Мокки чувствовал, как дробно у него колотятся от напряжения зубы. Но вот Барк интенсивно потерла глаза, будто спохватившись, что появилась с неподходящей гримасой. Когда она убрала ладони, на ее обычно строгом лице была непривычно широкая улыбка, хоть и дрожащая от усталости. – Все получилось, – сказала она. * * * – Без своего амулета ты как будто голый, – сказал Мокки. – Выпьем за это! – хмыкнул Тилвас. Мы вчетвером сидели на покатой крыше убежища. Если бы кто-то из нас вдруг съехал вниз из-за недостаточного трения, он бы затормозил на краю, загибающемся, как вафля. Крыши соседних домов были такими же волнистыми по бокам. В промежутках между ними виднелись мокрые после дождя, умытые улочки столичных кварталов. Черное дерево, псевдобумажные фонари, святилища, кедры. Бочки, бродяги, бакланы, безнадежно клюющие брусчатку – вдруг найдут крошки чего-нибудь вкусного. Светало. Красное солнце медленно выползало из-за короны скал и постепенно заливало красками город – за улицей улицу. Еще вчера мне думалось, красный – это в первую очередь цвет крови. Сейчас, после ритуала, он казался скорее цветом победы и губ, перепачканных в вишневом вине. Слушая перебранку Тилваса и Мокки, деликатное и улыбчивое молчание Галасы, я опустилась на спину, умостив бокал на животе. Из-за наклона крыши получилось, что я лежу под углом градусов двадцать. Небо росчерками измеряли чайки. Из соседнего переулка повеяло запахом крепкого жасминового чая – работяги Пика Грёз один за другим просыпались для нового рабочего дня. – И что, ты теперь умеешь превращаться в лиса? – Я и есть лис, Бакоа. – Ничего подобного. Две руки, две ноги, никакого хвоста – я все еще вижу человека. Est impossibile celare hominem! Не скрыть мужчину! Я аж подавилась, услышав, как Мокки цитирует стихотворную строчку родом из прошлого тысячелетия. Приподнялась на локтях, приподняла бровь. Вор пожал плечами в ответ на мое удивление и подмигнул. – Джерри, наивно думать, что за годы нашего знакомства я не нахватался у тебя громких фраз. – Предлагаю тебе тогда вернуться в гильдийский квартал с проповедью на каком-нибудь мертвом языке, – хмыкнула я. – Это будет впечатляюще. Могу подогнать пару текстов. Все, кто сейчас покушается на власть в братстве Полуночи, мгновенно передумают скалиться на Рыбью Косточку. Мокки, казалось, призадумался, а Тилвас панибратски взъерошил вору волосы с азартным: – Мокки, кто из нас быстрее доберется до Колокольни Судного Знамени, ты или я? – и, не дожидаясь ответа, сиганул вверх и дальше по кромке здания. Легкий, быстрый, вполне себе человек – если не считать слишком хищной и самовольной тени, у которой то и дело мерещились лисьи уши. И чересчур плавных движений, гладкой кожи, блестящих глаз, в которые не получалось смотреть долго – зрачки затягивали, как колодцы, и голова начинала кружиться. Да и вообще: после ритуала Тивлас стал выглядеть еще лучше, чем раньше. С учетом его исходных внешних данных это был повод не для комплиментов, а для опасений: слишком красивые люди – это чаще проблема, чем радость. Как мы его маскировать теперь будем? Не очень-то удобно жить рядом с солнцем: потянутся фанатики, отбивайся от них… Полчаса назад я уже успела поворчать на эту тему, но Тилвас тогда решил, что я просто льщу и лащусь к нему, а Мокки меня обсмеял. – Не тебе, – фыркнул он, – Джеремия Барк, высказывать такие опасения. Ты даже вся в своих синяках, порезах и после ряда бессонных ночей выглядишь прельстительной наядой, беспутно завлекающей моряков в свои соблазнительные сети. Но я пять лет рядом с тобой как-то выдержал, пусть и чувствую себя иногда каким-то недоразвитым драконенком со слишком остро торчащими косточками. Злым мальчиком, играющим в ножи и рыбьи скелеты на пустынной отмели подводного моря. Подонком с полным ассортиментом грехов и психических отклонений, которые, как черное пятно от огня, расползаются по театральной афише твоей красоты. Судя по длине и общему колориту фразы, Мокки уже тогда нехило наклюкался. А сейчас, глядя в спину ускакавшему Талвани, он уверенно сказал: – Подержи-ка мое вино. Он всунул бокал Галасе Дарети и, хрустнув пальцами, во весь рост поднялся на шершавой черепице. Я не стала его останавливать. С крышами Пика Грёз Мокки не то что на «ты», они – его органическое продолжение, свита истинного короля, и Мокки может танцевать, кувыркаться и гулять по ним в любом состоянии. Все местные кошки – его враги, а он – захватчик. Я снова села, взяла с тарелки сыр с плесенью (какой-то редкий, незнакомый мне сорт, очень надеюсь, что плесень на нем тоже по замыслу). Когда вор растворился в рассветных тенях, мы с Галасой Дарети остались вдвоем. – А он вам теперь доверяет, – отметила я, кивая на бокал. – Не столь важно, о чем именно попросил Мокки, важно, что в принципе попросил. – Нет, вряд ли доверяет, – она покачала головой. – Хотя час назад я умудрилась сравнить себя с его матерью, и он, возможно, подсознательно впечатлился и согласился. Сначала я удивилась, потом обдумала это и кивнула. – Вы отчитали его в нашу первую встречу, а потом то кормили, то лечили, то укладывали спать. Пожалуй, ваше предположение звучит не столь уж безумно. Галаса тихо грустно рассмеялась. – Сколько вам лет? – спросила я. – Достаточно, чтобы не пить это дешевое вино, – она с укором поболтала бутылкой. – И чтобы иметь смелость признать, что вообще-то я хочу спать в шесть утра, а не встречать рассвет на крыше. Я глотнула вина. Да ладно. Не такое уж и дурное. – А как насчет смелости сказать, о чем вы умолчали касательно своих видений? Мой голос был столь спокоен, что волна боли и холода, плеснувшая в меня от Галасы, оказалась действительно неожиданной. – Спокойной ночи, Джеремия, – просто сказала она, поднимаясь и направляясь к люку. Я осталась сидеть на крыше одна. Эти два олуха вернулись одновременно. Причем оба так хитро улыбались, что каждый, кажется, успел поддаться по дороге второму и теперь в душе чувствовал себя великодушным победителем гонки. Неплохая, очень вежливая тактика. Мокки лег, положив голову мне на колени. Мне нравилось, что он смотрит куда-то вдаль, на светлеющие крыши квартала. Я могла без стеснения перебирать его волосы между пальцами, чего наверняка не случилось бы, смотри он на меня в упор своим безумным взглядом. Мне было бы неловко. А так – мало ли, вдруг я задумалась. И он – вдруг тоже задумался. И эти мурашки на шее, и сбивчивое дыхание – не спугнуть ее – просто… просто так. И никто не осознает происходящее, вот и все. Фоновый процесс, а не обоюдная тихая радость. Тилвас сидел со мной спина к спине. Мне нравилось, что я могу закинуть голову назад и почувствовать под затылком его крепкое плечо, и как его каштановые волосы щекочут мне щеку, и как он, повернувшись, дурачится, дуя мне в ухо уголком рта. Мне нравилось, что моя правая рука и его левая рука переплелись, опущенные на черепицу. Мне вообще все нравилось, в кои-то веки. – Жить хорошо, – будто озвучил мои мысли Талвани, и Бакоа что-то невнятно, но одобрительно проворчал. Мы валялись на крыше до тех пор, пока окончательно взошедшее солнце не стало немилосердно поджаривать нас, троих гурховых грешников, а идея о том, что нас вообще-то могут найти, не пробралась в расслабленные мысли. Тогда Тилвас поднялся, размахнулся и изо всех сил швырнул амулет с двуглавым вороном. Тот пролетел через узкий проулок между двумя соседними зданиями и с громким плеском ухнул в фонтан на соседней улице. Чайки, сидевшие на парапете, страшно выругались. А потом взлетели и целой стаей направились к нам, чтобы, видимо, отчитать еще раз, поближе. Или оскорбить действием. Пришлось, хохоча и спотыкаясь, прятаться в доме. В убежище. – Нет, без вариантов, – сладко зевнул Мокки перед сном, ужом ввинчиваясь под одеяло. – Я хочу этот дом себе. Все закончится – пойдем на переговоры с Жаном. 39 Морские рёххи Bella gerunt mures, ubi cattum non habet aedes. «Мыши воюют, когда в доме нет кошки». Когда я проснулась и пришла на кухню убежища, готовая к новому этапу работы над нашим планом борьбы с сенатором, трое моих спутников встретили меня напряженным молчанием. – Что? – спросила я. Тилвас молча подтолкнул ко мне свежую газету. Две заметки в ней были обведены красным цветом. Первая гласила: «Преступный элемент, известный под именем Рыбья Косточка, погиб в пожаре, разразившемся в центре Верхнего города. Власти полагают, что вор покусился на редкие ценности, хранившиеся в древнем архитектурном комплексе. Остается загадкой, что вызвало пожар, но Р.К. сгорел там же, попав в огненную ловушку. Все, что осталось от вора, – его знаменитая цепочка с гравированной бритвой. Наш человек в департаменте стражи сообщил, что Р.К. все эти годы плотно сотрудничал с властями Пика Грёз. Р.К. выдавал страже секреты и тактики своих конкурентов из преступного мира в обмен на свою безопасность и некоторые поблажки, даруемые братству Полуночи, которое он возглавлял. Именно это во многом обеспечивало долгий «карьерный» успех Р.К. ”К счастью, у нас есть и другие информаторы в квартале Гильдий”, – сообщает источник». – Кхм… – только и выдавила я.