Правда, сказал тихо: – Отчет потом сбросишь. И был услышан. Глава 15 Тойтека мыли. Долго мыли, хотя он-то был чище многих благодаря моховой оболочке. А вот от Кахрая разило болотом, и запах этот после ванны лишь усилился, сделался резким. Кахрай сам себя обнюхивал и морщился. Если бы Тойтек мог говорить, он бы объяснил, что вирганкские водяные лилии славятся своим соком, прозрачным, не оставляющим следов, но на редкость пахучим. Их ради сока и выращивают. А сбор ведут в костюмах повышенного уровня защиты, потому как и капли хватает, чтобы неприятный запах надолго впитался в кожу. Правда, стоило цветку распуститься, и запах исчезал, но Кахрай явно неплохо потоптался по вегетирующим побегам. Так что пахнуть ему еще долго. Но Тойтека не спрашивали, и вообще… – Повезло, – Кахрай разминал затекшие мышцы, и теперь его руки не причиняли боли. Почти не причиняли. – Пройди мы чуть дальше или остановись чуть раньше, упали бы не в болото. Дальше идут скалы, а с высоты пяти метров падать на камни – то еще удовольствие. – Пальцы Кахрая уперлись куда-то в основание шеи, и Тойтеку показалось, что еще немного, и шея его просто хрустнет. Но нет. Удержалась. – А чуть ближе – почва, что помягче, но все равно… вот не понимаю одного. Зачем оно надо было? – Он переместился ниже по позвоночнику, задержавшись на пояснице, которую Тойтек теперь чувствовал, что его вовсе не радовало. – Она должна была понимать, что кресло защищено. И как раз ты бы вполне спокойно пережил падение. Разве что надеялась внизу добраться? А я тогда? Кахрай замер, но ненадолго. Перехватив руку Тойтека, он резко поднял ее вверх и крутанул. – Не шипи. Мышцы оживают, что хорошо. Я обещал, что ты на ноги встанешь, – это было произнесено с той мрачной обреченностью, которая заставила Тойтека поежиться. Мысленно. – А если я ошибся и она ни при чем? Тогда… все равно ерунда. Видел, как плавает? И главное, никакой паники, никакой истерики. Даже потом. Есть люди, которые в острые моменты сохраняют спокойствие. Особенность нервной системы. Так мне объясняли, но их потом накрывает. А эта… Вторая рука натянулась до предела. – Ненормальная реакция. – Зсн…ла? – Знала? Думаешь, подстроила все? И разговор этот… она зависла над болотом. Ждала? Чтоб мягче падать? – оставив руки в покое, Кахрай принялся выкручивать ноги. – Зачем? Войти в доверие? Это самый простой способ сблизиться. Вечером придет сказать спасибо… там, глядишь, и не только сказать. Он вдруг замолчал, а движения сделались мягче. И Тойтеку это совершенно не понравилось. Почудилась этакая позорная двусмысленность. Совершенно недопустимая двусмысленность. Он даже закряхтел, попытался шевельнуться, и, что удивительно, даже получилось, но был остановлен могучей ладонью, которая крепко и ласково придавила его к массажному столу. – Лежи… живчик, – проворчал Кахрай. – Никуда я от тебя не денусь. И рыжая эта… тоже не денется. Почему-то последнее обстоятельство Тойтека совершенно не обрадовало. – Как прибудем… – Пальцы пробежались по позвоночнику, надавливая на одному Кахраю известные точки. Причем так надавливая, что еще немного, и этот позвоночник хрустнул бы. Но Тойтек терпел. – Как прибудем, загляну к ней. В гости, так сказать… посмотрим, чем она дышит. – Думшь? Тойтек впервые смог почти произнести слово. Целое, мать его, слово. А раньше-то речи читал. Как тот доклад о вирус-специфических белках, что образуются на поверхности мышечных волокон при ангденской лихорадке. Полтора часа, между прочим, вместе с вопросами если. И бурные аплодисменты. Собственная рука вяло хлопнула по поверхности стола. И Тойтек дал себе слово, что больше никогда… если поправится, конечно, ибо в ином случае клятва напрочь была лишена смысла. Так вот, он больше никогда и ни за что не свяжется с женщиной, сколь бы хороша она ни была. Особенно если будет хороша. Или плоха. И вообще… в древности, матушка говорила, великие мыслители блюли целибат и оттого только величия прибавляли. Вот и Тойтек прибавит. Величие, оно никогда лишним не было. – Думаю, сидеть не станет. Во-первых, это подозрительно, а она должна понимать, что интерес определенный вызвала, а с ним и внимание. Во-вторых, мы вместе спустимся на поверхность. – И? Его опять перевернули, на сей раз на бок, свернув в какое-то на диво неудобное положение. Тойтек даже почувствовал, как стремительно затекают в этом положении ноги. – И потом тебе станет дурно. Климат не подойдет. Или еще чего. Вот мы и вынуждены будем вернуться. Извинимся даже. – А…с…ли… – За нами? Нет, чтоб молодая да красивая, никогда-то за пределы мира не вылетавшая, по доброй воле покинула чудесный Каярский базар? – Кахрай поднял Тойтека и усадил. Отпустил руки. – Мы не настолько жестоки… Тело вяло трепыхнулось в попытке восстановить утраченные рефлексы, но не сумело и, перекосившись, медленно, печально поехало влево. Впрочем, упасть Тойтеку не позволили. – Надо же, – задумчиво произнес Кахрай. – А мне показалось, тебе получше. – Не… пкз… сь… Ему и вправду было лучше. На смену пустоте, в которой висел его разум, – именно так Тойтек ощущал себя еще неделю назад – появилась протяжная ноющая боль. И боль эта изрядно докучала. Он вдруг начал чувствовать и закаменевшие мышцы голени, особенно левой, и зуд между лопатками, и жжение на коже, там, где прикосновения Кахрая были на диво неаккуратны. – Тогда хорошо. Наверное. – А теперь отдыхай, – Тойтека перенесли в кровать и заботливо укрыли одеялом. – Умаялся… умник. Почему-то обидеться на умника не получилось. И ладно. Струну лайнер покинул глубокой ночью. Лотта открыла глаза – ощущение, несмотря на поле, было не из приятных, а стало быть, сходили, не до конца загасив основные. Или защитное поле приглушили. Или и то и другое разом. Решили, что раз пассажиры спят, можно слегка сэкономить на маневрах и топливе? Лотта поморщилась. Она даже знала, у кого закажет аудит… и проворчав: – Я вам наэкономлю… – перевернулась на другой бок. Стоило закрыть глаза, и Лотта провалилась в сон. Причем сон весьма странный. В нем меднокожий дикарь с до боли знакомой физией, потрясал грудью, утверждая, что более могучей Лотте не найти, и предлагал потрогать зерцало его мужественности. Лотта отказывалась, утверждая, что еще не готова. Еще не все книжки прочитаны. И вообще, ей, чтобы зерцало чужое потрогать, с мыслями собраться надо. В общем… странный сон. А главное, так и не понять, согласилась она в итоге или нет? Но проснулась Лотта с больной головой. И даже не хотела выходить к завтраку, но взгляд упал на лилию, что весьма неплохо чувствовала себя в вазе, и Лотта передумала. Заодно вновь же пометку сделала, ибо ваза была мало того что пластиковой, так еще и отвратительного качества. С одной стороны она треснула, с другой поблекла. Не ваза эпохи Вторых звездных открытий, а сущее недоразумение. Но лилии понравилось. За ночь цветок разросся, раздался, и светлые лепестки поплотнели, да и оттенок появился донельзя милый, бледно-розовый. Словно лилия заглянула в Лоттины сны и донельзя смутилась.