– Это не против правил? – уточняет он. – Вообще-то да, но вы будете не в самой библиотеке, – щебечу я, – а в архивах, к тому же вы тут главный, вот я и подумала… – Пусть будет кофе. С молоком, без сахара. – Фиоре исчезает внутри, оставляя ключи в замке. Мое сердце бьется быстрее. Я иду в комнату отдыха. Яна дремлет, когда я открываю дверь. Она вскакивает, испуганная и бледная. – Рив… – Ничего-ничего, – говорю я, подходя к чайнику и наполняя его водой. – Пришел Фиоре, и я его впустила. Слушай, почему бы тебе не пойти домой? Ты плохо себя чувствуешь, к чему оставаться здесь? – Да я сама подумывала… – Яна качает головой. – Я порылась в карманах в поисках бумажного фильтра для заваривания кофе и поставила на подносик самую вместительную кружку, какую смогла найти. Зачерпываю кофе в бумагу с диким усердием, останавливаясь, лишь когда понимаю, что сделать его слишком крепким для Фиоре так же плохо, как и не заставить его выпить весь. – Тебе не следует слишком много думать, Рив. Это только вредит. – О, да неужели? – абстрактно спрашиваю я, сдирая фольгу с маленькой шоколадной таблетки, купленной в аптеке, и кроша половину в кофейную гущу, когда чайник начинает шипеть. Сворачиваю фольгу в тугой шарик и выбрасываю в мусорную корзину. – Да, если ты думаешь о том, как выбраться отсюда, – говорит Яна. – Я вызову тебе такси… – Я имею в виду – отсюда. – Я оборачиваюсь и вижу, что она смотрит на меня с видом загнанного в ловушку зверя. Это один из тех моментов экзистенциальной мрачности, когда кокон лжи, который мы плетем вокруг себя, чтобы замазать трещины в реальности, крошится, и нам остается смотреть на всё неприглядное, что он скрывал. Яну, оказывается, мучает ровно то же, что и меня, – но в ее случае всё еще хуже. – Я устала это терпеть. Меня собираются положить в больницу и вытащить череп нового человека из моей дырки, хотя туда с трудом помещается не самый крупный член. А потом наверняка произойдет «несчастный случай», я истеку кровью, и они отдадут меня доктору Хант, чтобы та заразила меня своим прирученным цензурным червем. Я выйду из больницы улыбчивая – как Ивонна и Патриция, – и не останется никакой меня – только штука, которая думает, что это я, и… Я хватаю Яну. – Заткнись, – шиплю ей на ухо, – этому не бывать. Она всхлипывает, внутри нее поднимается страшный вой. Если она выпустит его наружу, я в полной заднице, потому что Фиоре услышит нас. – У меня есть план. – У тебя… что? Чайник закипает. Я мягко отталкиваю Яну в сторону и тянусь выключить его. – Послушай. Иди домой. Прямо сейчас, сию минуту. Предоставь Фиоре мне. Главное – перестань, мать твою, паниковать. Чем более изолированными мы себя считаем, тем более изолированными становимся. Я не позволю им морочить тебе голову. – Я ободряюще улыбаюсь ей. – Поверь мне. – Знаешь что? – Яна громко фыркает, затем отпускает меня и достает из коробки на столе носовой платок. – Ты… в любом случае не говори мне ничего. – Она сморкается и глубоко вздыхает. Снова смотрит на меня – продолжительным оценивающим взглядом. – Ты уже обо всем догадалась… и не собираешься сдаваться? – Если мне есть что противопоставить – конечно, нет. – Я беру чайник и осторожно наливаю кипяток в бумажную воронку, где он увлажняет кофейный порошок, высвобождая из него ксантин и растворяя половину скрытой в нем таблетки слабительного, поднимая антрахиноны и мочегонный кофеин в чашку. Дымящийся вкусный кофе. Если повезет, Фиоре просидит в туалете десять минут после того, как выпьет. – Не волнуйся. Я, наверное, через несколько дней скажу, все ли идет по плану. – Значит, у тебя есть план. – Она опять сморкается. – И ты хочешь, чтобы я пошла домой? – Да. Прямо сейчас. Не попадайся Фиоре на глаза. Я сказала ему, что ты себя плохо чувствуешь. – По рукам. – Ей удается слабо улыбнуться. Я наливаю молоко в чашку и поднимаю ее. – Сейчас принесу преподобному кофе, – говорю я. – Принесешь… – Глаза Яны расширяются. – О, я, кажется, поняла. – Она снимает куртку с вешалки на двери. – На самом деле, мне лучше не беспокоить вас. Уйду черным ходом. – Яна ухмыляется. – Удачи! И она удаляется, освобождая мне пространство для маневров. Я беру кружку с кофе и еще кое-что, лежавшее до поры в раковине, и иду к Фиоре. * * * Самые простые планы зачастую оказываются самыми лучшими. Все, что я делаю на библиотечном компьютере, отслеживается. Как только я найду что-то интересное, все, кому нужно, об этом прознают. Вероятно, здесь имеет место быть своего рода приманка – соблазн для чрезмерно любопытных и закоренелых параноиков. И даже если дела обстоят иначе, я наверняка не найду ничего полезного – здешние старые диалоговые интерфейсы не только заумны в эксплуатации, но и слабоумны по сути. Чтобы преодолеть эту профессиональную паранойю, нужны талант, смекалка и нестандартное мышление. И если Фиоре, епископ Юрдон и их приятели имеют слабое место, то это верность духу эксперимента. Они не станут прибегать к современным, но устаревшим методам мониторинга, когда достаточно неинвазивных методов, доступных на местном уровне развития. Таким образом, они не будут использовать информационные метаструктуры, доступные через модем, там, где можно обойтись бумажными документами и их администрированием. Или то, что доверяется бумаге, настолько секретно, что они не станут доверять компьютерным системам из-за страха быть взломанными. Их сверхзащищенный репозиторий в библиотеке – простая комната, где стоят стеллажи, забитые папками с бумажками. Без окон и с дверью на обычном замке. А что еще нужно? Они заперли нас в оранжерее, в сети анонимных секторов орбитальной среды обитания под всепроникающим наблюдением, в неизведанных антресолях межзвездного пространства, соединенных Т-воротами, которые владельцы могут включать и выключать по желанию. Ворота дальнего следования, доступные извне, тоже под строгим контролем. И это еще не всё. Кажется, больницей руководит мятежный хирург-храмовник. Это снимает вопрос об охранной сигнализации. Постучав в дверь и передав Фиоре его кофе, я возвращаюсь в справочный отдел и провожу несколько минут, листая энциклопедию, чтобы скоротать время. Древние имели весьма странные представления о нейроанатомии и особенно о пластичности развития. Думаю, это объясняет некоторые их представления о гендерной сегрегации. Так получилось, что мне не пришлось долго ждать. Епископ врывается в кабинет, затравленно оглядывается. – Э-гх-м… где у вас тут уборная? – требовательно спрашивает он, с тревогой вертя головой по сторонам. Его лоб влажно сияет в свете люминесцентных ламп. – Конечно. Через общую комнату во-о-от туда. – Я неторопливо вышагиваю по комнате персонала. Фиоре короткими шажками следует за мной, тяжело дыша. – Нельзя ли побыстрее? – ворчит он. Я отхожу в сторону и жестом указываю ему на нужную дверь. – Спасибо, – добавляет он. Через мгновение я слышу, как он там возится с засовом, затем под его внушительной тушей жалобно скрипит сиденье унитаза. Превосходно. Если повезет, он будет заниматься своими делами до того, как начнет искать туалетную бумагу. Которой нет, потому что я ее надежно спрятала. Я возвращаюсь к двери в хранилище документов ограниченного доступа. Фиоре оставил свой ключ в замке, а дверь приоткрыта. О-хо-хо. Я достаю брусок мыла, острый нож и пачку туалетной бумаги, которую оставила в сумке на нижней полке тележки. Какая досадная оплошность! Придерживаю дверь, чтобы она не захлопнулась, вытаскиваю ключ и вдавливаю его в брусок мыла с обеих сторон, стараясь получить четкий отпечаток. Это занимает всего несколько секунд, затем я использую часть бумаги, чтобы вытереть ключ и завернуть брусок, который снова прячу в сумке. Ключ – обычный металлический инструмент. Хотя есть вероятность, что в него встроено устройство слежения на случай потери, он не потерялся – сдвинулся едва ли на десять сантиметров, пока Фиоре облегчался. И я совершенно уверена, что в нем нет никаких криптографических датчиков проверки подлинности – если так, зачем маскироваться под старомодный ключ от врезного замка? Механические врезные замки удивительно надежны, когда нужна защита от злоумышленников, которые привыкли иметь дело с программируемыми замками. Если и существует место, не находящееся под визуальным наблюдением, это хранилище документов Фиоре с высокой степенью защиты – в те моменты, когда он внутри. Вот цепочка предположений, на которую я поставила свою жизнь. Я убеждаюсь, что моя сумка хорошо спрятана на дне тележки, прежде чем медленно идти обратно в комнату персонала. И я жду целую минуту, прежде чем позволяю себе услышать, как Фиоре жалобно блеет, прося туалетную бумагу. Без Яны, как объекта для оттачивания моего остроумия, остаток дня протекает медленно. Фиоре уходит через час, бормоча себе под нос и жалуясь на желудок. Я переношу брусок мыла в дребезжащий маленький холодильник в комнате персонала, где мы храним молоко. Не хочу рисковать тем, что он растает или деформируется. Вечером я все закрываю и иду домой на взводе. Пот приклеивает ткань блузки к спине. Это так глупо с моей стороны – знаю. Навлекать на себя разоблачение, ставить жизнь под угрозу. Но если я продолжу бездействовать, то, что произойдет со мной в долгосрочной перспективе, будет хуже, чем все, что мне устроят, если поймают с книгой, украденной из библиотечного фонда, и слепком ключа в бруске мыла. Не мне одной придется несладко. Яна знает о Короле в Желтом и боится слежки. Я не в курсе, почему и откуда, но это зловещий знак. Кто она? Вернувшись домой, я первым делом направляюсь в гараж. Пришло время впервые опробовать уничтожитель жучков. По сути, это дешевая микроволновая печь, которую я купила несколько недель назад. Я сняла крышку и немного повозилась с ее проводкой. Эта печь – простая клетка Фарадея с мощным микроволновым излучателем. Она настроена на генерацию электромагнитной энергии с длиной волны, которая сильно поглощается водой в продуктах, помещенных внутрь. Что ж, меня это не устраивает, но с помощью творческого подхода удалось эффективно испортить магнетрон. Теперь он излучает шумящий диапазон длин волн – о готовке обедов можно забыть, но электронные схемы под его воздействием запекутся будь здоров. Я открываю дверь, выкладываю внутрь содержимое своей обшитой медью сумки и вытаскиваю из нее кусок мыла. Его мне запекать ни к чему – Фиоре заподозрил бы неладное, если бы понос случался с ним всякий раз, как он приезжал к нам. Я закрываю дверцу духовки и облучаю книгу пятнадцать секунд. Затем нажимаю кнопку на печатной плате, которую приклеила к боковой стенке духовки. Свет не загорается. В камере смерти ничего не слышно – похоже, я эффективно уничтожила всех жучков на корешке книги. Теперь посмотрим, что будет, когда я отнесу ее обратно в библиотеку, не так ли? Если послезавтра Фиоре пропесочит меня в церкви, буду знать, что ошиблась в ожиданиях. Но украсть непотребную книжку из библиотеки на один вечерок – не то же самое, что прибрать к рукам ключи от спецхрана. Гипс! Я мысленно даю себе пинка – почти забыла! Дрожащими руками я засыпаю нужное количество порошка в пустую чашку из-под йогурта, затем с помощью кувшина отмеряю воду и размешиваю получившуюся массу чайной ложкой, пока смесь не становится настолько горячей, что приходится суетливо перекидывать ее из руки в руку. Проходит десять минут, и я выстилаю противень влажной беловатой массой (гипс, гидратированный сульфат кальция). Надеясь, что та достаточно остыла, я каждой стороной несколько раз вдавливаю в нее брусок мыла. В какой-то момент беспокоюсь, что тот станет мягким и растает, поэтому делаю первый оттиск слишком рано – гипс такой мягкий и влажный, что прилипает к мылу. Но в конце концов задача худо-бедно выполнена. Накрываю тарелку марлей и иду домой. Уже почти десять часов, я голодна и измотана. У меня завтра выходной, но все равно придется идти на работу – навестить Яну и убедиться, что с ней все в порядке. Но в следующий раз, когда Фиоре посетит хранилище, я буду готова пробраться туда сразу после его ухода. И тогда узнаю, что он там прячет. 10. Общество Воскресный рассвет прохладен и бархатист. Разражаюсь скрипучим стоном и натягиваю одеяло на голову. По одной из причуд расписания, вчера у меня был рабочий день, завтра – другой, и я чувствую себя измотанной перспективой двух одиннадцатичасовых смен. Мне не хочется проводить половину своего выходного дня в вынужденной близости от таких шлюх, как Джен и Энджи, но мне удается заставить себя встать с кровати и спасти воскресный наряд из кучи, растущей на стуле в углу комнаты. Нужно поскорее съездить в химчистку и провести некоторое время в подвале, стирая вещи, которые я могу стирать дома. Еще одна тягомотина в выходной. Это когда-нибудь прекратится? Внизу застаю Сэма, который усердно мешает кукурузные хлопья в миске с молоком. Он выглядит озабоченным. Мой желудок сжимается от беспокойства, но я заставляю себя поставить на конфорку кастрюлю с водой и осторожно опустить в нее пару яиц. Нужно заставить себя поесть: аппетит у меня неважный, а при моем режиме упражнений так легко остаться без сжигаемой организмом мышечной ткани. Уделяю внимание своему почти беззвучному модему, чтобы проверить достижения когорты за неделю. Как обычно, я где-то на дне таблицы – только у Касс дела обстоят хуже, и я ощущаю знакомый укол тревоги. Уже почти уверена, что она – не Кей, но все равно не могу не сочувствовать. В конце концов, ей приходится терпеть эту свинью, Майка. Затем мой желудок делает еще одно сальто-мортале, и я вспоминаю, что должна кое-что сделать до того, как мы уедем. – Сэм?.. Он отрывает взгляд от своей миски. – Да? – Сегодня… не удивляйся, если… – У меня не получается сказать то, что нужно. Сэм кладет ложку и смотрит в окно. – Хороший день. – Он хмурится. – Что тебя беспокоит? Поход в церковь? Я с трудом киваю. Его взгляд на мгновение становится остекленевшим. Я думаю, он проверяет рейтинг. – Ты не получала штрафов? – Нет. Но боюсь, что… – Я качаю головой, не в силах закончить. – Что они накинутся на тебя, – спокойно говорит он. – Точно. Просто есть нехорошее ощущение, и все. – Ну и пусть. – Он выглядит сердитым. На мгновение я чувствую страх, а потом понимаю, что дело не во мне – его просто злит церковный произвол Фиоре и то, что многие прихожане его поддерживают. – Мы просто уйдем. – Нет, Сэм. – Вода закипает. Я проверяю часы, затем включаю тостер. Вареные яйца и поджаренный хлеб – вот как далеко продвинулись мои кулинарные способности. – Если ты это сделаешь, на тебе тоже нарисуют мишень. А если мы оба станем мишенями…