– Я просто немного подумал об исследовательском проекте, про который ты мне сказала. Решил узнать, кто эту музыку заказывает и нужны ли еще волонтеры. Она хлопает глазами, меряя меня взглядом с головы до ног. – Да у тебя, я смотрю, самоконтроль налаживается. Хочешь подать заявку? Круто! Один из внешних сигнализаторов дергает, говоря мне, что она просматривает мои общедоступные метаданные – призрачный клубок медицинских записей, который летит за нами как рой воображаемых пчел, готовых укусить при первых признаках агрессии. – Тебе действительно стало лучше! – Не хочу быть пациентом вечно. – Звучит драматизированно. – Не люблю такую долгую опеку. – Ты уже решил, что будешь делать по выздоровлении? – спросила она. – Понятия не имею. – Я просматриваю меню. – Мне то же самое, – говорю я столу. – Как же так? – Похоже на невинное любопытство. Может, поэтому я решаю прямо сказать ей правду. – Я действительно не знаю, кто я. Понимаешь, мое прежнее «я» максимально стерто. Я не помню, чем занимался или даже что меня интересовало. Tabula rasa – это про меня. – Ох, блин. – Мой напиток выскользнул из-за стола. Она смотрит на меня так, словно не знает, верить мне или нет. – У тебя есть семья? Друзья? – Я даже этого не знаю. – Это малая ложь: у меня очень-очень туманные детские воспоминания, некоторые – стереотипно интенсивные, которые я пожелал сохранить любой ценой: две гордые матери наблюдают мои первые шаги на черном песчаном пляже. Имеется и безосновательная уверенность в том, что у меня были какие-то давние партнеры… может, целая гигасекунда семейной жизни. Некоторые смутные образы коллег, призраки кошек. К сожалению, что бы я ни делал, яснее картина не становится. И это досадно. – У меня есть кое-какие обрывки, но в целом такое ощущение, что до операции с памятью я был волком-одиночкой. Задроченным клерком, винтиком большой машины. Только я даже не помню, что это была за машина. – А это уже форменный большой обман. – Это так грустно, – вздыхает Кей. – А что было с тобой? – спрашиваю я. – До того, как ты стала ледяным упырем? Ты помнишь? – Конечно! Я выросла в артистической труппе. У меня было много братьев, сестер и опекунов. Мы были фундаменталистами – скажи кому – стыдно станет! Я время от времени контактирую с кузенами, обмениваюсь впечатлениями. – Кей задумчиво улыбается. – Когда я была упырем, держалась за память о них. Ведь только она напоминала мне, что я – чужестранка. – А среди упырей у тебя был, ну… Ее лицо каменеет. – Нет, не было. Я смущенно отворачиваюсь. Собственно, с чего я решил, что являюсь единственным лжецом за этим столом? – По поводу еды, – говорю я, быстро меняя тему разговора. – Я постоянно тестирую здесь разные закусочные. Вычисляю, какая лучше, а заодно разведываю, кто куда ходит. Хочешь – пойдем перекусим и встретимся с моими подругами, Линн и Вхорой? Не знаешь их? Они тоже на реабилитации, но подольше нашего. Линн занимается трудотерапией – ну, она методом проб и ошибок изменяет окружающую среду – как-то так. А Вхора учится играть на волынке. – У вас есть какое-то место встреч? – Кей расслабляется, сто́ит уйти от щекотливой темы. – Ага, есть один славный садик в Зеленом Лабиринте. Там двое парней на готовке – специализируются на исторически недостоверных блюдах индонезийской кухни. Ну, это у них развлекалово скорее – публике на потеху. Если не хочешь, можешь у них не есть. – Я поднимаю палец. – Если хочешь знать, вчера я набрел в Зеленом Лабиринте еще на одно местечко – там уже кухня народов мира. Можно заказать себе сковородку вполне сносных кальцоне – это у них называется «сет „Бульдозерист“». Суши туда тоже входят. Кей задумчиво кивает. – Ну… – Она секунду мнется. Затем улыбается. – Ладно, заинтриговал. Веди меня. Поедим, а потом повидаем твоих подружек. Они не то чтобы прямо-таки подружки, скорее – люди, которые мне кивают при встрече. Но я об этом умалчиваю. Расплачиваюсь, помахав рукой перед считывателем, и мы идем через черный ход к великолепному серебряному пляжу за клубом для пациентов, а там минуем живописную арку, скрывающую ворота в Зеленый Лабиринт. По дороге Кей достает из поясного кармана – искусно замаскированного портала в частную кладовую – шаровары из батика и черный пиджак строгого кроя. Мы оба босиком, потому что, несмотря на ветерок, ласкающий кожу, и ярко светящее солнце, находимся в коконе предельно изолированной среды обитания в бескрайнем пространстве космической тьмы – настолько «в домике», насколько это в принципе возможно для живой души. Зеленый Лабиринт – прямолинейный коллектор. Такие штуки были на пике моды где-то четыре гигасекунды назад, то есть сразу после того, как послевоенная фрагментация достигла дна. Его каркас состоит из зеленых коридоров, прямых и гнущихся под прямым углом, соединенных ошеломляющим количеством Т-ворот. На самом деле этот Лабиринт – разреженный граф, поэтому можно выйти через дверь с одной его стороны и очутиться на другой. Или на пару этажей выше, или на два поворота с прыжком и уходом за спину. В нем много жилых комплексов, в том числе черный ход в мою квартиру, и еще больше общественных мест в стиле кубизма, игровых уголков, пабов, зон отдыха, развлекательных центров, даже пара настоящих лабиринтов из живой изгороди, дотошно имитирующих стиль, который старше этого места на пару десятков терасекунд. Излишне говорить, что никто не может пройти Зеленый Лабиринт по памяти или координатам – некоторые ворота ежедневно меняют свою позицию, но мой модем подсказывает, куда идти, визуализируя светящийся курсор перед глазами. У нас уходит треть килосекунды на всю дорогу, проделанную во взаимном молчании. Я все думаю, могу ли доверять Кей, но уже знаю, что она мне нравится. Индонезийский зал – одна большая комната: старинные чугунные стулья и столы на травянистой платформе, покрытые куполом и под розовым небом, испещренным облаками угарного газа, парящими над зубчатой базальтовой пустыней. Солнце очень маленькое и яркое – вздумай купол исчезнуть, мы, вероятно, околели бы до того, как атмосфера отравила бы нас. Кей смотрит на увитую плющом декоративную арку Т-ворот и выбирает столик рядом с ними. – Что-то не так? – интересуюсь я. – Похоже на мой дом. – Она выглядит так, будто укусила дуриан [5][Англичане-путешественники в XIX веке так описывали свои ощущения от знакомства с запахом дуриана: «Это может быть похоже на поедание тухлой селедки с заплесневелым сыром над открытым канализационным люком». При этом сама мякоть плода имеет очень приятный вкус.], сдуру решив, что перед ней манго. – Постараюсь не обращать внимания. – Прости, я вовсе не хотел тебя… – Я знаю, что ты не хотел. – Узкая кривая улыбка исказила лицо Кей. – Может, мне стоило вычистить побольше памяти. – А вот я с вычисткой перестарался, – говорю я и прикусываю язык. Но тут к нам подходит Фрита, один из двух здешних владельцев – шеф-поваров – дизайнеров, и мы какое-то время восхваляем его последние творения. Разумеется, нам приходится испробовать плоды первого производственного цикла и поделиться подробными впечатлениями о них – пока Эри, второй заправила, стоит рядом и с гордым видом насилует мандолину. – Перестарался, значит, – говорит Кей, когда все дела сделаны. – Да. – Я отодвигаю тарелку. – Точно неизвестно почему. Прежний «я» оставил мне длинное и довольно расплывчатое письмо. Оно закодировано таким образом, что я точно смогу его расшифровать. Он обо всем позаботился – там полно намеков на всякий мрачняк. «Слишком много знаешь», «работал на серьезных людей», «натворил бед»… вроде как даже урезать память и отправиться на реабилитацию – скорее вердикт его коллег, чем его самого. И амнезию ему организовали на славу. Понимаешь, Кей, насколько известно, я вполне мог быть военным преступником или кем-то подобным. Последняя гигасекунда у меня из памяти вытравлена напрочь, да и жизнь до нее полна лакун – не помню, кем я был и чем занимался во время Правок, не знаю ни друзей, ни семьи, ничего в этом роде. – Это ужасно! – Кей кладет свои тонкие руки на мои и смотрит на меня поверх остатков исключительно вкусного салата из запечённых баклажанов с чесноком. – Но это еще не всё. – Я смотрю на ее бокал, пустой, стоящий рядом с графином, наполненным вином. – Не хочешь еще выпить? – С удовольствием. Она наливает вино в мой бокал и подносит к моему рту, при этом напиваясь из собственного и не отпуская моих рук. Может, в этом плане тела с шестью конечностями хороши, хотя я побоялся бы сделать что-то подобное с собой; ей ведь пришлось претерпеть серьезные изменения в мозжечке, чтобы уметь координировать движения всех четырех рук и пары ног с такой непринужденной грацией. – Продолжай. – В письме есть намеки. – Я полощу рот вином. – Недвусмысленные такие. Старый «я» говорит, что меня будут преследовать его враги – такие, от которых простой дуэлью не отделаешься. – И чем они тебе грозят? – Кей выглядит обеспокоенной. – Ну, могут украсть мою личность, взломать и перезаписать резервную копию… – Я пожимаю плечами. – Или… не знаю. То есть я не помню. Прежний «я» был тем еще параноиком, ну, или впутался в реально грязные делишки и выбрал самый радикальный метод отступления. Ежели так, мне предстоит веселая жизнь. Стерто столь многое, что я сейчас не скажу, что именно мне грозит и почему. Я почитал здешнюю историю, но этого недостаточно, согласись. – Я сглатываю застрявший в горле неприятный ком и тут понимаю, что Кей, скорее всего, после таких откровений перестанет со мной водиться. Что за дела, неужто я волнуюсь за свой имидж – впервые за долгое время? – Знаешь, думаю, раньше я был наемником или шпионом одной из отколовшихся от Ис держав. – Ну, дела. – Она отпускает мои руки. – Робин? – Да?.. – Вот почему ты не делал бэкап с тех пор, как пошел на реабилитацию? И поэтому ты придерживаешься общественных мест, всегда стоишь спиной к самой прочной стене? – Уф… да, – выдохнул я. Стало легче. Понятия не имею, почему я не признался во всем раньше. – Я боюсь своего прошлого, Кей. По ходу, оно в любой момент может восстать из могилы, наплевав на всякую редактуру памяти. Кей встает, склоняется над столом, берет меня за руки, приближает свое лицо к моему и целует меня в губы. Через некоторое время я суетливо отвечаю ей. Верхняя пара ее рук обвивает мои плечи, нижняя жамкает бока. – Все будет в порядке, сладкий, – шепчет она успокаивающе. – Все хорошо, я с тобой. Конечно, в порядке ничего не будет, но Кей взаправду со мной, и мой горизонт, по ощущениям, расширился вдвое. Я больше не в незримой одиночной камере, и мне есть с кем поговорить, не опасаясь допроса. Это колоссальное облегчение, гораздо более важное, чем после каких-нибудь простеньких потрахушек. – Ладно, – говорю я, – пойдем, покажу тебе Линн и Вхору. – Давай! – говорит она, частично отпуская меня. – Но, Робин, вот еще что. Подумай, сто́ит ли тебе записываться? – Куда? – не сразу понимаю я. – А, ты про эксперимент! – Ну да. При твоих-то проблемах! Неужели терапевт тебе не запретил? Мы снова выходим в Зеленый Лабиринт, и я запрашиваю у модема еще один курсор. – Наоборот, чуть ли не конфеткой поманил. – Подумай сам – закрытое общество в изолированной ветви, с отключенными Т-воротами! Когда эксперимент начнется, никто не сможет просто так встать и уйти до конца представления. Данные будут обезличены и перемешаны, документы волонтеров защищены отделом этики Схоласти… Тут меня осеняет. – Кей, это даже хорошо! Если кто-то действительно преследует меня, то не сможет поймать, разве что тоже запишется на эксперимент! К тому же, сидя в изолированной ветви, я стану фактически невидимкой! Кей с довольным видом сжимает мою руку. – Рада, что ты разобрался самостоятельно. Итак, найдем твоих подруг! Не в курсе, к ним еще не поступали предложения участвовать? Линн и Вхору, наслаждающихся бесконечным летним днем, мы застаем в лесистой роще. Оказывается, их обеих уже спросили, не хотят ли они участвовать в эксперименте Юрдона. У Линн орточеловеческое женское тело, и она вот-вот завершит реабилитацию. Недавно она заинтересовалась историей моды – одеждой, косметикой, тату, пирсингом и далее по списку, – и сама идея пришлась ей по вкусу. Вхора – кентавр, девушка-монстр из японского комикса: огромные черные глаза, монструозные ресницы, идеальная человеческая грудь и пестрая кожа с вшитыми кевларовыми имплантами. – У меня был сеанс с доктором Мавридесом, – говорит Линн. У нее длинные волосы орехового цвета, бледная веснушчатая кожа, зеленые глаза, вздернутый нос и эльфийские уши; доисторического кроя платье закрывает ее от шеи до пят. Оно зеленое, что идет к цвету ее глаз. А Вхора одежду не носит. Линн обнимает ее за бок, одной рукой лениво опирается на ее спину, пальцами другой отстраненно поглаживает основание рифленого рога, который растет изо лба Вхоры. – По мне, эксперимент звучит довольно интересно. – Вообще не по мне, – замечает Вхора и вроде как улыбается, хотя наверняка сказать сложно. – История, времена до возможности морфировать тело… не… Извините, но с меня двух жизней в человеческой тушке хватит. – Ой, Вхора, будет тебе. – Линн раздраженно вздыхает. Она надавливает ей пальцем на рог у основания, и девушка-монстр на мгновение цепенеет. – Скажи, что в этом плохого? – А какой именно исторический период нас ждет? – осторожно спрашиваю я. Честно говоря, я сознательно игнорировал этот аспект до сей поры, пока Кей не заставила меня осознать преимущества и недостатки исчезновения в закрытой системе на несколько лет. Мне вовсе не улыбалось жить в пещере и охотиться на мамонтов с копьем – или что там Юрдон со товарищи для испытуемых приберег. Не люблю, когда меня принимают за какого-то бесхребетного типа, а у Пикколо-47 при разговоре со мной тон был покровительственный, если не сказать больше. Просто Пикколо – эталонный самодовольно-эгоцентричный эксперт-психолог, из тех, что к любому предположению о пренебрежительности своих действий относится как к проекции со стороны пациента (а следовательно, к чему-то, на что, за милую душу, можно наплевать, – и что хочется, то и воротить дальше). По моему опыту, при общении с такими людьми лучше всего вежливо соглашаться со всем, что они говорят, а затем выкидывать их слова из головы. – Ну, всей правды нам не говорят, – оправдывающимся тоном сообщает Линн. – Но я провела небольшое расследование. Профессора Юрдона интересует та эра на Земле, о которой я мало знаю, – первый темный век индустриализации, с середины XX по середину XXI века, по хронологии старой Zemly. Он работает с доктором-полковником Бойтенгом, специалистом по полиморфным обществам – кастовым системам, гендерным сегрегациям, стратификациям по рождению, астрологическим данным – все в таком духе. У него недавно вышла пара статей, где он говорит, что люди в большинстве обществ до интервальных монархий не могли действовать полностью автономно, потому что имели навязанные социальные ограничения. Кроме того, подозреваю, что Схоластия финансирует это исследование, потому что оно имеет некоторые дипломатические последствия. Я чувствую, как Кей слегка дрожит под моей левой рукой, которая обнимает ее верхнюю пару рук. Она налегает на меня крепче, а я, в свою очередь, прижимаюсь к стволу дерева за спиной. – Общества по типу ледяных упырей, – бормочет она. – Упырей? – эхом повторяет Вхора.