– Вот как? – Джен отвечает прямым суровым взглядом, и на ее лице ясно проступает стальная жестокость. – Какое нам до этого дело? Группа пострадает из-за их размолвок. И это еще фигня в плане последствий. – А что еще не так? – Социальный рейтинг повышается за занятие сексом, – говорит Энджи застенчиво-нейтральным голосом. – Ты еще не поняла? – За секс, говоришь. – Я, наверное, кажусь возмущенной или шокированной, или что-то в этом роде, поскольку сталь исчезла из мины Джен, уступив место тупой веселости. – Только с твоим мужем, дорогая. – Она отпивает кофе и оценивающе смотрит на меня. – Мы заметили еще кое-что. Я не хочу вас с Сэмом торопить, но… – Кого я трахаю – не твое дело, – прямо говорю я. Мне приносят кофе, но сейчас я не чувствую жажды. Мой рот такой сухой и едкий на вкус, будто я только что прожевала полкило сырых кофейных зерен. – Я подобающе оденусь на церковное собрание и скажу всем присутствующим, что клянусь исполнять правила и следовать обычаю. Но… – Я стучу ладонью по столу перед кофейной чашкой Джен – в опасной близости. – Никто и никогда не станет указывать мне, чем я должна заниматься за опущенными шторками. Идет? Я постараюсь не стоить вам слишком больших штрафов, ребятушки, но и только. Повисает ледяная пауза. Я делаю неосмотрительно большой глоток горячего кофе и обжигаю нёбо. – Ну, я понятно выразилась? – уточняю на всякий случай. – Кристально ясно, дорогая. – Глаза Джен блестят неподдельной злобой. Я заставляю себя ответить ей улыбкой: – А теперь, может, найдем, о чем цивилизованно поговорить, пока будем пить кофе и есть пироженки? – Хорошая идея, – блеет Энджи. Она выглядит слегка потрясенной. – После обеда как насчет того, чтобы купить тебе что-нибудь подходящее для похода в церковь? На всякий случай. Между тем я хотела узнать, пользовались ли вы с Сэмом своей стиральной машиной? У нее есть некоторые интересные особенности… – И вот она уже как ни в чем не бывало обсуждает методы подсчета очков в женском мире, генерируемых теорией игр и контролируемых нелепой групповой порукой. Когда ланч подходит к концу, мне кажется, я раскусила обеих. Энджи хочет добра, но слишком расчетливо переживает за собственное благо. Боится выйти за рамки, не хочет рисковать рейтингом и беспокоится о том, что о ней подумают люди. Такие черты делают ее легкой мишенью для Джен, которая внешне яркая и агрессивно экстравертная, но внутри скрывает дикую потребность в одобрении, заставляющую ее запугивать людей, покуда те не подстроятся под нее. Джен – такая же безжалостная, как и все, с кем я встречалась после операции на памяти, – таких хирурги-храмовники открыто используют в своих целях. Что еще тревожнее – бледные призраки воспоминаний указывают на то, что я знала подобных людей раньше, но подробностей не дают. Кто они были, что значили для меня – все кануло в бездну амнезии. Эти цыпы, по молчаливому обоюдному согласию, назначают себя моими личными помощницами в походе по магазинам на послеобеденное время. Они не грубы, но очень уж настойчивы и не скрывают желания скорректировать мое поведение, заправить его в рукав дозволенного, чья длина отмерена кем-то другим – не ими. После кофе и пирожных (за которые платит Энджи) меня сопровождают в вояже по ряду заведений. В первом из них я подвергаюсь вниманию парикмахера. Энджи сидит со мной и бесконечно болтает о кухонных приборах, в то время как Джен уходит по каким-то своим делам, а здешняя непись хлопочет над моей головной растительностью с помощью устрашающего арсенала лезвийных станков, ножниц, расчесок и химических реактивов. Когда мне разрешают встать с кресла, мои волосы – все еще длинные, но на несколько тонов светлее, и всякий раз, когда я трясу головой, остаются в установленной конфигурации – точно какой-нибудь пенопласт. – Теперь пошли выбирать одежду на завтра, – говорит Джен, широко улыбаясь. Это явно не предложение, а форменный приказ. Меня таскают по бутикам, услужливые неписи под чутким руководством Джен вносят и выносят один элемент гардероба за другим, под конец процедур раболепствуя перед моей картой-кредиткой. В итоге я становлюсь до одури похожа на своих спутниц – Женщин, Вышедших-в-Люди. – Почти готово, – говорит Джен с выражением на лице, близким к одобрению. – Осталось лишь стать покладистой. – Чего-чего? – Напомадиться, говорю! Макияж навести. Они в открытую издеваются надо мной. Играют в «не расслышал – недосказал». Но оно, может, и хорошо, потому что, если бы мне сказали прямо, что будет происходить далее, я бы, наверное, сбежала. И я все время напоминаю себе (с растущим страхом), что в моем распоряжении по-прежнему почти тысяча мегасекунд (три года), чтобы сожалеть об ошибках, совершенных сегодня. * * * Небо симуляции алеет и низко опускается, к тому времени как такси, куда мы трое набились, останавливается у моего дома. Я открываю дверь. – Давай, – говорит Энджи, пихая меня легонько. – Пойди удиви его. У него тоже был долгий день – пускай расслабится. – Она использует обезличенное «он» – ей все равно, кто это. Все, что ее и Джен волнует, – он мой «муж», и мы можем заработать группе баллы. – Ладно, иду-иду, – говорю я смущенно. Беру сумку и, когда отворачиваюсь, что-то легонько колет меня в ногу. – Эй! – Я оглядываюсь, но такси уже отъезжает. – Что за хрень, – бормочу я. Икроножная мышца пульсирует – наклоняюсь и чувствую, что из нее что-то торчит. Вытаскиваю эту штуку – похожа на дротик или шприц. – Вот дерьмо. Я ковыляю по тропинке в новых туфлях, которые они мне выбрали, – каблуки даже выше и менее удобны, чем у первой пары, – и захожу в дом. Выбрасываю пакеты, иду в гостиную, где включен телевизор. Сэм лежит перед ним с закрытыми глазами, узел галстука ослаблен. Мне жаль его. Я чувствую боль в месте укола – холодное напоминание о каком-то непотребстве, только что учиненном со мной. – Сэм! Вставай! – Я дергаю его за руку. – Помоги мне! – Что тако… ой. – Он открывает глаза, смотрит на меня. – Рив? – Он морщится, и это неудивительно, ведь от меня дико несет дрянью, которой меня зачем-то обрызгала из маленького флакончика Джен. – Помоги. – Я сажусь рядом с ним и задираю юбку, показывая ему укол на моем бедре. – Смотри. – Я показываю ему ампулу. – Мне вхерачили вот это. Что это за хрень? Моя промежность вдруг делается неестественно чувствительной, голова кружится. Я вся как-то расслабляюсь, и пресловутое учиненное непотребство уже не так волнует меня. Это очень тревожный симптом. – Хм. – Сэм моргает. – Я не знаю. Кто это с тобой сделал? – Джен и Энджи. Они высаживали меня из такси, и, я думаю, эта сучка уколола меня в последний момент. – Я облизываю губы. Что-то мне нехорошо. – Как думаешь, это яд? – Не совсем, – говорит он, глядя на меня. Берет планшет, выстукивает на нем мини-ритм пальцами. – Охо-хо, – говорит он, показывая мне экран. – Они думают, это смешно? Держась руками за живот и сжимая дрожащие ноги, я смотрю. Буквы пляшут перед глазами. – Вот же… суки! – Меня переполняет ярость. – Шлюхины дочери! Сэм качает головой. – У меня был очень утомительный день, – говорит он. – А ты, я смотрю, отделалась легко. Приходишь домой в таком наряде, и твои подруги вкалывают тебе… возбудитель сексуального влечения? – Он приподнимает бровь. – Как думаешь, ради чего? Этот тип способен оставаться спокойным и рассудительным в самых неожиданных ситуациях. Хотела бы я иметь хоть половину его самообладания в наших условиях! – Рив, о чем все это? Неужели давление группы настолько велико? – В его голосе звучит тревога и сочувствие. – О да. – Я сжимаю зубы изо всех сил. Он сидит слишком близко ко мне, но я не рискую двигаться. Афродизиак окутывает меня теплыми щекочущими волнами – боюсь, на кушетке останется влажное пятно. – Они навязывают правила п-поведения. У них там такие м-механизмы п-принуждения, о которых м-мы не зна-знали. Д-Джен и Энджи мне намекнули, н-но я… а-а-а-а, на фиг! Короче. Можно зарабатывать социальный рейтинг всякими разными социальными а-ах… активностями. – Какими еще активностями? – мягко спрашивает он. – Догадайся! – выплевываю я, нахожу в себе силы подняться и дую в ванную. * * * Сэм робко стучит в дверь, пока я сижу в полубессознательном от вожделения состоянии в углу душевой кабины, штормуясь – хотя, откуда мне знать, какие штормы здесь, на планете Zemlya? Пытаюсь очиститься от навязанного мне сексуального морока, и вроде даже получается; чередую горячую воду с холодной. Думаю, Джен с Энджи – не ищущие меня охотники, а просто две бестактные дуры, но не могу не фантазировать о них под струями – о миллионах мстительных рекуррентных пыток, которые я им устраиваю. Я понимаю, что здесь это лишь фантазии – в симуляции нельзя убить кого-то больше одного раза, а уже убитый недосягаем для дальнейших измывательств. Но что-то во мне так хочет причинить двум сучкам боль, что потолок прогрызть хочется, и причина тому – не только неуклюжее сводничество с моим пентюхом-экстравертом мужем. Я выползаю из душа и довожу себя до изнеможения на силовом тренажере в подвале, а потом укладываюсь спать – одна, с головой, звенящей от тревог. Рассвет воскресенья – яркий и жаркий. Я неохотно натянула платье, которое Джен и Энджи заставили меня купить, и пошла встречать Сэма внизу. У платья нет карманов. Я не знаю, можно ли мне носить сумку, и чувствую себя очень некомфортно, не имея при себе хотя бы простого канцелярского ножа. Сэм одет в черные брюки и пиджак, кипенно-белую рубашку; на шее повязан черный галстук. Он монохромен до ужаса, но при этом выглядит достаточно представительно. Впрочем, судя по его лицу, чувствует себя так же неуверенно, как и я. – Готов? – спрашиваю я его. Он кивает. – Тогда я вызываю такси. Приходская церковь представляет собой большое каменное здание, в некотором отдалении от того места, где мы живем. На одном его конце есть башня, такая же острая и осесимметричная, как релятивистский ударник (если бы боевые корабли были сделаны из камня и в их спинной части просверлили отверстия с огромными параболическими курантами, висящими внутри). Громко звонят колокола, автостоянка заполняется такси и мужчинами и женщинами, одетыми в старинные костюмы, когда мы прибываем. Я вижу несколько знакомых лиц, среди них – Джен. Но большинство людей в толпе – незнакомцы, и, пока мы ждем снаружи, я цепляюсь за руку Сэма, опасаясь потерять его. Внутри церковь состоит из единственного помещения с платформой на одном конце и рядами скамеек, вырезанных из мертвых деревьев, – на другом. На ней есть алтарь с длинным обнаженным лезвием, лежащим рядом с большой золотой чашей. Мы регистрируемся и садимся. Играет тихая музыка, процессия шествует по проходу от задней части здания. В ней трое мужчин, физически состарившихся, но еще не умирающих, одетых в отличительные одежды, расшитые золоченой нитью. Они взбираются на платформу и занимают какие-то, явно заранее оговоренные позиции. Далее слово берет тот, что впереди справа. Вскоре я с удивлением понимаю, что передо мной доктор-майор Фиоре. – Дорогие прихожане! Мы собрались здесь сегодня, чтобы вспомнить тех, кто ушел до нас. Застывшие лица, высеченные в камне, скорбные лики множества людей. – Он делает паузу, и все вокруг повторяют сказанные им слова. Низкое рокочущее эхо гуляет туда-сюда в проходах. Фиоре продолжает произносить тарабарщину зловещим голосом во все возрастающем темпе. Каждое предложение или два он останавливается, и прихожане вторят ему. Я надеюсь, что это тарабарщина – некоторые выпады не только сбивают с толку, но и смутно угрожают, ссылаясь на суд после нашей смерти, наказания за грехи и награды за послушание. Я смотрю в сторону, но быстро понимаю, что остальные глазеют на него. Произношу слова вслед за ним, но чувствую себя жутко неловко. Кто-то прямо-таки втянулся в действо, разрумянившись и зримо разнервничавшись. Затем непись, сидящий в алькове, заводит напыщенную мелодию на примитивной музыкальной машине, и Фиоре велит нам открыть лежащие перед нами бумажные книги на заданной странице. Люди начинают петь отпечатанные там слова и хлопать в такт – это тоже не имеет никакого смысла. Имя «христианин» упоминается неоднократно, но не в каком-либо понятном мне контексте. Посыл песен откровенно зловещий – кратко суммируя, нечто вроде «подчиняйся, соответствуй, по делам твоим да накажут тебя»: нехитрая, по сути, система обратной связи. У меня, похоже, в наличии глубоко укоренившийся рефлекс, который не позволяет некритически воспринимать пропаганду: я заканчиваю читать книгу с кислой миной. Примерно через полчаса Фиоре дает отмашку неписи, чтобы тот прекратил играть. – Мои дорогие, – обращается он к нам. В голове я добавляю к его словам саркастический комментарий: «Слишком дорогие для тебя, дружище». – Сегодня я хотел бы, чтобы вы тепло поприветствовали новых участников – шестую когорту. Наша вера гостеприимна, наше обязательство… – Да, именно так он и сказал – обязательство! – …заключить их в крепкие объятия и принять в семью. – Фиоре одаривает нас странной улыбкой и, крепко сжав края кафедры, налегает на нее всем телом с тихим «о-о-ох». Выглядит это донельзя странно – будто где-то за кафедрой его кто-то орально ублажает. – Пожалуйста, поприветствуйте новых участников – Криса, Эла, Сэма, Фэра и Майка, а также их жен – Джен, Энджи, Рив, Алису и Касс. Все вокруг – за исключением Сэма, который сбит с толку, как и я, – внезапно начинают хлопать ладонью о ладонь перед Фиоре. Думаю, это своего рода приветственный ритуал; звук получается на удивление громкий. Сэм смотрит мне в глаза и тоже начинает нерешительно хлопать, но затем Фиоре поднимает руку, и все останавливаются. – Мои дети, – говорит он, нежно глядя на нас, – наши новые собратья здесь всего три дня. За это время им пришлось многому научиться, много увидеть и сделать, поэтому некоторые из них допускали ошибки. Ошибаться – очень человеческое деяние, равно как и прощать. Например, простим миссис Алису Шелдон из шестой когорты за трудности с водопроводом. И миссис Рив Браун, оттуда же, за ее неудачное обнажение на публике. И… Смех заглушает его слова. Я оглядываюсь и вижу, что все смеются и указывают на меня пальцами. Чувствую волну смущения и гнева. Как он смеет? Однако в этом есть что-то устрашающее. Здесь, наверное, человек пятьдесят, и некоторые из них сейчас смотрят на меня так, будто пытаются представить, как я выгляжу без одежды. Если бы я была самим собой, в моем прежнем мужском теле, я бы бросила вызов за секунду, но теперь я – женщина. Так работает групповое давление, верно? В этом дело. Экспериментаторы не могут рассчитывать на создание функционального общества темных веков всего за три года, просто забросив в симуляцию компашку пациентов в гуманоидных телах, и дать им неупорядоченно ее осваивать. Нужен некий социальный механизм, чтобы они заставляли друг друга подчиняться надуманным правилам, в идеале – чтобы они сами наказывали своих девиантов… – …простим же и Касс ее склонность поздно ложиться спать – сегодня, как видно, она не смогла прийти в церковь… Они больше не смотрят на меня, но что-то бормочут – кругом распространяется злая волна неодобрения. Я смотрю в глаза Сэму: тот выглядит напуганным. Он кладет ладонь на мою руку, хватаясь за нее словно утопающий, держит крепко. – Я прошу вас всех пожалеть Майка, ее мужа, которому приходится содержать столь ленивую женщину, и помочь ей осознать ошибку в общении при личной встрече… Теперь я – за компанию со всеми остальными – могу поглазеть на этого субъекта. Он невысокий, жилистый, с большим острым носом и темными угрюмыми глазами. Выглядит так, будто вот-вот на кого-нибудь сорвется; поза чисто оборонительная – и в этом нет ничего удивительного. Тяжкая санкция в пять очков социального рейтинга оставила и у меня слабость в коленях и страх, а ее, оказывается, можно схлопотать и за то, что твоя жена не может утром пойти в церковь. Меня так и подмывает крикнуть Фиоре: Это лишь повод, идиот, чтобы не появляться на виду у твоего сброда! Фиоре переходит к обсуждению других людей, других когорт – тех вещей, которые сейчас для меня бессмысленны. Мой модем оживает и просит меня проголосовать за список грехов и успехов, отмеченных за каждым именем, – кому отсыпать крошек, у кого их забрать. Я ни за кого не голосую. Наконец на нас единодушно нападают избиратели остальных пяти когорт. Все мы теряем по несколько очков, и мрачный звон чугунного колокола, висящего под аркой в задней части церкви, возвещает близкий конец децимации. Фиоре призывает непися налечь на музыкальную машину, и тот исполняет еще один бессмысленный гимн. На этом месса заканчивается. Но я пока не могу убежать и спрятаться, потому что после децимации по распорядку – вечеринка в честь новой когорты. Поэтому мы натягиваем хмурые улыбки на рожи и едим бутерброды под магнолиями, пока остальные ухмыляются нам. Столы установлены в декоративном саду позади церкви, называемом «кладбищем». Их накрыли белыми скатертями и уставили бокалами с вином. На вечеринке мы более-менее предоставлены сами себе. И оказывается, во время воскресной службы такси не ходят. Я обнаруживаю, что стою неподвижно, прислонившись спиной к церковной стене, с бокалом вина в одной руке и ладонью Сэма – в другой. У меня болят ноги в туфлях, и мое лицо, кажется, постоянно искажает гримаса. – Рив! И Сэм! – Это Джен. Она тащит за собой Энджи и обоих мужей – своего Криса и подружкиного Эла. Она выглядит немного менее кипучей, чем вчера, и я могу догадаться почему. – Мы не очень хорошо справились, – хмыкает Эл. Он бросает на меня долгий взгляд, который поражает как удар под дых. Это действительно жутко. Я точно знаю, о чем он думает, но не знаю почему. Потому ли, что я стоила ему очков рейтинга, или просто он пытается представить меня голой?