– Как ты похожа на нее. Просто одно лицо, – повторял он все время. После сеанса Сева предложил зайти на Центральный рынок, он располагался в двух шагах от кинотеатра. Женя в огромном пятиэтажном крытом здании Централки оказывалась нечасто, ей было любопытно. Она вдруг словно попала на юг посреди заснеженной зимней Москвы. Запахи специй и фруктов из Средней Азии и Закавказья перенесли ее в лето. Сева купил немного фруктов, и, устроившись на подоконнике у большого окна, они ели понемногу из всех кульков. – Это невероятно, как ты похожа на Катрин Денев. Как будто вы – сестры-близнецы, – повторял Сева. – У нее глаза, правда, карие, а не голубые, как у меня, зато побольше. У меня маленькие глаза. – У тебя маленькие глаза? У тебя такие глаза, каких я в жизни не видел. Они так сияют, Женька! Тебе говорили, что у тебя самые сияющие прекрасные глаза в мире? Как будто все, что есть прекрасного и доброго в жизни, отражается в них. Почему ты качаешь головой? – У меня в ушах все еще звучит музыка Леграна. – И Женя напела мелодию из фильма. – Я не верю, честное слово, я не могу до сих пор поверить, что это со мной происходит, – воскликнул Сева. – Как такое сокровище, такое чудо, как ты, могла выбрать меня? Почему, чем я заслужил? Женя не успела ничего ответить, как вдруг он поднялся и исчез из вида. Вернулся минут через десять с несколькими кустиками вербы в руках. – Других цветов нет, я обошел весь рынок. – Он протянул букетик Жене. Они вышли на Цветной бульвар. – Кстати, здесь рядом загс. Пойдем посмотрим? – предложил Сева. Женя пожала плечами – почему не посмотреть? Загс оказался обыкновенным, серым, ничем не примечательным совучреждением. В будний день, в рабочие часы в коридорах было тихо и пусто. – Ты в первый раз мне так и не ответила. Ты уже решила, ты меня любишь? – Я знаю, что вопросом на вопрос не отвечают, мы не в Одессе. Но все же: а ты меня? – Это даже не надо спрашивать, – ответил Сева. – Это глупый вопрос. Я тебя люблю больше жизни. Они подали заявление. По закону между подачей заявления и свадьбой должно было пройти не меньше месяца, «чтобы молодые проверили свои чувства», так что их записали на третье февраля. Потом пошли знакомиться с матерью Севы, к нему домой. Сева по дороге немного отстал от Жени и шел позади. Она оглянулась на него, и он в два шага поравнялся с ней. – Ты даже не представляешь себе, какая ты красивая. У меня аж дух захватывает. Мы пока шли, я на всех баб смотрел – такой красивой, как ты, нет. – Я и не знала, что участвую в конкурсе красоты, – Женя засмеялась. С улицы Горького они свернули в Большой Гнездниковский переулок. Перед входом в подъезд, уже взявшись за ручку массивной дубовой двери, Сева остановился. – Я тебя только должен предупредить, что мама меня очень любит. – Нас всех мамы любят, что в этом такого необычного? – Все любят, но не так. Я знаю, потому что мои друзья обращают на это внимание. И говорят мне. Да я и сам понимаю, ведь я бываю у других дома, вижу, как они общаются с родителями. В общем, ты это учти. Женя и Сева вышли из лифта и оказались в бесконечно длинном коридоре с дверями квартир по обе стороны. Пройдя по нему несколько метров, они свернули в другой коридор, покороче, с большим окном в торце. Их шаги гулко отдавались в тишине. Софья Исааковна – Софа, тут же про себя окрестила ее Женя – оказалась высокой женщиной лет пятидесяти пяти, с большими, почти черными глазами, черными волосами, в которых слегка пробивалась седина, и очень бледной матовой кожей. После первых неловких представлений в тесной прихожей, в которой к тому же стояли плита и маленький холодильник, прошли в большую светлую комнату с окном в полстены. – Мама, тебе нравится эта девушка? – спросил Сева. – Голубые глаза, блондинка, очень красивая девушка, – ответила Софа и улыбнулась Жене фальшивой улыбкой. Взгляд ее по-прежнему оставался настороженным. – Я рад, что она тебе нравится, потому что мы женимся, – как в воду с разбега, брякнул Сева. Софа охнула и села на диван. Сева, чтобы у матери не осталось сомнений, достал из кармана пиджака и дал ей бумажку, которую им выдали в загсе. Женя протянула Софе вербу. 4 Совмещать учебу и работу становилось все тяжелее, но Женя не хотела уходить из Института педиатрии, бросать Антошку и детишек, к которым она так привязалась. Когда же детей отправили назад по своим детским домам, Женя подала заявление об уходе. Сестра Таня в январе вышла на работу после декретного отпуска, и семья постановила, что Женя будет помогать бабушке сидеть с маленькой племянницей. Выйдя замуж, Таня уехала из Филей жить к бабушке в ее квартиру на Дмитровке. Женя теперь ездила туда как на работу, с девяти утра до пяти, когда ей надо было уходить в университет. Племянница, маленькая Юля, почти никогда не плакала, много спала, хорошо ела и любила смеяться. Смеялась она громким утробным мужским смехом, что удивительно не вязалось с ее очаровательными кудряшками, пухлыми губками бантиком и ямочками на щеках. Женя не могла удержаться и смешила ее до икоты, так что Юля потом долго не могла остановиться. Но как бы Женя ни любила бабушку и Юльку, она скучала, томилась и хотела быть с Севой. Как-то раз она позвонила ему – он захворал и не пошел на занятия, – и Сева сказал, что Софы нет дома. Недолго думая Женя пулей собралась, взяла коляску и, сказав бабушке, что идет погулять с Юлей, пешком отправилась в Большой Гнездниковский. Сева очень обрадовался ее приходу, полюбовался на Юлю, даже покачал ее на руках, и принялся жарить котлеты, чтобы покормить проголодавшуюся от пробежки Женю. Пока он готовил, она осматривала квартиру. Большая сорокаметровая комната с высоченными потолками, у одной из стен стоит диван, на котором спит Сева, через всю комнату в небольшом алькове – кровать матери, отгороженная ширмой. Книжные шкафы, буфет с посудой, пианино и круглый стол посреди комнаты – вот и вся обстановка. – Слушай, Сева, я в прошлый раз не обратила внимания – у вас что, телевизора нет? – А зачем он нужен? Что там смотреть, советские новости? Или «Голубой огонек» с куплетами «как хорошо в стране Советской жить»? Юля, сморенная прогулкой и новыми впечатлениями, задремала в коляске. Женя и Сева посмотрели на спящую девочку и решили, что бог с ними, с котлетами. Котлеты могут подождать. Вывезли коляску в прихожую, закрыли дверь и занялись любовью. Юля заболела, и родственники обвинили в этом Женю, которая ушла гулять с ребенком на несколько часов в жуткий мороз. Сестра взяла больничный и временно освободила Женю от обязанностей няньки. На следующий день, когда все домашние ушли на работу, Сева тайком, чтобы не увидела соседка по квартире Ксения Ивановна, пробрался к Жене. Ксения Ивановна, смутно знавшая, что у Жени появился новый ухажер, все же заподозрила неладное. Она немного подежурила у двери, ничего подозрительного не услышала, и уже двинулась было уходить, но тут из Жениной комнаты опять раздались непонятные звуки. Она постучала и вошла в комнату. – Женечка, ты бидон мой синий, случайно, не видела? – Нет, не видела. Я вот сижу, готовлюсь к экзаменам. – Женя в халатике сидела за столом над открытой книгой. Ксения Ивановна пробормотала что-то неразборчиво и вышла. Сева, голый, вылез из шкафа, куда он спрятался, услышав шаркающие шаги соседки. – Ладно еще прятаться в шкаф от разъяренного мужа – это по-мужски. Но от старушки-соседки? – Эта старушка самому Зорге фору даст. У нее глаз-алмаз. – Я все-таки не понимаю, почему мы должны прятаться? Мы разве делаем что-то плохое, противоречащее законам природы и общества? – Я не хочу, чтобы папа узнал об этом от соседки, – объяснила Женя. – Я должна ему сама рассказать. – Ну, так вперед. Со мной что-то не так, я чем-то плох? Не подхожу ему в качестве зятя? Я вроде не косой, не кривой, а наоборот, хорош собой, молод, учусь в университете. Почему меня надо скрывать? – Пожалуйста, не дави на меня, – взмолилась Женя. – Я знаю, как это надо сделать, и просто жду правильного момента. – Да почему нужен какой-то особый момент для этого? «Вот это Сева Бялый, я его люблю, он любит меня, и мы хотим пожениться». Ура, все счастливы. И вообще, твои родители должны быть рады, что ты нашла себе еврейского юношу из хорошей семьи. – Да, но, по-моему, твое еврейство – как раз одна из причин того, что они не очень рады. – Почему это? Сева, по-прежнему голый, расхаживал по комнате и курил. – Не знаю. Папа ненавидит все, что связано с местечковостью. Он считает, что евреи должны ассимилироваться среди других народов, а не стараться сбиться в кучку и держаться за свои предрассудки, искусственно созданные годами гонений. Он поэтому и Израиль не любит. Говорит, Израиль – это просто большое местечко. – А что такого плохого в местечке? – удивился Сева. – И вообще, ты знаешь, что в местечках была поголовная стопроцентная грамотность? В отличие, скажем, от русской деревни, где кроме старосты никто читать не умел. Еврейские мальчики и девочки обязательно учились читать и писать, ходили в хедер. Антисемиты сделали из штетла синоним всего отсталого и косного. Так, значит, твой отец относится к тем евреям, которые ненавидят самих себя? Не ожидал. – Во-первых, не говори о моем отце в подобном тоне. Папа ни к кому не относится. Он родился в местечке и знает о нем не понаслышке. А во-вторых, если бы ты надел штаны, мне бы легче было воспринимать лекции о еврейском прошлом. – А что, разве я не красив? Я, между прочим, сложен как греческий бог. Посмотри на торс, на прямую мышцу живота. А яйца? Такие яйца надо после смерти отделить от тела и сохранить для человечества. Вот только не знаю, в чем хранить, в формалине или в стопроцентном спирте? Жень, ты как считаешь, формалин или спирт? 5 В назначенный день они не поженились. Мама, которая одна только знала, что они подавали заявление в загс, легла в больницу на обследование. Вечером Елизавета Львовна позвонила Жене. – Вы расписались? Ведь сегодня третье февраля? – спросила она, хотя до этого целый месяц старательно обходила эту тему стороной. – Ты в больнице, папе ничего не сказали – как здесь жениться? Отношения у Жени с отцом испортились. Она чувствовала, что он первый раз в жизни недоволен ею. Семен Григорьевич сердился, что она бросила работу, якобы ради учебы, а теперь и не работает, «болтается без дела», как он говорил, и учится тоже не блестяще. Да, пятерками Женя похвастать не могла. Она стала поздно возвращаться домой, от нее пахло сигаретами, она часами говорила по телефону, замолкая каждый раз, когда отец приближался. Но главное, она перестала приходить к нему и делиться своими радостями и проблемами, поверять ему свои секреты, как делала всю жизнь. Он чувствовал, что его Женечка уходит от него. Когда Женя наконец все ему рассказала, Семен Григорьевич вспылил и смахнул пару тарелок со стола. – Этот человек тебе не подходит. Он ведет себя как вор. Он тебе всю жизнь поломает. Ты разве не видишь, что это волк в овечьей шкуре? Женя собирала осколки с пола и не отвечала ему. Отец вышел из комнаты, шибанув дверью так, что штукатурка посыпалась. В середине февраля, оказавшись опять в районе Центрального рынка, Женя с Севой решили зайти в загс, сказать, что они хотели бы перенести свадьбу на другое число. Авоську с мандаринами, купленными на рынке, оставили в предбаннике. – На какое число вы хотите назначить бракосочетание? – спросила их служащая загса.