал дыхание, так как во мне, как зажженный фитиль, пронеслась слепая ярость.